Эдуард Бормашенко

     
      "…в тринадцатом и четырнадцатом столетиях на юге Франции, в городах Монпелье, Каркассон и других, существовал обычай: накануне христианской Пасхи главу еврейской общины приводили на городскую площадь и епископ публично давал ему пощечину… Пощечина, данная христианской церковью еврейскому народу, до сих пор горит на его щеке…"
     
      Рав Адин Штейнзальц, "Иудаизм и христианство"
     
      60 лет относительного затишья в отношениях с христианским миром создали у благодушно настроенных слоев секулярного еврейства иллюзию духовного родства с царством Эсава, западной цивилизацией. Нарастающее юдофобство ислама иллюзию эту органически подпитывает, очень страшно оставаться один на один со звероподобной хамасовской рожей, и так хочется прислониться к чему-то большому, светлому и прогрессивному. При внимательном рассмотрении и последние полвека не дают оснований для оптимизма: набожно социалистическая Польша успела отметиться свежими погромами, в России возрождающееся православие и неизменный, как водка, антисемитизм образуют внятный симбиоз. Стабильно проарабская позиция Ватикана изумляет (человек, подпиливающий сук, на котором сидит, вызывает все же некоторое удивление), но она именно такова.
      Разумеется, основным источником этой иллюзии служит вечная и нерушимая дружба еврейского и американского народов, при детальном вглядывании оказывающаяся отношениями сюзерена и вассала. Вассала раболепного, угадывающего пожелания своего господина задолго до того, как они высказаны. Что же будет в том случае, если вассал взбунтуется, - об этом лучше не думать.
      Оставим, однако, мрачное царство политики и перенесемся в светлое царство духа. Как-то незаметно утвердилось в правах представление об иудео-христианской цивилизации. Этот термин столь эластичен, что его можно напялить на что угодно, включая веру в единого бога, и свободу в этого бога не верить, теологию, исходящую из того, что Ешу был богом, и теологию, вовсе Ешу не замечающую, всеобщее избирательное право и затухающее сознание гражданских обязанностей. И, тем не менее, термин прижился, а слова просто так не приживаются, означая нечто существенное. Это существенное - представление о духовном сродстве иудаизма и христианства, породивших в конечном счете роскошное здание западной цивилизации.
      Такая точка зрения особенно близка советскому интеллигенту, незнакомому ни с какой другой культурой, кроме христианской. Аберрацию зрения усиливает и сходство священных текстов: в самом деле, американские протестанты частенько предъявляют блестящее знание Ветхого Завета.
      И все же речь идет именно об аберрации зрения - духовный мир иудаизма и христианства абсолютно несоизмеримы, неизоморфны, несмотря на реальную близость священных текстов. Оказывается, сам по себе текст не порождает никакой духовной реальности; вне традиции понимания текст остается набором знаков на пергаменте или бумаге, а традиции эти в христианстве и иудаизме разнятся принципиально.
      Еврейская традиция понимания ТАНАХа содержится в Талмуде. Эта изумительная, невероятная, ни на что не похожая книга остается совершенно неизвестной западному миру. В.Свечинский пишет: "Все, что мы наработали в изгнании… - отвергнуто". Следовало бы спросить: кем отвергнуто? Отвергнуто западной цивилизацией, к сожалению, отвергнуто, ибо духовный потенциал Талмуда - огромен, но в таком случае не приходится и говорить об иудео-христианской цивилизации, ибо вся интеллектуальная и материальная практика еврейского народа оформлены именно Талмудом.
      Совершенно неуместно в короткой заметке разворачивать теологическую дискуссию, и я попытаюсь лишь проиллюстрировать свою мысль. В теологии Талмуда проблема первородного греха занимает определенное, но явно второстепенное место, совершенно несоизмеримое с той довлеющей ролью, какую первородный грех играет в теологии христианской. Слишком многое следует из этого, в частности то, что сфера половых отношений у евреев вовсе не считается греховной. Талмуд свободно рассматривает интимные отношения между мужчиной и женщиной, которые должны быть освящены.
      Можно бежать от полового влечения, запершись в монастырь, а можно рассматривать женщину в качестве не лишенной приятности теплой игрушки, доставляющей определенные виды наслаждений. Ни тот, ни другой подход не являются еврейскими, повторюсь, ибо эта идея является центральной, соединение мужчины и женщины может и должно быть освящено, в этом цель супружества. А вот как этого достичь, - о том и толкует Талмуд.
      Более того, в идеале любая сфера человеческой жизни должна быть освящена. Ничто изначально не свято, и ничто не грешно, это мы своими усилиями можем освятить мир, но можем его и изгадить. Есть очаровательная история, связываемая с Хафец Хаимом. К нему на прием явился шойхет, и заявил следующее: "Рабби, нет моих сил, я оставляю свою профессию, тысячи сложнейших законов, связанных с убоем скота, сделали-таки мою жизнь нестерпимой. Подамся-ка я лучше в торговцы". - "Отлично, - сказал Хафец Хаим, - но ты человек б-гобоязненный и наверняка не захочешь нарушать законы торговли. Изучи их", - сказал Хафец Хаим, протягивая шойхету пухлый том. Через месяц шойхет вновь появился у Хафец Хаима. "Вы знаете, рабби, - промолвил резник, возвращая книгу, - останусь я лучше при своем прежнем ремесле".
     
