Нина Воронель

Честное пионерское – все истинная правда.

 

ОКУРКИ

 

Вода в бассейне была светлей лазури, потому что его дно было выкрашено лазурно-голубой краской. Вообще-то говоря, дно это давно следовало бы выстлать голубыми керамическими плитками, как в других порядочных тель-авивских бассейнах, но хозяин когда-то из жадности предпочел дно покрасить, а теперь переделка стоила бы слишком дорого, - ведь чтобы плитки не отклеивались, нужно было вручную тщательно отскоблить все следы краски.А на это было жаль денег.

Поэтому каждый год в начале весны бассейн закрывали на три недели для чистки, окраски и просушки. Всей этой процедурой ведал Толик, - молодой инженер из России, парень ответственный и умелый.Начальство его ценило, публика любила – он был вежливый, улыбчивый и симпатичный. К симпатии примешивалась типично еврейская жалость – Толик в детстве перенес полиомиелит и сильно припадал на одну ногу.

Все бы шло хорошо, если бы у него не случился конфликт с мамашей маленького исключительно женского коллектива. который состоял из толстой бабушки, тощей матери Брахи и двух хорошеньких дочек-подростков Бетти и Тами. У бабушки имени не было, все ее так и звали - бабушка.

Семья эта появлялась в бассейне с открытием и уходила последней, когда сердитый сторож, крошка-Пинкас, гасил свет в раздевалке. Какую-то часть дня их состав был неполный – похоже, у бабушки где-то неподалеку был доходный ларек с орешками, в котором они торговали по очереди. Но ко второй половине дня вся семейка обычно уже была в сборе – они шумно обедали, девочки плавали в бассейне, а мать и бабушка долго и основательно мылись в душе, потом тщательно сушили и укладывали волосы и отбывали, куда-то, то ли в Бат-Ям, то ли в Холон. Много лет они отбывали на такси, но когда красотка Бетти подросла, ей купили голубой «Фиат», и она каждый день послушно отвозила свою семью домой.

В тот год окраска дна бассейна прошла необычайно удачно, оно сияло не хуже керамики, к тому же впервые расцвели розовые и лиловые цветы на посаженных прошлой весной деревцах, небо было безоблачное и тоже светлей лазури.

...Но всю эту красоту испортила завзятая курильщица Браха – она ни с того, ни с сего начала разбрасывать окурки по всей площадке вокруг своего кресла. Никто не заметил, какая кошка пробежала между нею и Толиком, любовавшимся результатами своих трудов, но она стала намеренно швырять окурки во все стороны,чтобы ему досадить Вся удивлялись, не понимая, какая муха ее укусила - раньше она аккуратно собирала окурки в пластиковый пакет и перед уходом выбрасывла в урну.

Толик вежливо попросил Браху не разбрасывать окурки, но она, ответив ему каким-то хамством, удвоила частоту смены сигарет и со странным остервенением стала швырять окурки все дальше и дальше от себя. Через пару часов Толик молча смел окурки в небольшую кучку и сложил их у ног Брахи. Та вскочила с кресла и произнесла страстный монолог, очевидно заготовленный ею заранее. Смысл монолога сводился к тому, что она платит деньги за то, чтобы Толик обслуживал ее, а не она его.

Толик, не сказав ни слова повернулся и, волоча хромую ногу, ушел в машинное отделение, куда его призывали профессиональные обязанности. Когда он вышел оттуда в конце дня, у него потемнело в глазах: все светлое гранитное поле перед бассейном было усеяно мириадами окурков – Браха не пожалела на это ни сил, ни сигарет.

Сцепив зубы, Толик принес из раздевалки метлу и совок, в который аккуратно собрал все окурки и так же молча высыпал их в открытую пляжную сумку Брахи - на фрукты, остатки обеда и косметические принадлежности всей семьи. Похоже, Браха только того и ждала – она схватила сумку с окурками и с воплями помчалась в кабинет управляющего, откуда долго доносился ее истерический крик.

Назавтра все узнали, что Толика уволили.

Когда он вышел к бассейну, чтобы попрощаться с нами, он выглядел спокойным. Он молча выслушал все наши бессмысленные сожаления, молча пожал все наши протянутые руки, а потом повернулся к Брахе и внятно проклял ее, сначала по-русски, потом на иврите. Стало очень тихо – всех нас охватило предчувствие беды. А Толик в полной тишине медленно пошел к выходу, сильнее, чем обычно, волоча свою искалеченную ногу.

