Микки Вульф

    
     Тут есть над чем поразмыслить. Оставляя в стороне все бесконечное уже сказанное (типа - "бессмысленный и беспощадный" или "толпа, которая, согласно академику Бехтереву, ведет себя глупее, чем индивидуал, и перестает быть совокупностью разумных существ"), можно все-таки указать на несколько отличий народа от зверя.
     Главное из них заключается в том, что толпа убивает себе подобных (похожих физически) - правда, при условии, что они чем-то отличаются либо от внешнего вида представителей толпы, либо языком или акцентом, либо - по внушенной толпе со стороны - нечеловеческой сути. Другими словами, она убивает, галлюцинируя, тогда как животное просто хочет есть.
     Второе отличие состоит в том, что ярость толпы выражается в "избыточном" калечении своих жертв. Особенно часто это происходит при погромах.
     Третье - в том, что мужчины толпы совокупляются, насильно и/или группой, с женщинами из числа своих жертв, предпочтительно на глазах их мужей, родителей и детей.
     Есть и более мелкие отличия, но названных достаточно, чтобы понять: определение толпы как зверя годится лишь для поверхностного употребления. Точное научное определение требует обращения к вненаучной и даже антинаучной сфере, где действуют дьявол, сатана, демоны, вельзевулы, черти, бесы и прочая зловредная нежить.
     Как весь этот подсознательный мир, толпа эта, эти массы, этот народ, это скопище безличных существ, это ватага и кодла, эта бесовня и шедим действуют исключительно трусливо и порой отступаю т перед волей одиночек, причем даже невооруженных. Но в принципе лучше, если одиночки обезвреживают при помощи оружия одного-двух из толпы на глазах у нее.
     Следуя простой логике, таких избавителей следовало бы назвать ангелами.
     Ангелы, как и черти, бывают разных типов. Есть ангелы-хранители отдельных лиц. Есть ангелы, спасающие многих. Есть откладывающие расправу. Есть сознательные. Есть ангелы, вообще не подозревающие о своей роли, и потому, вероятно, здесь надлежит прибегнуть к образу Бога или судьбы, провидения, промысла - кому как нравится, - действующих через ангелов.
     Меня поразил рассказ Хаима-Бера (из книги Амшея Нюрнберга "Одесса - Париж - Москва. Записки художника"), которого убийца, мужик с обрезом, водил целый день по пригоркам и оврагам, ставя к стенке и требуя денег, но в конце концов отпустил… потому что у него не было патронов.
     Количественное соотношение ангелов и вельзевулов в целом явно не в пользу светлых сил, но в частностях зависит от количества выживших и погибших. Поскольку мы ориентируемся на мнения выживших, постольку толпа в виде суммы отдельных физиономий не вполне, так сказать, безнадежна. С точки же зрения погибших речь безусловно идет о законченных душегубах. Но, признаемся, арифметика здесь не столько напрасна, сколько кощунственна.
     Есть любопытный отрывок о человеке и толпе у Марка Твена в "Приключениях Гекльберри Финна" (монолог полковника Шерборна из XXII главы). Его собрались линчевать. "Через какую-то минуту все повторяли то же, и толпа повалила дальше с ревом и криком, обрывая по дороге веревки для белья, чтобы повесить на них полковника".
     "Тут Шерборн с двустволкой в руках вышел на крышу маленькой веранды и стал, не говоря ни слова, такой спокойный, решительный. Шум утих, и толпа отхлынула обратно…"
     Он заговорил, и вот что, среди прочего, он сказал:
     "Вам не хотелось идти. Средний человек не любит хлопот и опасности… Но если какой-нибудь получеловек вроде Бака Гаркнесса крикнет "Линчевать его! Линчевать его!" - тогда вы боитесь отступить, боитесь, что вас назовут, как и следует, трусами, и вот вы поднимаете вой, цепляетесь за фалды этого получеловека и, беснуясь, бежите сюда и клянетесь, что совершите великие подвиги.
     Самое жалкое, что есть на свете, - это толпа; вот и армия - толпа: идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость, - им придает храбрости сознание, что их много и что ими командуют. Но толпа без человека во главе ничего не стоит. Теперь вам остается только поджать хвост, идти домой и забиться в угол…" (Перевод Н.Дарузес).