      * * *
     
      Христианство и иудаизм совершенно по-разному ставят и решают проблему человека, центральную проблему религиозной мысли. Замечательный христианский философ Семен Людвигович Франк, задавая вопрос о том, что же нужно делать для придания человеческой жизни смысла, отвечает: "Ничего - потому что этот замысел превышает человеческие силы"… "неделание… важнее самого важного и благотворного дела, ибо неослепленность никаким человеческим делом, свобода от него есть первое (хотя и далеко не достаточное условие) для искания смысла жизни". "Хлопочет ли человек о богатстве, славе, любви, о куске хлеба для себя самого на завтрашний день, или он хлопочет о счастье и спасении всего человечества - его жизнь одинаково бессмысленна; только в последнем случае к общей бессмысленности присоединяется еще лживая иллюзия, искусственный самообман". Франк заключает, что в пределах этого мира смысл жизни не может быть обретен, этот мир не может быть приведен к осмысленному состоянию, "всегда в этом мире будет царить бессмысленная случайность… всегда глупость и слепая страсть будут царить на земле".
      Этa глубокая, тонкая и совершенно непривычная современному человеку мысль не может разделяться верующим евреем. Ибо еврейская ортодоксия исходит из того, что этот мир может и должен быть исправлен, освящен. "Лучше один час раскаяния и добрых дел в этом мире, чем целая жизнь в мире грядущем" (Пиркей Авот, 4, 17). Средневековая еврейская философия по-разному решала проблему человека, в ней сосуществуют антропоцентрическая философия рава Саадии Гаона, исходящая из центрального положения человека в мире, и космоцентрическая антропология РАМБАМа, отводящая человеческому роду куда как более скромное место. Но даже великий религиозный рационалист РАМБАМ полагал, что человек всяким своим действием может склонить чашу весов Небесного Суда на ту или иную сторону. Согласно РАМБАМу судьбы всего мира (не больше и не меньше) зависят от каждого моего поступка, а потому каждое мое деяние поневоле осмысленно (хотя бы и постфактум). Столь раздражающая народы мира привычка евреев совать свой длинный нос во всяческое к ним не относящееся дело на самом деле глубоко укоренена в еврейской ортодоксии.
      Если уж искать плоскость соприкосновения иудейской и христианской цивилизаций, отграничивающую их от мира Востока, то ее можно обнаружить в идее личной ответственности. "Один человек и несет всю ответственность человека. Тысяча человек не несут никакой ответственности" (О.Хаксли). Эта идея совершенно не звучит на Востоке, но тогда и Православие, все еще мыслящее соборно, массами, придется исключить из христианской цивилизации.
     
