В 1981 году я получил письмо из далекого Владивостока от поэта Яна Вассермана. Наша жизнь в советские времена была такова, что все мы, писатели, плохо или хорошо, но знали друг друга лично или понаслышке... Поэтому, получив письмо от Вассермана, я, ни разу не встречавшийся с ним, вспомнил, что где-то на восточной окраине живет такой еврей сибирской породы, лихой парень, человек такого склада, которых Борис Слуцкий с уважительной иронией называл "иерусалимскими казаками". Да практически в каждом городе я знал хоть одного веселого и общительного писателя-еврея. И вдруг вот такое письмо... Впрочем, не вдруг... А после того, как я опубликовал в 1980 году стихотворение "Родная земля" - мои размышления о еврейской эмиграции.
    
    
    
     Но ложимся в нее и становимся ею,
     Оттого и зовем так свободно - своею.
     Анна Ахматова
    
          Когда-то племя бросило отчизну,
    ее пустыни, реки и холмы,
    чтобы о ней веками править тризну,
    о ней глядеть несбыточные сны.
         Но что же делать, если не хватило
    у предков силы родину спасти
    иль мужества со славой лечь в могилы,
    иную жизнь в легендах обрести?
         Кто виноват, что не ушли в подполье
    в печальном приснопамятном году,
    что, зубы стиснув, не перемололи,
    как наша Русь, железную орду?
         Кто виноват, что в грустных униженьях
    как тяжкий сон тянулись времена,
    что на изобретеньях и прозреньях
    тень первородной слабости видна?
         И нас без вас, и вас без нас убудет,
    но, отвергая всех сомнений рать,
    я так скажу: что быть должно - да будет,
    вам есть где жить, а нам - где умирать...
    
    Оно было написано в начале 70-х годов в поезде "Иркутск - Москва", когда я возвращался с охоты из иркутских северов, но впервые напечатано в 1980 году.
    ...вскоре я напечатал в "Комсомолке" еще одно стихотворение, нарушающее табу на русско-еврейский вопрос, "Разговор с покинувшим Родину":
    
     Для тебя территория, а для меня
    это родина, сукин ты сын,
    да исторгнет тебя,
    как с похмелья, земля
    с тяжким стоном берез и осин...
          Я с тобою делил
              и надежду, и хлеб,
    и плохую, и добрую весть,
    но последние главы из Книги Судеб
    ты не дал мне до срока прочесть.
          Что ж, я сам прозреваю, не требуя долг,
    оставайся с отравой в крови.
    В языке и в народе известно, что волк
    Смотрит в лес, как его ни корми.
          Гнев за гнев, коль не можешь
              любовь за любовь,
    Так скитайся, как вечная тень,
    ненадолго насытивший ветхую кровь
    исчезающий оборотень.
    
    Русско-еврейская тема с каждым годом все глубже, все сильнее, как клин, раздваивала общественное сознание, и все чаще я стал получать письма от читателей, негодующих на то, что поэт нарушает негласное табу и прикасается к взрывоопасному вопросу. Многие из писем были неумными, хотя и искренними, не то что серьезное письмо (наконец-то я дошел до него!), полученное мной в 1981 году от Вассермана.
    
    "Станислав Юрьевич!
    Третий день сижу над Вашими "Солнечными ночами", книгой очень талантливой, лучшей из всего, что Вы написали. Впрочем, после первых же Ваших стихов я понял, что Вы настоящий поэт. Но разговор сейчас не только об этом. Я третий день перечитываю одно Ваше стихотворение, как будто растравляю рану. Причем, хочу предупредить, я не знаю, кто из нас прав... Мне пятьдесят лет. До тридцати пяти я работал инструктором альпинизма в разных горных системах. С тех пор - профессиональный моряк, работаю в Дальневосточном пароходстве. Я - представитель того "племени", которое "когда-то бросило отчизну". Хочу сказать, что строчкой "вам есть где жить, а нам - где умирать" Вы оскорбляете память моего отца, командира в бригаде Котовского, а в Отечественную зам. ком. 211 стрелк. дивизии. Кто Вам дал право отнимать у всех, подобных мне, Родину? Ведь за кордон уезжают не только евреи. А.Кузнецов, А.Солженицын, В.Некрасов и Светлана Сталина евреями не были. Значит, есть причины социального, а не национального характера. Может быть, забвение этих причин привело к тенденции (и не только у Вас), когда понятием "русский" подменяется понятие "советский"… Я решил ответить Вам стихами…"
    
