22

Как повесили "архитектора Холокоста"

     Меня всегда занимала мысль о предопределенности скрещения человеческих судеб. Вот живет человек и знать не знает, что когда-нибудь его жизненный путь пересечется с путем другого человека, сейчас бесконечно далекого от него и эта встреча окажется для него роковой, судьбоносной.
     Когда-то я написал о том, как двое русских военнопленных, помогая английскому военному патрулю летом 45-го, случайно задержали Генриха Гиммлера и тем самым предопределили его разоблачение и самоубийство. Ну, мог ли подумать второй человек рейха, что меч отмщения за все его дела блеснет в руках двух безвестных русских мужиков, которые потом исчезнут в толще послевоенной российской жизни?
     Мог ли себе представить "архитектор Холокоста" Адольф Эйхман, что когда-нибудь, в летнюю израильскую ночь его повесит йеменский еврей.
     Нажмет на рычаг, и тело провалится в люк, вытянется в струнку, хрустнет позвонками и - все. Но по дороге в ад Эйхман искалечит душу своего вешателя, обрекая его до конца жизни на мучительные воспоминания и кошмары, и будет этому человеку видеться жуткий облик трупа, вынутого из петли. Лицо белое, глаза открыты, по вывалившемуся изо рта языку, свисающему наружу, стекает кровь - веревка поранила кожу.
     "Ощущение было такое, - вспоминал впоследствии вешатель, - словно передо мной ангел смерти. Я не знал, что у повешенных остается воздух в животе. Как видно, он что-то бормотал в момент свершения казни, и когда я приподнял труп, воздух начал выходить, из горла вырвался кошмарный звук "бэаааа", и кровь брызнула мне на лицо. И я сказал - он забрал шесть миллионов душ, и сейчас еще одну - йеменского еврея".

Ментальность Талмуда

     Один из крупнейших современных исследователей еврейской истории Шломо Гойтейн считал йеменитов самой аутентичной из всех еврейских общин, то есть самыми подлинными евреями. Он объяснял это отрезанностью и удаленностью этой общины от европейского влияния, а также внутренними политическими причинами в самом Йемене. Как бы там ни было, но евреи этой страны в большой степени сохранили ментальность Талмуда.
     Гойтейн рассказывал, как он, показывая профессору Луису Гинзбургу Иерусалим, привел его в йеменитскую синагогу. Выйдя после молитвы, гость сказал: "Теперь я знаю, что такое иудаизм".
     "Синагогальная служба йеменских евреев, - писал Гойтейн, - сочетает в себе торжественность и красочность ритуала, свойственные восточным общинам, с эмоциональным порывом и насыщенностью, отличающими молитву восточноевропейских хасидов".
     Исходя из этой концепции историка, можно сказать, что Эйхмана повесил самый аутентичный, самый подлинный еврей.

"Волшебный ковер"

     Шалом Нагар родился в 1936 г. В этот год тридцатилетний Эйхман получил звание обершарфюрера (фельдфебеля) СС и уже год работал в еврейском отделе СД, завоевав репутацию серьезного специалиста. Он составил справку по книге "Еврейское государство" Теодора Герцля, которая затем использовалась как служебный циркуляр для внутреннего пользования в СС, где интерес к работе Герцля был отнюдь не абстрактный.
     Может быть, имеет смысл содействовать репатриации евреев в Палестину? Эйхман специально ездил для изучения возможностей их репатриации на Ближний Восток, сделав, однако, вывод, что Германия не должна способствовать созданию еврейского государства.
     Пока Эйхман делает свои первые шаги в карьере "архитектора Холокоста", его будущий вешатель делает свои первые шаги в этой жизни, начинавшейся в маленьком йеменском городке. "Около городка, - рассказывал он, - были вырыты пещеры в горах. Когда я был маленьким, отец взял нас всех туда и сказал, что в случае войны, если будут убивать евреев, мы спрячемся в такой вот пещере".
     Отец был столяром (Нагар - на иврите "столяр"), он умер, когда Шалому было семь лет, и мать осталась с пятью детьми на руках. Мальчику пришлось работать разносчиком товаров на базаре. Он питался объедками, спал, где придется. Когда начался массовый исход евреев из Йемена, ему было тринадцать. Для того чтобы попасть в Аден, откуда репатриантов перебрасывали самолетом в Израиль (эта операция вошла в историю страны под названием "Волшебный ковер"), надо было многие дни брести по пустыне. Шалом шел вместе с братом, по ночам они зарывались в песок, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. В самолете ребятам состригли пейсы - донимали вши…
     Эйхмана в это время уже арестовали союзные военные власти, но он не был опознан, бежал из заключения и готовился к отъезду в Аргентину под именем Рикардо Клемента.
     В Израиле Шалома приютил сердобольный раввин. Как-то ночью мальчика забрали военные из призывной комиссии, приняв за сына раввина, который умер еще в лагере в Адене. На призывном пункте офицер ругался, что ему "опять привели детей и пусть этого сосунка вернут матери". Шалому было 16, но он попросил, чтобы его оставили в армии, потому что идти было некуда. Так началась его служба, сначала армейская - в погранвойсках, в десантных подразделениях, а потом - в тюремном ведомстве.