      * * *
     
      Я не знаю, насколько верна гипотеза о генетическом родстве христианства с ессеями, ясно одно: христианство впитало в себя представление о раздельном существовании в мире добра и зла, о двоевластии бога и дьявола. У Булгакова и добро уже исходит только от дьявола; так или иначе, дьявол занимает гигантское место в христианском космосе.
      Евреям чужд подобный бинарный мир, изначально поделенный на святое и грешное. Торговля и отношения с соседями, брак и взаимодействие с неевреями, - все должно быть пронизано б-жественным светом. Следует отметить, что изгнание в некотором смысле упростило задачу, избавив евреев от самой тяжкой проблемы - проблемы политической власти. Там, где появляется власть, там возникают "клипот", непроницаемые перегородки, блокирующие б-жественный свет. Проблема власти не была решена ни во времена первого, ни во времена второго Храма, не решила ее и христианская цивилизация. Власть стала в редких случаях переносимой, избавившись от теологических подпорок.
      Разделение мира на святой и профанный отсеки - донельзя удобное изобретение. В святом мире "А" я могу писать сонеты, а в профанном мире "Б" мне можно скотоложествовать или развращать малолетних, на то он и мир "Б". У истоков современной нам западной культуры расположилась гигантская фигура Петрарки. "Петрарка презирал зависимость придворной жизни, любил досуг и свободу - и, однако, годы целые жил при дворах христианских князей; он исповедовал христианское смирение - и был нестерпимо тщеславен; двадцать лет воспевал Лауру - и имел двух детей от неизвестной женщины; считал грехами и любовь, и стяжание, и жажду славы - и, однако, жаждал всего, что осуждал, и всю жизнь грешил, грешил и каялся". (М.Гершензон, "Петрарка"). Нет ничего более противного духу иудаизма, чем это - "грешил и каялся". Я могу понять Пушкина, от которого матери не без оснований прятали дочерей, но того же Пушкина, посещающего в праздники церковь, мне понять затруднительно.
      Разделение мира на святое и грешное развязало гигантские творческие силы, дремавшие в человечестве, эта заслуга несомненно принадлежит христианской цивилизации. В самом деле, святым ведь я могу объявить что угодно: любовь, искусство, науку, философию, и тому, что для меня свято, отдаться всей душой, вовсе не беспокоясь о том, что в мире "Б" моя душа все больше смахивает на портрет Дориана Грея. Для верующего еврея ни интеллектуализм, ни искусство не самоценны, более того, цена им копейка, если они не освящены, не согреты б-жественным светом.
      Бинарный земной мир христианства органически дополняет бинарное же представление об аде и рае. Иудаизм лишен садистского представления об адских мучениях (вечных в христианстве!). Иудаизм и вовсе лишен детализированного представления об аде и рае. Но есть и более существенное различие: "Христиане полагают, что залогом избавления души является принадлежность к "истинной церкви", ибо душа для своего спасения нуждается в искуплении, которое достигнуто жертвенной смертью Христа. Поэтому праведники-нехристиане не удостоятся избавления, тогда как грешники-христиане спасутся. Иудаизм же полагает, что человек судится не по вере, а по поступкам. Пока он не совершил преступление - не только в уголовном, но и в моральном смысле слова, - он не виновен. Поэтому заслужить вечную жизнь может человек любого вероисповедания, в том числе христианин и мусульманин" (р. Адин Штейнзальц, "Иудаизм и христианство").
      Христианство изначально апеллирует к простецу, иудаизм ценит искушенный ум. Христианская цивилизация достигала своих вершин, будь то в науке, будь то в искусстве, именно тогда, когда переставала вести себя по-христиански. Когда христианским народам приходится туго, они забывают о христианском смирении (так было с Англией и США во Вторую мировую) и дерутся жестоко, насмерть. Положительно, трудно наполнить смыслом этот термин - "иудео-христианская цивилизация".
      Единственное государство в мире, реализующее сегодня христианский поведенческий идеал, - Израиль, здесь В.Свечинский прав. Чувствительные к словесной трескотне израильские либералы, воспитанные на христианской культуре, создали государство, охотно подставляющее щеки своим обидчикам. Ответом на четырехзначное число убитых в последней интифаде стало выселение поселенцев Гуш-Катифа. Ответом на бомбардировки Сдерота и Ашкелона, видимо, станет разгром поселений Самарии. Некоторая проблема состоит в ограниченности территории, достаточно быстро исчерпывающей ситуацию, но такие мелочи никак не могут идти в сравнение с возвышенным христианским идеалом любви.
      Призыв к любви, утвердившийся в сознании интеллигентных масс, в качестве специфического изобретения Ешу, представляет собою на самом деле ветхозаветную заповедь (Левит, 19:18, 34), еще рабби Акива ставил заповедь "люби ближнего, как самого себя" во главу еврейского вероучения. Но кто такой ближний? И что значит любить его, как самого себя? Любовью ведь недолго и придушить. В сущности, почти весь Талмуд и представляет собою гигантский комментарий на тему: "как любить ближнего, как самого себя". Подход Талмуда известен, реализовать эту заповедь можно лишь только в рамках Моисеева закона, выполнение которого самоценно. Соблюдение Субботы, законы чистоты семейной жизни, кашрут - самоценны, Ешу первым делом этот закон отменяет. Нет, никак не могу взять в толк, что есть иудео-христианская цивилизация.
