ВСТУПЛЕНИЕ
Тумблер на "ПУСК" - и секундой позднее рвануло!
То есть рвануло мгновенно, но звук запоздал.
И в нарастающем грохоте память вернула
то, что я сам в отдаленные годы создал.
В юности я написал небольшую поэму,
но за полвека ни разу не вспомнил о ней.
Тут на работе налаживал новую схему:
тумблер на "ПУСК" - и помчалась лавина камней!
Тумблер на "СТОП", и в тиши затаились фугасы,
грохот умолк, и в долине рассеялась пыль…
Тонко запела мелодия давнего часа,
соединив полувыдумку и полубыль.
Смутные тени на четкие пали портреты,
вызвав почти недоверие к точным часам.
Музыка смолкла, но дышит вступление это.
Тумблер на "СТОП". Остальное я сделаю сам.
СТАРИК
Соль в тряпице, табачок в кисете,
рафинад в коробке жестяной,
и рюкзак заполнен на две трети -
не обуза для спины больной.
Шел старик по селам и деревням,
жители кормили старика.
Он казался немощным и древним,
а ему-то нет и сорока…
Жуткое двадцатое столетье,
переломный год сороковой.
Из норильской никелевой клети,
слава Богу, выпущен живой.
День за днем шагал он неустанно,
выйдя на свободу в феврале.
К осени дошел до Казахстана,
чтоб прижиться на чужой земле -
в тех местах, в которых не со зла ли
городок построили в степи,
в тех местах, куда семью сослали,
повелев: за зону - не ступи!
Сыну - шесть, жене едва за тридцать,
а на пятьдесят глядит жена…
В декабре сумели раствориться.
А в июне грянула война.
АККОРДЕОН
Сосед с войны вернулся без руки,
устроился в артель и пьет с тоски,
и, выпивку сопровождая стоном,
выходит на крыльцо с аккордеоном.
И там стоит, как памятник себе:
медали в ряд, окурок на губе…
Соседский мальчик смотрит восхищенно
на клавиши его аккордеона.
- Ну что глазеешь? Хочешь - научу!
Пацан осипшим голосом: - Хочу!..
- Тогда садись, "Вельтмейстер" на колени,
и чтоб потом без жалоб и без лени!
…Он всей душой уроки эти брал,
всегда на школьных праздниках играл,
и вскоре знали и отец, и мама,
куда их сын прицелился упрямо.
И вот, когда в Москву собрался он,
сосед сказал: - Бери аккордеон -
он твой по праву. На пути на новом
ты и меня припомни добрым словом.
РОЯЛЬ
Уже не первый раз мне снится тот же сон:
вхожу в какой-то дом, на лифте поднимаюсь.
От лифта слева дверь. Стою у двери, маюсь -
чьей силой, не пойму, сюда я занесен?
Почем-то знаю я, что дверь не заперта.
Вхожу. Огромный зал. Ни кресел, ни подмостков,
а посреди - рояль. Отчетливо и жестко:
один огромный зал, рояль и пустота.
Рояль зовет к себе, надеждою маня,
что не случайны он и зал во всю квартиру,
и то, что я скажу и городу, и миру,
зависит от меня, и только от меня.
Рояль зовет к себе, красив и горделив,
я подхожу к нему и поднимаю деку
и в музыку вхожу, как люди входят в реку,
чтоб испытать себя, теченье покорив.
И тут слепящий свет, как в детские года,
когда у нас в кино рвалась внезапно пленка,
и просыпаюсь я с обидою ребенка
и с чувством до сих пор неясного стыда…
СОНАТА "ШТИЛЛЕР"
Штиллер, Людвиг-Анатоль, из романа Макса Фриша;
чтоб запретное сказать, замечательная "крыша":
сочетание двух тем - естества и пошлой роли;
все упрятано внутри, как в почтовой бандероли.