Волей правосудия

     В 1961 г. он служил надзирателем в тюрьме города Рамле, неподалеку от Тель-Авива. В декабре его вызвали к начальству и спросили, согласен ли он войти в команду по охране Адольфа Эйхмана, которого после вынесения приговора должны были перевести в Рамле из тюрьмы Джильма и содержать там вплоть до казни. Нагар согласился.
     Для "преступника номер один", как его называли в Израиле, был выделен в тюрьме целый этаж - пять комнат, названный "квартирой Эйхмана". Жизнь его в течение полугода, которые он провел здесь, была строго, до мелочей регламентирована. В камере имелись койка, стул и стол.
     Распорядок дня выполнялся педантично. В 5 утра - подъем, и затем вплоть до отбоя все по часам - уборка комнаты, завтрак, осмотр врача, прогулка, обед, послеобеденный отдых в постели, снова прогулка, свободное время и так - до отхода ко сну в 22 часа.
     В камере постоянно находился надзиратель. В смежной комнате, за решеткой, сидел другой, который наблюдал за тем, что происходит в камере. В более отдаленной, третьей комнате был дежурный офицер. Остальные охранники находились снаружи. Все они носили тапочки на резиновой подошве, дабы не мешать сну приговоренного, а если тот не мог уснуть, дежурный офицер должен был дать ему 25 капель валерьяны для успокоения. Пробы крови и мочи на анализ у него брали дважды в неделю. "Свободное время" Эйхман проводил за письменным столом, писал воспоминания.
     "Он сидел без кандалов, - рассказывает Нагар, дежуривший в камере, - я - на стуле и, конечно, без оружия. Немецкого я не знал, и когда он хотел пойти в туалет, он знаком подзывал меня. Я одевал ему ножные кандалы, а в туалете освобождал его от них и стоял у сливного бачка в момент, когда он сидел за унитазе. Я обязан был следить за ним, чтобы он не покончил с собой. Эйхман был очень чистоплотен, и все время, сидя на унитазе, открывал воду в туалете, чтоб не было запаха. После этого вставал, закрывал крышку унитаза, мыл руки, и я вновь одевал ему кандалы. Когда я возвращал его в камеру, он говорил мне "грасиас", что по-испански означает "спасибо", зная, что я не ашкеназ. Он знал много вещей..."
     Нагара поражала интеллигентность Эйхмана, он не мог понять, как такой с виду "интеллигентный человек, сама интеллигентность, пришел к величайшим подлостям в мире".
     Однажды один из коллег Шалома попросил поменяться с ним, Нагар согласился и оказался в комнате за решеткой, из которой было видно происходящее в камере. С Эйхманом же оказался надзиратель Блюменфельд, который заговорил с ним по-немецки. Он закатал рукав, показав лагерный номер на руке: "Ты видишь, что делает время?.. Когда-то я был у тебя, теперь ты у меня. Земля круглая, и смеется тот, кто смеется последним..." Эйхман разозлился, пожаловался дежурному офицеру, после чего вышло распоряжение, что охранники, прошедшие немецкие концлагеря, должны быть лишь во внешней охране.

"Всех без исключения…"