      Если идеал жизни - монашеский (а христианский идеал именно таков), то как, простите меня, можно любить ближнего, кто он, этот ближний? Я хочу видеть этого человека! И тогда, в отсутствие ближнего, в соответствии с учением Ешу, любовь изливается на дальних. Tак европейские жалостливые дамы обожают палестинских детей, любимой игрушкой которых уже многие годы служит пояс шахида. На практике от призыва к тотальной любви, остается концепция непротивления злу насилием, столь любезная сердцу графа Льва Толстого. Наилучшим образом прокомментировал идею непротивления М.Алданов в "Загадке Толстого": "В сущности это фикция... Если не насилием, то чем же? Словом? Точно слово не есть могущественное орудие насилия. Современная юридическая мысль не умеет отграничить резкой чертой словесное преступление от преступления фактического, и в данном случае - что бывает не часто - философская мысль идет в согласии с юридической… В сущности, немного кротости и в самой теории непротивления злу насилием. Психология этой теории такова: один человек говорит другому: "Ты не можешь меня обидеть; что бы ты со мной ни сделал, я не унижусь до отплаты той же монетой, я вовсе не обращу внимания на твои поступки. Прошу тебя об одном; если можешь, оставь меня в покое. Мне не до тебя". Где тут кротость? Это даже не самое кроткое выражение ее отсутствия".
      Вся статья В.Свечинского представляет собою взгляд на евреев и иудаизм через призму христианства. Этот взгляд изначально предполагает подчиненность и второсортность иудаизма, предстающего ни чем иным, как недоразвитым христианством. Блистающий мир иудаизма самоценен и самодостаточен, более того, он молод и находится в состоянии расцвета, почти никогда в еврейской истории не было такого количества молодых людей, отменно знающих Талмуд. Вечерние кружки переполнены зрелыми людьми, стремящимися понять, что же такое написано в этой удивительной книге. В ХХ веке иудаизм обогащали рав Кук, Любавичский ребе, рав Моше Файнштейн, рав Соловейчик, Хазон Иш, Иешаягу и Нехама Лейбовичи, рав Штейнзальц, на наших глазах появились издания Талмуда, позволяющие человеку несведущему разобраться в тонкостях Книги.
      Я ничуть не сомневаюсь в том, что христианство за две тысячи лет своего существования накопило гигантские духовные ценности, породило блестящую философию и немало споспешествовало построению современной цивилизации. Но я никак не могу взять в толк, как можно собрать в одну кучу Менахема-Мендла из Коцка, Виленского Гаона и Ешу. Подобное гуртование крепко замешено на изрядном презрении к истине, и здорово отдает знаменитым еврейским анекдотом: "И ты, муж, прав, и ты, жена, права, и ты, служка, прав". Виленский Гаон и рабби Менахем-Мендл из Коцка тоже ведь нелегко загоняются под одну крышу.
      Еще совсем недавно ситуация была куда как проста: человек рождался в одной вере, в ней жил и умирал. Либеральная эпоха изменила и это, и свободный человек начал примеривать веру как носки, может быть, мне больше подходит буддизм, а может быть, монофизитская ересь христианства (ну, в общем "женщину, религию, дорогу каждый выбирает для себя"). Я не чувствую себя человеком вполне свободным, и в первую очередь свободным от еврейского прошлого, так что и буриданить (слава М.Юдсону, выдумавшему это замечательное слово) полагаю неуместным. "Пощечина, данная христианской церковью, еще горит на щеке еврейского народа". Христианские теологи на полном серьезе обсуждают, надо ли снять с еврейского народа коллективную вину за распятие их бога, и, кажется, так и не сошлись во мнениях.
      При этом христианские философы (даже самые незашоренные и свободомыслящие) обнаруживают изрядную интеллектуальную честность, настаивая на собственной, а не синтетической правоте, и демонстрируя тем самым уважение к истине: "Я должен и могу увидать и показать, что учение Христа и личность Христа выше, чище, прекраснее, убедительнее, чем учение и личность Моисея, Магомета и Будды… я должен увидать и показать, что в учении и образе Христа сама правда Божия выражена полнее, глубже, яснее, вернее, чем где бы то ни было" (С.Л.Франк). Напоминать христианскому философу об инквизиции, погромах или латиноамериканских младенцах, которых христианские священники сначала крестили (дабы они перешли в мир иной в истинной вере), а потом аккуратно разбивали голову, бессмысленно, здесь и самый спор невозможен.
      Самый незначительный сдвиг в математической аксиоматике порождает иную геометрию, учение Ешу полностью отменяет Моисеев Закон, так что нет и рамки, в которой возможен серьезный диалог, поэтому мудрецы разных поколений старательно уклонялись от диспутов, навязываемых христианскими священнослужителями. Сравнивать можно практику, порождаемую той или иной религиозной аксиоматикой, но двойной стандарт на святое и профанное, принятый у христиан, делает и это сравнение невозможным.
      Мне не хочется огорчать читателя, но среди народов мира у нас нет верных союзников. На тех или иных этапах своей бесконечной истории евреи отменно взаимодействовали и с христианами, и с мусульманами (тоже в свое время славными культурой и философией). Союзник у еврейского народа один, но вполне надежный - Б-г Авраама, Ицхака и Яакова.
     