Больше мы его не видели. Вскоре на смену ему пришел другой инженер из России, не такой симпатичный, не такой умелый, но в общем, вполне приемлемый. И мы было забыли о Толике и о его проклятии.

Но через пару месяцев,когда дружная семья Брахи возвращалась к себе , то ли в Бат-Ям, то ли в Холон, на их голубой “Фиат” налетел военный джип, молоденький водитель которого заснул за рулем.

...Сидевшие сзади Браха и бабушка отделались легкими повреждениями, у красотки Бетти от удара были сломаны обе ноги, но в наше время это вылечивается бесследно. Больше всех пострадала радость семьи, шестнадцатилетняя Тами – у нее была парализована вся нижняя часть тела, а кроме того у нее отнялась речь, и стало неясно, понимает ли она, где она и что с ней случилось.

После двух лет скитания по разным больницам ее привезли в бассейн в кресле на колесиках. Она часами сидит у края воды, безмолвная и безучастная, пока Браха, бабушка и Бетти плавают, моются в душе и сушат волосы. Шею ее поддерживает специальный пластиковый воротник, чтобы голова не падала на грудь, из угла рта монотонно стекает постоянная струйка слюны. Ей уже восемнадцать лет, и никто не может себе представить, что ожидает ее впереди.

Не знаю, вспоминает ли Браха о злополучных, разбросанных окурках и о проклятии Толика, но я вспоминаю об этом каждый раз, когда вижу несчастную девочку в кресле на колесиках.

И от судеб защиты нет

(Рассказ американского приятеля)

Линда была лучшей девочкой на нашем курсе. Хоть она вовсе не была красавицей, все мальчики были в нее влюблены – в ней было что-то, что важней красоты, какая-то особая притягательность, которую трудно определить словами. Может быть, это и есть то, что называют Личностью – когда Линда начинала говорить среди общего шума, все замолкали, чтобы не пропустить ни слова.

И поэтому, когда она неожиданно для всех, выбрала Джерри Симмонса, все были разочарованы. Во-первых, каждый почувствовал себя уязвленным, что она выбрала не его, а во-вторых, в Джерри по общему убеждению не было ничего особенного, кроме красоты, а мужскую красоту у нас на курсе презирали. У нас шло неугасающее соревнование амбиций, потому что каждый считал себя гением. Джерри же на роль гения даже не претендовал, он претендовал только на роль красавчика . Красота проходила по другому разряду, она была как бы вне конкурса.

Но по конкурсу или вне конкурса, однако Линда выбрала именно Джерри, и присвоила как бы навсегда, выйдя за него замуж, что было уж вовсе непостижимо. Мое дело было сторона – я никогда Линдой не увлекался, ясно сознавая, что она мне не по плечу и не по карману. Хоть я тоже претендовал на роль гения, но отличался от всех своих сокурсников социальным статусом. Все они были дети из хороших домов – сыновья политиков, профессоров и адвокатов, тогда как мой бедный папа был всего-навсего еврейский портной в Бруклине, безмерно гордый тем, что сын его проник в святая святых науки.

Даже представить себе было невозможно, как бы я привел Линду в папину скромную бруклинскую квартирку, окна которой упирались в высокую кирпичную стену соседнего дома. Я и не пытался ее туда привести, я нашел себе в пару Ирму, милую молодую медсестру из простых, которую не могла испугать ни темная лестница, ни крохотная кухня, ни отсутствие мусоропровода. Тем более что нам с Ирмой жить там не предстояло, у нас были другие проблемы – Ирма была финнка, то-есть, по папиному определению гойка. А папа не пережил бы мою женитьбу на гойке.

Но Ирма объявила, что не стоит делать из мухи слона, она спокойно прошла гиюр и перестала быть гойкой. Папа,правда, немного со мной поспорил, можно ли считать финнку с гиюром еврейкой, но раввин из местной синагоги уговорил его смириться и не разрушать счастье своего единственного сына, так что мы с Ирмой благополучно поженились.