     Интересно, что Нагар воспринимал своего подопечного как человека воспитанного, интеллигентного, что в сознании простого традиционного еврея не совмещалось с масштабом его злодеяний.
     Знаменитый философ Ханна Арендт, бывшая на процессе Эйхмана и написавшая впоследствии книгу "Банальность зла", человек, естественно, более изощренного ума и глубокого мышления, чем наш йеменит, полагала, что Эйхман не монстр, не садист, а "ужасно и ужасающе нормальный" человек, служака, карьерист. По мнению Арендт, вина нацистских преступников состояла не в патологической жестокости и фанатичной вере в порочные идеалы, а в том, что они не думали, не хотели знать, обманывали себя, не желали видеть факты, анализировать их и поступать сообразно своей совести. Мне эта ситуация видится несколько по-иному.
     Kогда-то, исследуя такое общенародное российское действо, как коллективизация, я задался вопросом, каким образом можно было его произвести? Kак удалось буквально в считанные дни по всей огромной сельской стране включить столь эффективно действующий механизм массовых репрессий? И ответ нашел в материалах знаменитого Смоленского архива, в той его части, где рассказывается о жизни рядовых сельских "партейцев".
     Со времен гражданской войны, в течение десяти лет их воспитывали определенным образом. С юных лет им объясняли, что есть две правды - бедняцкая и кулацкая, что классовый подход заменяет все моральные категории человечества. Их учили не щадить ни отца, ни матери, ни друзей, ни соседей; доносить о настроениях, слухах; отнимать в интересах класса чужое имущество, а если надо - и жизнь.
     Kонечно, это были обыкновенные малограмотные парни, с трудом владевшие политической терминологией. По-настоящему научились они одному - выполнять любое указание, преступать по этому указанию любую человеческую норму. Эти-то парни и провели геноцид в российской деревне тридцатых годов.
     Но и Германия сороковых тоже не сразу подошла к геноциду евреев. И там были война и революция, унижение и развращение, жесткое идеологическое воспитание. Только вместо слова "класс" стояло слово "нация". Там тоже были активные молодые немцы, конечно же, внешне куда более цивилизованные, чем сельские российские парни, но также, как и они, готовые преступить любую моральную норму.
     Массовые расстрелы евреев начались в украинских и белорусских местечках по мере наступления германской армии летом 1941 г. K зиме такого рода убийства прекратились. Трудно стало проводить захоронения - копать огромные рвы. K тому же проведение массовых расстрелов населения, и в том числе женщин и детей, дурно действовало на психику немецких солдат.
     Требовались иные методы и средства, соответствующие огромным масштабам поставленной задачи. И выполнять ее должны люди, специально подготовленные для этой грязной, тяжелой, но очень важной для рейха работы. K этому времени в недрах СС уже имелись такие специалисты. Их возглавлял Адольф Эйхман, способный молодой австриец, занимавший должность начальника подотдела в Главном имперском управлении безопасности СС.
     Его сравнительно скромное звание - оберштурмбанфюрер, что соответствовало армейскому подполковнику, не отражало меры его влияния и могущества, обусловленных деликатностью, секретностью и масштабами порученного дела. Он вхож к министрам, имеет право прямого доклада Гиммлеру, располагает территориальной сетью сотрудников, действующих в региональных округах СС.
     Осенью 41-го он приезжает в Освенцим к Рудольфу Гессу. Тот в свою очередь предупрежден о визите Эйхмана Гиммлером, вызывавшим коменданта Освенцима для строго конфиденциальной беседы, где все говорилось прямым текстом, без эвфемизмов. "Всех без исключения евреев, находящихся в пределах нашей досягаемости, надо уничтожить сейчас во время войны. Если нам теперь не удастся разрушить биологические основы еврейства, то когда-нибудь евреи уничтожат германский народ... Вам предстоит выполнить эту задачу. Это трудная работа, требующая полного самопожертвования. Все подробности вы узнаете от оберштурмбанфюрера Эйхмана..."
     Они ходили и ездили по огромной лагерной территории, обсуждая все детали выполнения порученной им задачи. Окись углерода не подходит. Нужен какой-то быстродействующий эффективный газ. Надо найти помещение для камер, подходящее место для длинных и глубоких рвов, куда предстоит складывать трупы.
     Больше всего им понравился старый крестьянский двор в северо-западном углу лагерной территории. Здесь имелась просторная луговина для захоронений, помещение, где можно умерщвлять газом одновременно восемьсот человек.
     Они долго стояли на этом месте, которое еще хранило память о недавней мирной крестьянской жизни и которому суждено под именем Бжезинка войти в историю Холокоста, радуясь тому, какой удачный выбор они сделали. Два подтянутых, еще молодых немца в черных эсэсовских мундирах. Их роднило многое - общая среда, воспитание, культура. Одного из них после войны повесят на том самом месте, где они тогда стояли. А другого двадцать лет спустя предстояло повесить простому йеменскому еврею Шалому Нагару.

