ПОХВАЛА УМЕРЕННОСТИ
Нами владеет мечта о чистой жизни. Если мне не удается помыть руки после уборной, я весь день чувствую себя не в своей тарелке. По-видимому это соответствует какой-то моей подсознательной тяге к «выпрямлению» жизни, приведению ее к общественно приемлемому стандарту «истинной жизни», в то время как моя скрытая от людей жизнь в уборной остается, наверное, неистинной, пренебрежимой. Как это укоренилось?
...Также и когда на моих глазах вершится очевидная мне несправедливость, я не нахожу себе места и не могу сосредоточиться на работе. И это несмотря на солидный возраст, который учит, что жизнь чистой не бывает, что она грязна и несправедлива по существу. Не так, что в ней порой «случаются» грязь и несправедливость, а фундаментально, как проявление обмена веществ в любом отдельном живом теле и, как взаимная эксплуатация, фактическое неравенство и постыдный паразитизм одних за счет других в любом живом обществе. Обостренное нравственное чувство - скажем, у Льва Толстого - на каждом шагу ставит перед человеком неразрешимую моральную дилемму, препятствуя нормальному, естественно одностороннему течению жизни.
Простейший рецепт против телесного чистоплюйства – тоже изобретенный Львом Толстым - работа на земле. Достаточно огорода - небольшой грядки с редиской и огурцами - чтобы отучить себя чрезмерно принюхиваться. Уровень своей чистоты при этом можно сохранить тот же, но черная жирная грязь, в которой только и растут очаровательные, поражающие своей исходной, первоначальной чистотой, огурцы, перестает отпугивать своей фундаментальной чужеродностью.
Почти так же достаточно взять на себя полную моральную и материальную ответственность за небольшой рабочий коллектив в 3-5 человек, чтобы навеки отучиться от избыточных позывов к справедливости. Несовместимость людских интересов и их односторонность при обсуждении общего дела становится очевидной, едва только попробуешь пойти им навстречу. Но большинство человечества опреде-ляет свою линию поведения еще до всякого осмысленного личного опыта.
Толстой в своем самоотверженном экстремизме экспери-ментировал на себе. Софья Андреевна записывала: «Левочка перестал мыться – Левочка плохо пахнет». Также и свои хозяйственные идеи Толстой пробовал на обширном хозяйстве своего собственного имения. «Левочка» при этом, вероятно, нес убытки. Современные любители приро-ды, правозащитники и правдолюбцы, даже далекие от политиканства, пробуют свои силы на окружающей природе и в политике. Это совсем не то же самое, потому что в этом случае убытки несут совсем другие люди.
Софья Андреевна жила в реальном обществе с его «лицемерной», но общепринятой, подтвержденной веками моралью, а «Левочка» жил в безвоздушном пространстве рационально им обдуманных христианских принципов, в которых он присоединялся к немногим известным в истории праведникам...
Видя убиваемых животных, загубленные леса и унижен-ных, обманутых, угнетенных людей, нормальный человек хочет как-то от этой практики отгородиться. Возникает целая культура аскетизма - т.е. систематического неучастия, уклонения от общепринятого - монашества в конечном счете - которая невинно начинается с вегетарианства и разных причуд в поведении, а в тяжелых случаях заканчивается фактическим отказом от жизни и реальной деятельности. Христианство дает этому распространенному благородному явлению свое идеологическое оправдание, и аскетизм, первоначально разумно ограниченный, может беспрепятственно развиться (и развивается) далеко за пределы разумного.
Иудаизм вводит четкие формальные ограничения на прием пищи, забой животных и т.д. в свою религиозную практику и, т.о. как бы останавливает грязь и жестокость реальной жизни на полдороге. Вводя такой игровой элемент, религия исходно была нацелена отклонить наше внимание от нашего непосредственного зверства и вовлечь в общее космическое священнодействие.
К сожалению, это эстетическое (и экстатическое) содер-жание религиозных обрядов за прошедшие века во всех конфессиях в значительной мере выветрилось вследствие сугубой заземленности человеческого сознания. Но само аскетическое стремление по-прежнему сохранилось и остается действующим социальным фактором без вся-кой религиозной поддержки. Наверное, это связано с повседневной необходимостью противостоять чрезмерному господству рационализма, который сам не умеет ставить себе предел. Как писал еще в семнадцатом веке Б.Паскаль: «В природе разума не существует пределов: закон пытается их поставить, но разум не желает с ними мириться.»
Как только пробудившийся разум начинает регулировать обычаи, он не может избежать крайностей. Религии, как рационально построенные человеческие учреждения, не отстают в этом отношении от общего догматизма. То, что было в прошлом практически разумным и вошло в жизнь людей в незапамятные времена, религиозный эстаблишмент рано или поздно принимает за абсолютное, борясь с размывающим течением времени. Обыкновенному человеку не остается комфортной жизни без греха (т.е. без принятия произволь-ных сиюминутных решений об отклонении от общих правил).
С древних времен религии задавали человеку модели мироустройства, в соответствии с которыми он жил и воспринимал действительность. Модель, однако, никогда не бывает идеальной, и по мере вглядывания в реальность у вдумчивого человека накапливаются наблюдаемые глазом несоответствия. Особенно, если реальная жизнь требует от него слишком детального знания, неизбежного в высоко-технологическом обществе. Поэтому при обсуждении догма-тических вопросов современным мудрецам следовало бы, как и в древности, постоянно ставить под сомнение степень соответствия моделей и адекватность их сегодняшнего понимания - в этом, собственно, и состоит неумирающая мудрость Талмуда.