Штиллер - скульптор, буржуа,
муж, любовник и пройдоха;
механический вальсок отразит его неплохо.
Роль фактически одна, а различны только сцены,
вот и кружится вальсок без единой перемены.
Штиллер, Людвиг-Анатоль, - не лицо, а только маска;
чтоб из роли вышел он, предстоит большая встряска.
Это тема номер два, прямо движется и криво,
от сомненья до тоски, от мечтания до взрыва!
Штиллер с именем другим начинает жизнь другую;
в новой жизни ставит цель - правду горькую, нагую.
Но прошли в сплошных ролях годы, месяцы, недели,
и теперь не знает он, кто он есть на самом деле…
ТАНГО ИЗ КИНОФИЛЬМА
Черно-белое кино;
имитирует оно
пленку, снятую давно -
еще в тридцатых.
Из окошка - страсти стон:
это старый патефон -
танго дедовских времен,
войной чреватых.
Коммунальная страда -
здесь и дружба, и вражда,
вместе радость и беда,
кадриль и танго.
А потом - война стеной,
мать с невестой за спиной;
с трехлинеечкой одной -
да против танка!
И еще десяток лет
оставляет в фильме след,
и в кино приходит цвет,
пусть и убогий.
Позади военный ад,
жизнь слегка пошла на лад,
и вернулся в дом солдат,
пусть и безногий.
И опять за годом год,
предостаточно забот -
жизнь, конечно, не полет,
а так, болтанка.
Лишь порой, когда весна,
сон уходит, и слышна
та, далекая струна -
любовь и танго…
ФИНАЛ КОНЦЕРТА ДЛЯ СКРИПКИ С ОРКЕСТРОМ
…Он отрывает скрипку от плеча,
и вот она на уровне чела,
и вот она уже над головой,
но музыка звучит не умолкая.
То в скрипке обретается, звуча,
душа, больная от мирского зла, -
глухие стоны жизни рядовой,
обычная трагедия людская.
А скрипка - выше, и уже смычку
не дотянуться до затихших струн;
молчит оркестр, и в тишине идет
игра, которой прежде не знавали:
скрипач глаза возводит к потолку,
рука на грифе сторожит ноктюрн,
а в воздухе смычок узоры ткет,
что назовут "Cadenza visual".
Да нет, не то - какой уж там узор?
там судороги - так уходит жизнь!
Так двое, что навек разлучены,
прощаются; они - смычок и скрипка.
И вслед за тем дыханию простор,
и вслед за тем моленье: - Продержись! -
и вслед за тем глаза, что слез полны,
и автора печальная улыбка…
ОПЕРНЫЙ ДУЭТ "ДВЕ КОЛЫБЕЛЬНЫЕ"
- Спи, мой мальчик! Небесные ангелы
пусть хранят все, что любим и холим.
- Шлоф, майн зунэлэ, шлоф, майн ингелэ,
золст ду зэен а зисн холэм.*
- Спи, мой птенчик! Война великая
пусть утишит свои аккорды.
- Ун их зингт дир а шейнэ виглидэлэ,
их бадэк дих мит варэмэ колдрэ.**
- Спи, воробышек! Жизнь разумная
так трудна в этом страшном веке!..
- Шлоф, майн ингелэ, шлоф, майн зунэлэ,
золст ин штилэрхейт зих уфвекн…***
КАДЕШ
Отец и мать ушли в один и тот же год:
она в конце зимы, а он в разгаре лета.
Не сокрушил меня совместный их уход -
я был готов к нему, - но стало меньше света.
Как прожили они свои две жизни тут?
Твердили с детства им: "… как птица для полета".
Что было на заре? Гонения и труд.
А что на склоне дня? Болезни и работа.
Не знаю, есть ли рай, но здесь прошли они
чистилище и ад, притом неоднократно,
и были к ним добры те считанные дни,
что минули, увы, давно и безвозвратно.