После окончания докторантуры, я получил приглашение на должность исследователя в одной весьма почитаемой фирме, и мы с Ирмой переехали в уютный зеленый пригород Вашингтона, рядом с которым высилось сверкающее стеклянными оконными платами здание моего нового пристанища. Как только мы подписали контракт на покупку симпатичного двухэтажного коттеджа, Ирма сообщила мне, что она беременна.

В приютившей меня фирме работали сотни людей, и я узнал, что Линда с Джерри мои сотрудники только столкнувшись с ними случайно в супермаркете. Оказалось, что они не только мои сотрудники, но и наши с Ирмой соседи - от их роскошного трехэтажного дома до нашего скромного коттеджа можно было дойти пешком за пятнадцать минут.

И мы подружились – то есть время от времени стали ходить в гости друг к другу, а иногда вместе ездить в город в кино или в театр. Особенно мы с Ирмой радовались, когда Симмонсы приглашали нас на ужин, потому что у Джерри неожиданно обнаружился незаурядный кулинарный талант. Каждый ужин, на который он приглашал нас загодя, превращался в маленький гастрономический праздник . Можно было только диву даваться, как из тех же самых продуктов, которые все мы покупали в том же самом супермаркете, можно изготовить нечто столь уникальное и обольстительное.

Ирма с поразительным упорством выпрашивала у Джерри рецепты его упоительных блюд, но как она ни старалась, ей никогда не удавалось создать хоть что-нибудь подобное его изделиям. Она даже начала обвинять его в том, будто он дает ей фальшивые рецепты, но он только смеялся и, показывая свои ловкие длинные пальцы, утверждал, что все дело в ловкости рук.

За этим его легким смехом мы не сразу обратили внимание, что между ним и Линдой не все порядке. Не то, чтобы они были в ссоре, но исчезла их былая задушевность и появилась какая-то напряженность – мы стали реже к ним приходить и реже ездить в город развлекаться. Честно говоря, мы заметили это не сразу , потому что у нас стало гораздо меньше времени и сил. У нас появились новые заботы – вслед за первой девочкой Ирма вскоре родила хорошенького веселого мальчика, так что ей пришлось оставить работу, и стало не так-то просто выплачивать ссуду за коттедж.

Я стал подрабатывать преподаванием в местном колледже, и пропустил момент, когда Линду назначили начальницей важного большого отдела в нашей фирме. Она оказалась не только блестящим исследователем, но и мудрым, умелым руководителем. Зарплата ее выросла соответственно, так что Симонсам было не так уж трудно выплачивать ссуду за их роскошный дом. Но Джерри почему-то это вовсе не радовало – у них не было детей, и просторный дом их стоял пустой и тихий, тогда как в нашем коттедже стало довольно шумно и тесно.

После университета Джерри не стал делать докторат, а сразу был принят в фирму инженером-наладчиком, в его золотых руках приборы оживали, как продукты из супермаркета в его кастрюльках и сковородках. Но в нашей фирме ценили только исследователей и менеджеров, а умелых красавцев держали на вторых ролях – ведь здесь, как и в университете, шло постоянное состязание гениев. Да и красота Джерри с годами словно потускнела – он слегка оплыл, кудри его поредели, и он перестал слыть неотразимым золотым мальчиком, каким был в молодости.

А Линда, наоборот, с годами становилась все краше – пока другие наши девочки теряли свежесть юности, в ней все ясней проступала сила ее личности, озаряющая ее лицо особым внутренним светом. Именно этот внутренний свет все больше и больше раздражал Джерри. Постепенно все в ней стало вызывать его раздражение – ее ровная, уверенная в себе манера, ее отказ выполнять мелкие бытовые обязанности в доме, ее нежелание прерывать свою карьеру рождением ребенка.

«Мы – говорил он ехидно, - так увлечены карабканьем вверх по служебной лестнице, что нам нет дела до ваших скучных мелочей там, внизу, где вы копошитесь, как черви в банке».

Линда в ответ отмалчивалась, делая вид, что она принимает злобные выпады мужа за не слишком остроумную шутку. Но долго так продолжаться не могло – в воздухе очень чувствительно пахло грозой.