    К письму было приложено стихотворение, которое необходимо привести целиком:
    
    ОТВЕТ СТ.КУНЯЕВУ
    
         Да, я видел их резко и близко
    На просторах родимой страны,
    Тех, кто в кожу мне, словно редиску,
    Сеял предощущенье вины.
          Что, мол, держит тебя? Осторожность?
    Ты чужой, ты нездешний листок,
    Ты, конечно, лелеешь возможность
    Гнать лошадок на Ближний Восток.
         Мол, признайся, дружок мой сердечный,
    Обнажив сокровенную нить:
    Сможешь к звездочке пятиконечной
    Дополнительный лучик пришить?
         Ненавистны мне эти дебаты,
    Я ответить по-русски хочу,
    Ведь, как взрыв трехэтажного мата,
    В переводе я не прозвучу.
         Я снимаю рыбацкую робу,
    Что под солнцем таскал, под луной,
    И в ответ им свинцовую злобу
    Вырываю из клетки грудной.
         Ваши фразы меня не растлили,
    Вашу хитрость видал я в гробу,
    Мне не нужно во славу России
    Дуть при всех в жестяную трубу.
         Я рожден на Подоле картавом,
    Я - от плоти родимой земли,
    И под киевским, тихим каштаном
    И отец мой, и мама легли.
         Я прошел по волнам и по травам,
    Я работал и дрался, как мог,
    И в пролившемся море кровавом
    Мой семейный течет ручеек.
          Так что знайте, "дружки дорогие",
    Очень четкое мненье мое:
    Мне т а м не испытать ностальгии -
    З д е с ь умру, не дождавшись ее...
    
    Стихи слабые, но искренние и по-своему впечатляющие… Мой ответ, естественно, не замедлил, и между нами началась переписка, по-моему, не менее серьезная, нежели между Астафьевым и Эйдельманом.
    