     Занятен этот поворот: толпа без человека во главе, которой, надо полагать, противостоит отдельный человек. Но именно полковник Шерборн - безжалостный убийца злосчастного пьяницы, а вот толпа… до сих пор, по крайней мере, она не сделала ничего противозаконного, разве что свалила забор…
     Есть сведения о реальном офицере, который своим "нет" спас целую улицу от беснующихся и одержимых.
     Кто здесь ангел и кто черт? Похоже, это не имеет ровно никакого значения.
     Любопытно было бы уточнить: если армия - та же толпа, как считает полковник Шерборн (и мне приходится с ним согласиться), то, очевидно, она отличается лишь униформой, однообразием оружия и более четко обозначенным подчинением. А в остальном… Главное, чтобы кто-то командовал, и неважно, человек или нечеловек. Важно, чтобы было на кого свалить ответственность.
     Еще важнее то, что он готов на себя ее взять.
     Здесь возникает очень серьезная проблема, почти полностью исключающая толпу из рассмотрения.
     В отличие от, условно говоря, получеловека в фазе охлоса, тот, кто берет на себя ответственность, принадлежит к отдельной группе, явно или неявно пренебрегающей законом и ставящей во главу угла собственную волю (которая не прочь сама обернуться законом). Я опускаю тут неизбежную градацию таких существ - от Бака Гаркнесса и Ленина-Сталина до Махно и Пол Пота, где одни подчиняются другим, а другие, на всякий случай, изображают из себя руку Божью.
     Я говорю о среднем самозванце, типа пахана или даже Адольфа Гитлера, которому хватило наглости стать во главе серьезной, музыкальной и вроде бы очень неглупой нации только благодаря тому, что он объявил: "Я освобождаю человека от потребности в духовной свободе и личной независимости. Я освобождаю вас от химеры совести!"
     Можно, впрочем, даже не освобождать от нее, а ее приспосабливать в духе эпохи. Тогда возникает "святая простота", учения и лжеучения вроде, скажем, саббатианства или ассасинов, троцкизма или маоизма. Возникает "нравственность, подчиненная интересам классовой борьбы пролетариата", или "нравственность, подчиненная интересам религиозной борьбы исламизма". Впрочем, нынче даже хасиды хватаются за ножи, и где - на Украине! Это - в отношении к толпе - оставляет только одно: "нравственность, подчиненная", или больше - просто "подчиненная". Короче говоря, с прилагательными она становится безнравственностью.
     Хотя толпа неразумна, каким-то подчувством она твердо знает, чего хочет в каждый данный момент.
     Есть в моей жизни три подходящих к теме события, за которые мне стыдно по сей день.
     Первое, самое стыдное, произошло, когда мне было шестнадцать-семнадцать лет. Мы, я и мои товарищи, образовали кружок изучения марксизма-ленинизма, естественно, тайный. Менее естественно было то, что договорились нейтрализовать, ликвидировать, убить любого, кто нашу тайну раскроет. Это случилось буквально через неделю, если не раньше. Еще вчера мы после занятий марксизмом играли в настольный теннис на крошечном, в три ладони столе, который едва умещался в маленькой комнатке, выходящей на тихую Армянскую улицу, а сегодня моя роль заключалась в том, что я должен был прикончить одного из своих партнеров по игре и кружку. Нашелся и безвкусный яд, его кто-то, не помню кто, принес. Мама заварила чай, я позаботился, чтобы стакан, в который я влил яд, достался адресату, он его выпил - и разошлись.
     Потянулись часы ожидания. Я был довольно спокоен. Когда пришли сообщить мне о том, что месть свершилась, я сидел и читал книгу. И вот они сказали, что я, конечно, никого не убил, что все было шуткой и так далее. Я очень расстроился, хотя и сейчас не пойму почему, но, кажется, не потому, что я его не убил. Вообще непонятно, что нам нужно было больше - марксизм или тайна. Я встал и начал швырять книги на пол. Реакция была, в общем, нормальной, пока я не понял, что, точно выражаясь, хватаю лишнего. Скорее всего, меня разозлило, что со мной сыграли в подставу и что все, кроме меня, это знали. Знали и то, что с книгами я перебарщиваю. Ну, две-три, ну, два десятка. А их было много больше. Такие дела.