Казнь

     В конце мая 1962 г. после отклонения кассационной жалобы Эйхмана непосредственный начальник Нагара, офицер тюремной службы Абрахам Мерхави спросил его, не согласится ли он исполнить волю правосудия? В управлении тюрем искали человека, которого непосредственно не коснулась трагедия Холокоста. "Я ответил ему, - вспоминал Нагар, - что побаиваюсь, опасаюсь, и тогда он показал мне фильм, где нацисты издеваются над детьми. Это потрясло меня, и я согласился..."
     К этому времени Пинхас Закликовский, специалист по строительству печей, работавший на заводе в Петах-Тикве, потерявший в Катастрофе мать и четверых братьев и сам прошедший нацистские концлагеря, построил по заказу полиции специальную печь, выдерживающую температуру 1800 градусов по Цельсию.
     31 мая президент Израиля Ицхак Бен-Цви отклонил просьбу Эйхмана о помиловании и казнь назначили на предстоящую ночь. У Нагара 31-го был выходной, и он, будучи в Холоне, вечером отправился вместе с молодой женой к матери, чтобы отпраздновать день рождения своего первенца Боаза. По дороге его нагнала машина: Абрахам Мерхави потребовал немедленного возвращения на службу.
     В тот же вечер Закликовский собрал в тюрьме доставленную с завода полуторатонную печь, опробовал ее и приготовился ждать ночи, когда ему предстояло сжечь труп повешенного.
     Инструкция по проведению казни предусматривала следующую процедуру. Осужденного заранее взвешивали и заполняли мешок песком как раз по его весу. Веревка, на которой он должен повиснуть и крышка люка, которая откроется у него под ногами, проверяются, чтобы убедиться, что "все работает". На голову осужденного одевался балахон с затягивающейся петлей, руки и ноги его в кандалах, а к ногам крепится мешок с песком, чтобы тело, в момент открытия у него под ногами люка, с ускорением полетело вниз и повисло на удавке, надетой на шею. (Если веревка оборвется, второй раз осужденного не вешают). Резкое падение с грузом на ногах приводило к разрывам суставов и шейных позвонков помимо удушья. Через час тюремный врач мог констатировать смерть.
     Когда Шалом Нагар прибыл в тюрьму Рамле, ему дали носилки, покрывала и перевязочный материал, а затем повели в комнату с отверстием в потолке, прикрытом крышкой. Здесь он прождал несколько часов. Затем его позвали на второй этаж, в верхнюю комнату. Там на крышке люка стоял Эйхман. Он отказался от того, чтобы ему завязали глаза. Мерхави одел удавку на шею. Шалом потянул за ручку, люк открылся, и Эйхман упал вниз. Видел ли его Шалом в момент, когда совершал это действие? "Да, - отвечает Нагар. - Он был в двух-трех метрах от меня. Я посмотрел ему в глаза, они были равнодушны, у меня не было колебаний..."
     Эйхман был повешен в полночь с 31 мая на 1 июня 1962 г. За полчаса до этого его посетил священник и осужденный попросил стаканчик вина. Под конец сказал: "Я служил своему флагу и своей родине, и расстаюсь с тремя странами, которые определили мою жизнь - Германией, Австрией и Аргентиной. В скором времени встретимся..."
     В час ночи Нагар и Мерхави спустились вниз, в комнату под той, где совершилась казнь, чтобы снять тело и положить его на приготовленные заранее носилки. Четверо надзирателей отнесли носилки с телом к печи. "Она была уже горячей - вспоминает Нагар, - и построена с таким уклоном, чтобы тело соскользнуло внутрь. Но я задрожал, и тело на носилках стало съезжать в обратную сторону на меня. Подняли его снова и затолкали вовнутрь..."
     Через два часа после кремации печь очистили от пепла, который был засыпан в маленькую коробку и отвезен на полицейской машине в порт Яффо. Там коробка была доставлена на борт судна береговой охраны. В 4 часа 35 минут 1 июня 1962 г. начальник управления тюрем Арье Нир, находившийся на борту судна, развеял прах Эйхмана за пределами прибрежных вод Израиля в присутствии священника и двух офицеров полиции.
     Нагара еще долго мучили кошмары. Чтобы во время ночного дежурства пройти к центру тюрьмы, он должен был подняться на второй этаж, где была "квартира Эйхмана". Шалом болся проходить мимо нее. А однажды, дойдя до стеклянной двери камеры, увидел свое отражение, приняв его за лицо висельника. Он кубарем скатился с лестницы и попал в больницу.
     Стоило кому-нибудь только произнести имя Эйхмана, как Шалому становилось плохо.
     После Шестидневной войны 1967 г. его перевели в Хевронскую тюрьму, там он прослужил шесть лет в качестве офицера безопасности и дошел до должности заместителя начальника тюрьмы. В 86-м он вышел на пенсию, обратился к вере, углубленно изучал Тору в религиозной школе, стал резником. "Раввины сказали мне, - говорит он, - мол, у тебя великая заслуга - ты стер память об Амалеке. Еврей Мордехай повесил Амана, который Амалек, а пророк Шмуэль убил Агага, царя Амалека. Выпало мне не только убить, но и сжечь тело и развеять прах его под небесами..."