Гроза разразилась накануне Рождества, когда в нашей фирме устроили роскошный прием с коктейлями в честь какой-то особенно выгодной сделки. Все шло чин-чином, дамы красовались в вечерних платьях, мужчины остановились где-то между смокингами и такседо. Позволив публике бесцельно послоняться по залу с бокалами в руках, директор взошел на сцену и в наступившей тишине объявил, что правление решило наградить некоторых сотрудников специальными подарками.

Награжденные счастливчики по очереди поднимались на сцену и под общие апплодисменты выслушивали рассказ директора о тех их исключительных заслугах, которые позволили фирме опередить зарвавшихся конкурентов. Линда была вызвана на ковер одна из первых. Она с достоинством поблагодарила дирекцию за оказанное ей доверие и грациозно спустилась в зал, с некоторой опаской ступая по ступенькам непривычными туфельками на высоких каблуках. Видя ее неуверенную походку, я ожидал, что Джерри будет ждать ее у лестницы, на случай, если она оступится.

Но Джерри нигде не было видно, так что я в последнюю секунду успел добежать до ступенек и подхватить ее под руку. Она благодарно подняла на меня глаза, и я вдруг понял причину ее неуверенности – в честь такого торжественного события она вышла на сцену без очков, чтобы не испортить эффект от своего роскошного вечернего туалета, купленного специально для этого случая. Нас немедленно окружила восторженная толпа ее сотрудников, а я, почувствовав себя лишним, вернулся к Ирме.

«Что случилось? Куда девался Джерри?» – спросила она испуганно, но я только пожал плечами: «Найдется! Куда ему деваться?»

Но Джерри так и не нашелся. В конце вечера Линда подошла к нам, и попросила подвезти ее домой.

«А где Джерри?» – не утерпела Ирма.

«Сбежал куда-то. Мы с ним поссорились во время коктейля. Из-за очков».

Тут бы следовало деликатно промолчать, но ведь она сама набивалась на вопросы. И я спросил – против всех правил американского этикета:

«При чем тут очки?»

«Он был в ярости, что я сняла очки и спрятала в сумочку. Он спросил, не надеюсь ли я всех обольстить? И добавил, что мне незачем стараться – я, мол, и так уже всех обольстила. Но я не ожидала, что он уедет без меня».

В глазах Линды дрожали слезы, что было совсем на нее не похоже. Она быстро надела очки, чтобы их скрыть. И честно скажу вам, что в очках она выглядела ничуть не хуже, чем без очков.

Мы загрузились в нашу машину и поехали в свой пригород, напряженно развлекая друг друга какими-то дурацкими шутками. Мы все время громко смеялись, хоть никому из нас не было смешно. Когда мы подъехали к дому Симмонсов, во всех окнах было темно.

«Наверно, он уже лег спать, - неуверенно сказала Линда и начала рыться в сумочке. – Слава Богу, я захватила с собой свои ключи».

И она засеменила к дому, неловко оскальзываясь на мокром асфальте на своих нелепо высоких каблуках. .

Через пару дней она вдруг позвонила нам поздно вечером, когда мы укладывали детей спать, и попросила нас срочно к ней приехать.

«Но мы укладываем детей,» - начала было Ирма, но Линда ее перебила:

«Я умоляю вас приехать немедленно! Придумайте что-нибудь или возьмите детей с собой , только приезжайте!» Голос у нее был совершенно истерический. Где-то в глубине дома раздался грохот и она бросила трубку.

«Выхода нет, нужно ехать», - сказал я и предложил Ирме уложить детей без меня, а я поеду к Линде. Приближаясь к дому Симмонсов, я услышал рев мотора – прямо у меня перед носом из-за угла на безумной скорости выскочила машина Джерри и умчалась вдаль. Я нерешительно подошел к двери и нажал на звонок. Ответа не было. Я нажал еще раз, но ответа не было по-прежнему. Я растерянно потоптался на пороге, и все же толкнул дверь – она отворилась и я вошел. В доме было тихо и темно. Я позвал: почему-то шепотом: «Линда, это я!», и услышал какой-то слабый то ли стон, то ли шорох, донесшийся со стороны кухни.

Я вошел в кухню и включил свет. Картина, открывшаяся моим глазам, превосходила все, что могло представить себе мое не слишком изобретательное воображение. Кухня была разбита на мелкие кусочки , то ли изрублена топором, то ли раздроблена тяжелым молотом - не только посуда и мрамор столешниц, но и добротное дерево шкафов и буфетов, которым Джерри так гордился.