     Второе вспомнилось вот сегодня, а в подсознании сидит уже давненько: было такое товарищество поэтов - СМОГ (Самое Молодое Общество Гениев; Сила, Мысль, Образ, Глубина; или еще как-то). Многие помнят фельетон Леонида Лиходеева, кумира нашей юности, в котором он неожиданно (для нас, провинциалов) лихо выделывал издевательские коленца по поводу этой компании. Я уже учился после армии на первом курсе факультета журналистики в Москве, когда смогисты решили устроить скандал возле Дома литераторов на улице Герцена. Уже не помню, кто именно, скорее всего сама замдекана, сняла нас с лекций, и мы помчались разбираться с ними. Бог помиловал меня а, может быть, и всех нас, студентов: когда мы добежали с Моховой на Герцена, все или почти все было кончено, и я потом с юмором рассказывал своему другу, как ходила по рукам большая миска, обклеенная портретами Николая Грибачева, и кто хотел - плевал в нее. А один поэт из смогистов, молодой и горячий, кричал, запихиваемый двумя штатскими в воронок:
     - Кто любит левое искусство - за мной!
     На что штатские беззлобно отвечали:
     - Давай, давай лезь! Мы тоже любим левое искусство…
     И я любил его, хотя не всегда понимал.
     Третье состояло в моем выступлении на митинге. Это уже было в годы перестройки в национальной республике. Я вбил себе в голову, что освобождение евреев в СССР произойдет только тогда, когда "титульная" нация станет свободной, и всячески этому способствовал. Говорил я страстно, на выдохе, и толпа, огромная, в полмиллиона человек, рукоплескала очень громко. И я вдруг понял, что не я владею этой толпой, а она владеет мною. И мне, как выражалась Проня Прокоповна из фильма "За двумя зайцами", стало "конфузно". "Я думал, что это шкворчит мое сердце, а это шкворчала моя папироска". О страхе уж умолчу.
     Я понял, кстати, и то, почему моя маленькая дочь так испугалась праздничного салюта.
     Кстати сказать, уже здесь, в Израиле, в издательской фирме, где я работал, состоялось собрание, так сказать, активистов будущей партии "Исраэль ба-алия". Еще из самых ранних, так сказать, присматривались друг к другу, кто годится, а кто не очень. И вот инициатор этого междусобойчика, не то генсек, не то просто любитель секретов, завел меня в уборную и с глубоко таинственным видом сказал, что я ни в коем случае не должен никому даже обмолвиться об этом деле. Не знаю почему, но я отказался, хотя, как поглядеть, и обмалвливаться было некому - и без меня все трепались направо и налево.
     Так или иначе, я стал по возможности избегать собраний, включая собрания на производстве. Имея в виду участь персонажа Чаплина из "Новых времен", я стараюсь не ходить посередине улицы со случайно подобранным флажком. И, к слову насчет подбора: я хожу в гости только к специально подобранным парам, изрекающим исключительно общеизвестные вещи, а что касается толпы, то я именую ее только Народом, с большой буквы - но шепотом.
     Нет причины для моего участия во всем этом, кроме отсутствия понимания ценности человеческой жизни плюс страх. Нет и вовек не будет такого понимания и у людей, не знающих страха и во многих отношениях меня превосходящих. Но, по-моему, именно они и движут колесо истории, что бы под этим ни подразумевалось.
     Все движется, как волны, все теряется, как клочья тумана над ними, но я знаю, что… Впрочем (даже неудобно) читайте Коэлета-Екклезиаста.
     Остальное - приложение с картинками, ужасными или не очень. Но странно подумать, что многих бед можно было бы избежать, если бы искусствоведы не были так строги в своих оценках: давали бы рисовать тем, кто хочет рисовать, писать стихи тем, кто хочет писать стихи, и играть на сцене тем, кто хочет играть на сцене.