Рядовому человеку это не дается легко. Он предпочитает абсолютизацию правил и определений. Т.е., на языке Торы, склоняется, скорее, к обожествлению идолов. Религиозный эстаблишмент во всех конфессиях эту тенденцию, вольно или невольно, поощряет, хотя это и противоречит третьей заповеди, «не сотвори себе кумира». Если обыватель не примет абсолютных правил, он легко переходит к абсолютному их отсутствию.
Гуманистическая идеология, на которой покоится либеральная демократия, настаивает на всесилии разума, но природа, как раз, никогда полностью в рациональные рамки не укладывается. Поэтому необходимо прибавлять комментарий, интерпретацию. Это и есть самое трудное. Ведь, заставь дурака Богу молиться...
Очевидное политическое средство на все случаи – умеренность. Но определить правильную меру для всякого дела требует творческих усилий. Умеренность не имеет четких количественных характеристик и не может быть формализована. Умеренность поэтому никогда не была вдохновляющим лозунгом. Понимание умеренности очень субъективно. Что для выходца из Конго - умеренность, для европейца - немыслимое зверство. И в одной стране различия в эмоциональном строе людей трудно определить и обозначить. Даже однородные общества не случайно повсюду разделились на правых и левых. Вегетарианцы повсюду склоняются к левизне не из рациональных соображений. И нахалы становятся правыми необдуманно.
Прошедшая недавно предвыборная кампания в Изра-иле соответствует общему политическому состоянию демократического мира. Удачно моделирует это состояние зачин русской народной сказки: «Пойди туда, не знаю куда, - принеси то, не знаю что». Такое напутствие замечательно подходит в качестве наказа избирателей своим партийным политикам. Для понимания действительности у нас (как и у наших кандидатов) нет никаких проверенных средств. Хаос событий соответствует хаосу в умах относительно «правильного» или «справедливого» уклада общественной жизни и хозяйства. Предыдущий век в науке и философии старательно подпилил все системы координат, в которых можно было бы такую правильность хотя бы рассмотреть.
В космосе и в самом деле нет абсолютной системы координат, но для ориентации на нашей маленькой планете меридианов и параллелей вполне достаточно. Наша способность к рациональному анализу ограничена не извне, а изнутри. Мотив рационального анализа нерационален, он обусловлен побуждением, происхождение которого от нас скрыто. Может быть, подсознание? И, может быть, наш выбор («право-лево») предопределен природой и наследственностью?
Сам предмет анализа по мере продвижения может переопределяться с ростом понимания и глубиной проникно-вения, образуя бесконечную цепь приближений. Необходим ограничивающий критерий, ставящий практический предел точности в каждом направлении. В земной реальности достаточно закрыть один глаз, и геометрии Евклида окажется довольно для объяснения мира. Большинству и незачем так придираться к действительности. Она этого не выдерживает.
После многолетних качелей вправо и влево на этот раз к власти у нас впервые пришло правительство, которое сразу поставило во главу угла свою умеренность (и, соответственно, ориентацию на «средние слои»). Впервые был серьезно поставлен, наконец, вопрос о необходимости соблюдения разумного соответствия между гражданскими правами и исполнением обязанностей.
В короткой истории Израиля умеренные партии, вызывавшие большой взрыв надежд у интеллектуалов, уже дважды проваливались, не оставив политического следа на поверхности жизни. Потому что интеллект увеличивает способность к различению оттенков в ущерб преданности единству цели. Потребность в этом единстве давно назрела в Израиле, но не могла найти воплощения в сложившейся политической системе.
На этот раз, однако, произошло уникальное совпадение резкого подъема популярности молодежной партии Лапида («Еш атид») с назревшей внутренней революцией в партии религиозных сионистов («Мафдал»). И то, и другое заслуживает пристального внимания.
Уже сочетание слов «молодежная партия» и «уме-ренность» нельзя не признать новым. Молодежные партии обычно бывают крайними. Яир Лапид, популярный журналист и писатель, вопреки обычной демагогии, ориентированной на «униженных и оскорбленных», многократно настаивал, что хочет создать партию, ориентированную на «средние слои». Фактически во всех странах партии держатся именно на средних слоях, но повсюду это замаскировано под «прогресс», «демократию», национализм, «американизм», христианство и т.д.
Партия религиозных сионистов, МАФДАЛ, в период образования государства играла исключительно творческую роль, но за последние десятилетия утратила свой боевой пыл и влияние на избирателей. Взрыв ее популярности оказался связан с харизмой Нафтали Беннета – нового лидера радикальных взглядов – бывшего лихого десантника и сегодняшнего миллионера, обязанного своим состоянием собственным изобретениям в Хай-Теке.
Непостижимым для израильской политики образом они смогли сговориться. И еще более странно, что они сумели освободить (возможно, и против его собственной воли) Беньямина Нетаниягу от его вечной необходимости брать в союзники дисциплинированно голосующих религиозных фанатиков, чтобы обеспечить себе устойчивое большинство в Кнессете. В сущности, осторожная технократическая программа Нетаниягу не отличалась от основных идей Лапида и Беннета. Впервые за последние годы к власти в Израиле пришло правительство без экстремистов. Состав Кнессета обновился почти на треть и заметно помолодел.
К сожалению, это совсем не значит, что им непременно предстоит успех. Чтобы продвинуться в их революционной программе, ведущей Троице предстоит преодолеть инерцию нескольких поколений. Соединенной ярости правых и левых фанатиков еще предстоит проявиться во всей ее чудовищной силе. Прочность триумвирата еще много раз будет подвергнута испытанию под шумное ликование прессы. Личные амбиции всех трех вождей еще будут уязвлены. Их ненадежные партии еще попробуют их подвести. Первые неудачи еще могут подкосить их единство и поставить под сомнение их идеализм. Может случиться, что это будет горький опыт.
Но все же хорошо, что они нашли в себе мужество это попробовать.