      * * *
     
      Существовал ли еврейский народ в изгнании вне истории? "Когда мы себя об этом спрашиваем, то оглядываемся назад, и нашему взору открывается картина, которая лучше всякого ответа. Перед нами расстилается необозримая картина двухтысячелетнего мученичества; и на этой равнине, в любой стране, в любую эпоху, видим мы одно и то же зрелище: кучка бедных, бородатых, горбоносых людей сгрудилась в кружок под ударами, что сыплются отовсюду, и цепко держится нервными руками за какую-то святыню. Эта двадцативековая оборона, молчаливая, непрерывная, обыденная, есть величайший из национальных подвигов мира, пред которым ничтожны греко-персидские войны, даже история Четырех Лесных Кантонов, даже восстановление Италии". Такие слова были бы органичны в устах религиозного мракобеса - певца галута. Тем удивительнее, что они принадлежат человеку, для которого идея возрожденной еврейской государственности имела некоторое значение, а именно, Зеэву Жаботинскому. В самом деле, у каждого исторического народа есть недели и месяцы наивысшего подъема, есть свой Марафон, свой Аустерлиц и Сталинград. Но здесь речь идет о двадцативековом Сталинграде. Беспримерная преданность еврейского народа Книге оказала большее влияние на мировую историю, чем любое из перечисленных событий.
      Нам незачем возвращаться в историю, мы из нее не исчезали. Изгнание подарило миру Талмуд и "Шулхан арух", РАМБАМа и Эйнштейна. Наиболее же существенным является то, что галут не завершен, Храм не восстановлен, так что от наработанного в изгнании отказываться рановато; вот растеряв бездарно капитал, добытый бедными, бородатыми, горбоносыми людьми, мы определенно исчезнем из истории.