    "Здравствуйте, Ян!
    Вот Вам первый вариант ответа на Ваше письмо: это стихотворение и строчка "Вам есть где жить, а нам - где умирать" имеет отношение только к тем, кто оставляет родину. Ни памяти Вашего отца, ни Вас лично она не касается. Так что излишне нагнетать страсти фразами, подобной: "кто Вам дал право отнимать у всех, подобных мне, родину?" Родину отнять никто ни у кого не может. Человек отнимает ее у себя сам. В крайнем случае, у него всегда есть выход - прочитайте еще раз эпиграф к моему стихотворению из Ахматовой ("и ложимся в нее и становимся ею - потому-то ее называем своею"). Кстати, в конкретных примерах, споря со мной, Вы не точны. Солженицын уехал не по своей воле, его "выдворили", как было сказано в официальном сообщении… Настоящая фамилия Анатолия Кузнецова, кажется, Герчик. На этом можно было бы и закончить и еще раз повторить, что к евреям Вашего склада, ассимилировавшимся в русской стихии и культуре, мои стихи не имеют никакого отношения, так же как и стихи "Разговор с покинувшим родину", из той же книги.
    Правда, есть у меня и второй, более сложный вариант ответа, но он для людей, желающих не только возмущаться, но и мыслить. Давайте подумаем вот о чем. Сколько евреев уехало из Союза? - Более чем 300 тысяч. Почему бы Вам не обратить внимание на это обстоятельство, а потом уже на мое стихотворение? Я не сомневаюсь в Вашей искренности и в окончательном выборе Вами судьбы, но что значит Ваша личная судьба, Ваш единичный выбор перед феноменом еврейского духа, уникального в истории человечества, перед генами, постоянно зовущими от исхода к исходу, от одной родины - к другой, - и все это длится более двух тысячелетий, во время которых меняются десятки родин. Что же Вы думаете, за одно поколение, за одну жизнь человеческую этот дух растаял, развеялся, растворился? Рядом с ним на весах истории Ваша личная судьба, да и судьба Вашего отца - пылинки... За себя Вы ручаетесь, а за сына своего сможете поручиться? А за внука? Уверены ли Вы, что в них не проснется и не оживет все то, что двинуло в разные концы света 300 тысяч советских евреев? Что это - беда или вина? Многие говорят: антисемитизм, гонения и т.д. Но я вот недавно приехал из Болгарии, где никаких гонений не было и откуда в конце сороковых годов уехало 45 тыс. евреев, как только был создан Израиль (45 тысяч из 50-ти!). Вы говорите о славной судьбе отца, делавшего революцию, но разве мало их, отпрысков профессиональных революционеров, литвиновых, якиров и пр. болтается сейчас на Западе, плюнув на свою родину, которую строили их отцы и деды? Так что Ваш пример и опыт эмоционально понятен, но исторически неубедителен...
    И еще одно "но"... Я могу осудить традиционную ненадежность части еврейства, исторически подтвержденную, как патриот своей родины, но как философ, историк и поэт - я с интересом всматриваюсь в судьбу этого племени, пытаясь понять его тайну. Почему же Вы отказываете мне в этом праве свободно мыслить и излагать свои мысли тем способом и с тем талантом, который мне свойственен? Почему я не должен думать и размышлять о трагических, величественных, низких, кровавых, светлых, темных и, может быть, безысходных путях, по которым идет человечество? Только потому, что Вы никуда не собираетесь уезжать и что Ваш отец воевал славно и достойно? Ваше письмо опять возвращает меня к мысли, что при всех достоинствах, которыми обладает еврейский национальный характер, ему недоступно одно: трезвое и беспощадное отношение к самому себе. Вспомним, как Иоанн Грозный осудил Курбского, как Тарас Бульба расстрелял Андрия, как Петр Алексея послал на смерть... А мне стоит лишь со многими печалями, сомнениями, оговорками затронуть тему патриотизма и предательства, как на меня сыплются письма, подобные Вашему. Табу! Об этом - не сметь!
    А русские смеют и осуждают себя, как никто. Не Чернышевский ли сказал о своем народе "сверху донизу - все рабы"? А Пушкин - "не дай Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный"... Может быть, в такой жесткости к себе больше правды, чем в бесконечных "табу", к которым и Вы, оказывается, привержены...
    Ст.Куняев"
    
    Ян с большой охотой, как мне показалось, ответил мне немедля страстным, противоречивым и даже наивным письмом, в котором совмещались и его советская искренность, и еврейская политизированность...
    
    "Здравствуйте, Станислав.
    Благодарю Вас за письмо. Боюсь быть навязчивым, но мне необходимо еще раз написать Вам. Вы сейчас доказали мне, что раздражительность - плохой советчик. Этот упрек полностью принимаю. Я ведь и раньше понимал, что Вы во многом правы. Во многом, но, надеюсь, не во всем. Да, не хватает у меня юмора, чтобы плясать на собственных похоронах. Может быть, с точки зрения вечности, моя судьба - пылинка. Но ведь это моя судьба и судьба моих детей, и ручаться за сына и внука я действительно не могу - здесь Вы снова правы. И правы насчет "тени первородной слабости". Это я понимал и раньше. Но трудно мне принять эту правоту. Ведь, инстинктивно ощущая эту тень, я рвался и в горы, и в моря, где и сейчас работаю. И в стихах своих всю жизнь пытался ее (тень) преодолеть. А вот насчет трезвого и беспощадного отношения к себе в национальном и личном плане - позвольте не согласиться. Я еврей. И ненавижу среди нас породу парикмахеров и продавцов, такие есть, даже если они доктора наук. Три самые страшные подлости в жизни мне сделали евреи. Но мне кажется, даже если я был бы русским, я бы не делал из этих фактов глобальных выводов. Вы доказываете отсутствие у евреев самокритичного отношения к себе, приводя Гоголя, Пушкина, Блока. А я бы мог привести Бабеля - очень самокритичного в национальном плане. Или поэта Хаима Бялика.
    А теперь вернемся к понятию "Родина". Черт его знает, может, цифры и проценты, которые Вы приводите, имеют доказательную основу. Я сейчас хочу говорить не о массе, которая ищет, где жить. Я хочу говорить о патриотах. Ведь можно любить Родину и не любить несправедливость, если она в данное время свойственна твоей земле. Я почти не знал Кузнецова. И я совершенно не предполагал, что его фамилия Герчик. Хрен с ним. Но Виктор Платонович Некрасов был для меня самым близким другом. И дело не только в его дырках и орденах, полученных под Сталинградом. Просто до сих пор я не встречал такого честного и порядочного человека, каким был он. Но и он тоже как-то на берегу Днепра в Киеве сказал мне: ты-то сможешь смотаться на Запад, опять же гены, а я вот не смогу. Ну, это подробность. Так вот, неужели Ваш гнев в стихах вызывает только арифметическое отношение уехавших евреев? У нас недавно проходили Фадеевские дни. Все было очень торжественно. А я не могу забыть судьбу Андрея Платонова.
    