Тогда для них текла великая река,
тогда была любовь и первенца рожденье,
и музыка вела в далекие века,
где бой добра со злом и к Богу восхожденье.
И даже этот путь им не дали свершить:
они ушли, тая лишь робкое касанье.
Но тянется от них ко мне живая нить,
и музыка моя звучит под небесами!..
СЮИТА "ВРЕМЕНА ГОДА"
Двое идут по влажной земле, по мягкой земле.
Кроны дерев, еще без листвы, как кружева.
Запах весны, и от него навеселе
двое идут - им не нужны нынче слова.
Только б вот так в обнимку идти, времени бег
не ощущать - на то и любовь, на то и весна!
День впереди, а вечером ждет случайный ночлег;
ночь впереди - на то и любовь, когда не до сна!..
В желтых песках весь год напролет поиск воды.
Не наобум: и знаний запас, и тонкий расчет.
Ранний рассвет, весь день напролет - только труды,
сны по ночам за год собрать - наперечет.
Это восторг - дням и годам счет не вести,
кроме себя, ни на кого не уповать!
Все, что не труд, - мелочь, пустяк, и на пути
так ли важны дом и покой, стол и кровать?
С бурых полей тянет весь день горьким дымком.
В ближнем саду корзины стоят, яблок полны.
На берегу спокойной реки сяду молчком -
очень давно я не слыхал такой тишины.
Вроде бы жил, вроде б любил, что-то открыл,
в небо взлетал - эта земля плыла подо мной…
Молча сижу, и ничего не осталось от крыл -
тех, что вчера воздух секли там, за спиной.
Пусто вокруг - не видно людей ни вблизи, ни вдали.
Пусто вокруг - лишь небеса и облака.
Эта тоска не потому, что люди ушли, -
люди ушли из-за того, что эта тоска.
Смотрю назад: путь легок бывал и бывал тяжел,
а нынче он весь будто укрыт слоем песка.
Эта тоска не потому, что срок подошел, -
срок подошел из-за того, что эта тоска…
КОДА
Тяжелая старая рама.
Невнятно прописанный цвет.
В глаза мои смотрит упрямо
мой незавершенный портрет -
художник устал. А на фоне
портрета на полках лежат
три оперы, восемь симфоний,
одиннадцать струнных сонат,
концерты для фортепиано
с оркестром, пяток увертюр
и реквием странного плана,
и много других партитур.
И если довериться взгляду,
вся комната звуком полна,
но внешности верить не надо,
и в доме стоит тишина.
Весь дом от подвала до крыши -
хранилище нотных систем.
Но я в них никем не услышан
и, значит, не понят никем.
Похвал говорилось немало -
высоких, цветистых похвал, -
но то, что меня отличало,
ни разу никто не назвал.
А может быть, в том и забота,
что люди, о чувствах трубя,
пытаются слушать кого-то,
а слышат?.. А слышат - себя!
Так что же - напрасна работа,
которая шла, становясь
рыданьем альта и фагота?
Напрасна гармонии вязь,
которая соединила
в единый четыре смычка
и чья непонятная сила
мгновенно сближает века?
Напрасны бессонные ночи
и те исступленные дни,
когда получаться не хочет,
хоть жилы из тела тяни?
И даже нечаянный праздник,
когда поднимается зал, -
он тоже, выходит, напрасен?
- Напрасен, - мне опыт сказал.
- Но что же тогда не напрасно?
- Когда ощутил торжество,
что то, что ты создал, прекрасно,
и больше не ждешь ничего -
ни славы, ни даже признанья,
тем более славы навек,
и ежели есть пониманье,
то это родной человек,
а если любимая рядом
и в ней пониманье живет,
то большей награды не надо -
ее лишь Всевышний дает.
И, значит, не будет накладно,
что в доме великая тишь.
Портрет не окончен - и ладно:
ты жив, и любим, и творишь!..
Декабрь 2008