«Это не какие-нибудь прессованные опилки, а настоящий мореный дуб», – самодовольно повторял он, нежно оглаживая кончиками пальцев зеркально отполированные поверхности. В его касаниях было что-то эротическое, и поэтому тотальное разрушение его любимой кухни выглядело жестоким насилием.

Я не слышал, как Линда вошла в изнасилованную кухню, но, чуть повернув голову, обнаружил ее у себя за спиной. Выглядела она так, будто ее растоптали вместе с кухней и раздробили на мелкие кусочки.

«Прости, что я тебя вызвала. Я боялась, что он меня убьет», - тихо сказала она. Я испугался, что она сейчас заплачет, но глаза ее горели сухим огнем, и только руки дрожали, словно у нее началась пляска святого Витта. - «Но он разгромил кухню и умчался, как угорелый».

«А в чем дело?» – решился спросить я, хоть в нашем обществе не полагалось задавать такие интимные вопросы. Но раз она меня вызвала, значит, у меня было право спросить. Тем более, она, как мне показалось, сама хотела со мной поделиться своей бедой.

«Он подал на развод и уволился из фирмы»,

У меня от изумления язык прилип к гортани. Ну, бывает, что супруги ссорятся, иногда даже дерутся, но – на развод? Линда и Джерри?

«Не может быть», – пролепетал я.

«Оказывается, он не может дышать со мной одним воздухом. Я слишком высоко вознеслась. Именно так он и сказал – вознеслась. Само мое присутствие его унижает. Когда он идет по коридору фирмы, он чувствует на себе взгляды сотрудников, жалостливые и презрительные. Он для них для всех – ничтожество, жалкий прихлебатель при мне».

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и не знал, что сказать.

«Ладно, не буду тебя задерживать, езжай к детям, - сжалилась надо мной Линда. - Прости, что я тебя выдернула из дому так бесцеремонно».

«А может, помочь тебе привести кухню в порядок?» – выступил я совершенно бессмысленно: чтобы привести эту кухню в порядок потребовалась бы бригада рабочих.

«Я не собираюсь приводить ее в порядок, – в глазах Линды сверкнуло что-то стальное . - Я вызову полицию и составлю протокол. Если уж развод, так настоящий развод!»

Все было как она обещала – это был жестокий развод, в процессе которого Линда отсудила у Джерри дом, документально доказав, что выплаты за дом производились с ее банковского счета, а Джерри был ни при чем. Выходя из зала суда Джерри прорычал, что не допустит, чтобы Линда с кем-нибудь другим наслаждалась всеми прелестями дома, отделанного его золотыми руками. Линда в ответ засмеялась ему в лицо – и напрасно.

Назавтра он подъехал к дверям фирмы, дождался конца рабочего дня, а когда Линда вышла, всадил в нее три пули из револьвера и убил наповал. Он не стал убегать с места преступления, а спокойно дождался полиции и признал свою вину.

Джерри приговорили к пожизненному заключению, и он не подал ни на обжалование, ни на пересмотр. Поскольку родных у него не было, а все прошлые друзья от него отшатнулись, он остался совершенно один.

И тогда моя благородная кроткая Ирма решила, что она будет его навещать – хоть она и приняла гиюр, в душе ее осталась склонность к христианскому милосердию. А может, это было милосердие еврейское, кто его знает?

Cкорее всего это было ни то, ни другое, потому что постепенно она совершенно забросила детей и начала задерживаться на свиданиях все позже и позже. Возвращалась из тюрьмы румяная, помолодевшая, с сияющими глазами, пока, наконец, не объявила, что оставляет меня с детьми и выходит замуж за Джерри.

«А как же дети?» – спросил я заплетающимся языком.

«Детей я доверяю тебе, ты замечательный отец».

«Но ведь он – убийца! Он убил одну жену, он убьет и тебя!»

«Меня он не убьет, потому что я его не унижаю своей любовью, а возвышаю».

«Ты действительно его любишь?»

«Мне кажется сейчас, что я всегда его любила. Просто не позволяла себе соревноваться с Линдой».

«Если ты меня не любила, зачем тебе понадобилось принимать гиюр?»

«Гиюр мне и сейчас пригодится, ведь Джерри тоже еврей!»