    За Платоновых - отца и сына,
    Нет тебе спасенья - нет и нет.
    Как Иуду не спасла осина,
    Так тебя - казенный пистолет.
    
    И поверьте мне, что если бы Фадеева звали трижды Герчик-Якир, я все равно написал бы эти строчки. Когда-то общественной совестью пытался быть Е.Евтушенко. Но ведь у него не было и 1/10 (простите за арифметику) той пронзительной искренности, которая есть у Вас. И неужели Вас, поэта, не волнует судьба пылинки, ведь это чья-то судьба? В общем, после Ваших стихов стало мне хреново. И потому, что приходится оправдываться, и потому, что не нахожу пока контрдоводов. Может, действительно не хватает
    
    ...мужества со славой лечь в могилы,
    Иную жизнь в легендах обрести?
    
    Уважающий Вас Ян Вассерман"
    
    ...Не все письма Яна сохранились в моем архиве, так же как и не все копии моих ответов к нему. Со временем наша переписка стала носить все более мрачный характер… Еврейство - все сильнее и сильнее стало проступать и в его письмах, и в его стихах. "Ассимиляционная оболочка" на моих глазах в течение года-полутора стала расползаться и облезать клочьями.
    …стихотворение, после которого я окончательно понял, что Вассерман не выдержал нагрузок и ожиданий, возложенных мною на него:
    
    Ян Вассерман
    
    Я лишен национальной спеси,
    Рос от той проблемы вдалеке.
    Так случилось - ни стихов, ни песен
    На родном не слышал языке.
         Но бывает - будто издалече
    Слышу я гортанный, древний крик,
    Бронзою мерцает семисвечье,
    И в ермолке горбится старик.
          Мой народ - века он прожил в пленных,
    Кровью истекал в любой грозе,
    И ее теперь осталось в венах
    Меньше, чем в колосьях и лозе.
          Голос крови... Я не слышал зова.
    Сколько нас осталось, знаешь ты?
    На три дня древнегерманской злобы,
    На пять лет расейской доброты.
    
    "Дорогой Ян!
    …кроме "древнегерманской злобы" и "расейской доброты", есть еще в мире кое-что пострашнее. Во всяком случае, нацисты изобрели свои лагеря после Глеба Бокия, Нафталия Френкеля, возможно, опираясь на их разработки. Много русских крестьян (задолго до 37-го года!) сложили свои косточки на берегах канала и на Соловках. А ты все кричишь: городовые! вместо того чтобы каяться за своих "соплеменников" - организаторов всероссийского ГУЛАГа.
    Станислав Куняев"
    
    Сегодня я отдаю себе отчет, что такой постановки вопроса в начале 1980-х годов сын комдива и героя гражданской войны выдержать не мог. Я сам вольно или невольно оттолкнул его от русской судьбы и русской стихии. Что делать? Судьба распорядилась и мною и бедным Яном. А потому мы, как в море корабли, уходили все дальше друг от друга.
    
    "Здравствуйте, Станислав!
    Благодарю, что вспомнили. Все получил. Красочная получается картинка. Возражать тут нечего. ...Исходя из присланного Вами, из своего знания, из теперешних наблюдений, я могу понять Ваше - и не только Ваше - отношение к определенному нацменьшинству. И оправдать его. Я имею в виду отношение оправдать. Правда, тогда придется поколебать еще кое-какие постулаты, носящие более интернациональный характер. Но разговор сейчас не об этом. Хочу Вам сообщить и надеюсь, что Вы поверите мне на слово: я - лично я, Ян Вассерман, - не проектировал концлагерей, не прославлял их, не пел во здравие душегубов и убийц, присущих культу. Считаю, что для этого были использованы национальные черты еврейства, точнее, ставшие к тому времени национальными, созданными многовековым угнетением, в том числе и Россией, хотя это не оправдание. Вообще я уверен, что никакую подлость анамнезом оправдать нельзя. Но простите мне мой эгоцентризм: как говорил один царь-трезвенник, у которого киряли придворные: "для непьющего человека я слишком часто стал страдать от пьянки". Евреи меня считают чужаком, и совершенно правильно считают. В морях и в горах я их не видел. Но я не хочу, чтобы другие руки, которые давят меня, как поэта, проделывали это под лозунгом мести еврейству, так много принесшему зла русскому народу.
    Ян Вассерман"
    
    Это мое письмо Вассерману написано как ответ на его несохранившееся, в котором он обижался на меня за мои оценки его стихов.
    
    "Здравствуйте, Ян!
    Перестаньте кипятиться по пустякам... И перестаньте, пожалуйста, пугать себя и меня "организацией", которая является "инструментом нападения". Какое нападение, когда после каждого выступления Кожинова на него бросается целая свора продажных борзописцев - оскоцкие, николаевы, суровцевы - имя им легион. А перед ними открыты двери любой прессы. Вот о чем лучше подумайте.
    Стихи эти посвящены моему лучшему в жизни другу Эрнсту Портнягину. По отцу он Левин. Отец еврей, мать - русская. Я это пишу Вам для того, чтобы Вы не иронизировали по поводу "девичьих" фамилий Окуджавы и Кузнецова. Для меня не имеет значения, что по крови Портнягин еврей больше, чем Окуджава. Я воюю не с людьми, а с идеями и взглядами. У Портнягина же еврейская половина естественно и счастливо ассимилировалась русской (ленинский идеал разрешения еврейского вопроса).
    ... И еще. Будете мне писать - пишите, ради бога, более серьезные и умные письма. Вы же это умеете".
    
    В ответ я получил серьезное, хотя и не очень умное письмо, из которого явствовало, что наш роман подходит к концу. Сын профессионального революционера, увы, никак не мог "сдать" мне своих единомышленников - революционного поэта Багрицкого и комиссарского сына Окуджаву.
    …Окончательный разрыв между нами наступил сразу, осенью 1983-го, через два года после начала переписки. Ян не выдержал моих требований ни к ассимилированному еврейству, ни к комиссарам, ни к его поэзии. Последнее письмо было написано, видимо, во хмелю, судя по плохой амикошонской лексике и решительности выражений.
    "Стас! Когда-то давным-давно за год до моей смерти ты написал мне, что у меня деревянные мозги. Так вот, лучше быть с деревянными мозгами, как у Буратино, чем с мозгами, залитыми гудроном, по которым ты маршируешь в своих лакированных сапогах. Посылаю тебе стихи, чтобы ты хоть что-нибудь понял. Хотя ты ни х... не поймешь. Потому что твой талант уже в третьем нокдауне от твоего благоприобретенного… И не носи ты кожиновское пальто. Оно тебе не идет".
    
    Да, ни дать ни взять - лихой иерусалимский казак, сын комиссара! Когда я прочитал это письмо, мне вспомнилась строчка из "Маскарада": "И этот гордый ум сегодня изнемог!"