Григорий КУЛЬЧИНСКИЙ

 

КАК Я БЫЛ ПЕРЕВОДЧИКОМ У БОВИНА

И ДРУГИЕ ИСТОРИИ

 

 

 

Александр Евгеньевич Бовин появился в Израиле практически вместе с нами, репатриантами большой алии 90-х годов. Символическое совпадение? В те времена любое событие было знаковым. Установление дипотношений СССР (а позже и России) с Израилем! Да еще и назначение послом Александра Бовина! Того самого, который во время приснопамятной пресс-конференции ГКЧП спросил у героя-агрария Стародубцева: «А вы-то что здесь (в смысле, в этом дерьме – Г. К.) делаете?»

Бовин умудрился сразу стать в Израиле первополосной сенсацией и пребывать в этом качестве достаточно долгое время. Куда там киноартистам, телекомикам или порномоделям! Бери выше, посол России котировался наравне со звездами израильского футбола. Пожать  ему руку, сняться с ним рядом считали за честь депутаты кнессета, министры, генералы, бизнесмены и финалистки конкурса «Мисс Израиль». О его популярности на «русской улице», в среде новых репатриантов и говорить не нужно. Стоп, как это не нужно? Именно об этом и пойдет у нас речь...

В те уже далекие времена все хайфские репатрианты тусовались в районе Адара. Здесь снимали жилье, здесь же открывали счета в банках, записывались в больничные кассы, ходили на почту, посещали ульпан... И вот на самом пике этой «бовиномании» разнесся по Адару слух, что в Хайфу приезжает Сам. Куда? Зачем? Пускать будут всех подряд или по билетам?

Я тогда сотрудничал с максвелловско-кузнецовским «Временем». О том, чтобы пропустить такое событие, не могло быть и речи, поэтому я и двинул на улицу Иерушалаим в матнас «Бейтену» – место встречи олим, которое в те времена изменить было нельзя. По той простой причине, что других просто не было.

Снаружи матнаса и внутри в большом количестве слонялись активисты-бездельники. Это не в обиду (быль молодцу не укор!), ибо в те времена все мы поневоле являлись бездельниками. Уже через пять минут мне стали известны все версии: Бовин приезжает, чтобы встречаться с организацией  хайфских чернобыльцев по поводу выплаты им компенсаций, пособий, пенсий и подарков; Бовин приезжает по своим посольско-дипломатическим делам, а чернобыльцы здесь совершенно ни при чем; Бовин в Хайфу не приезжает, а здесь готовится какая-то гистадрутовская конференция; все это сплетни, чтобы собрать побольше народу на беседу с представителем страховой компании.

Мы ждали его на улице, но тут непонятно по чьей команде публику впустили в большой зал, который буквально за десять минут оказался заполненным до отказа, включая балкон. Тут же каким-то таинственным беспроволочным образом стало известно, что Бовин уже приехал, а на сцене появилась записная ватичка-активистка, которая на ломаном русском языке сообщила, что встреча с послом Бовиным проходит по инициативе Юдит Зусманович – директрисы матнаса, баллотирующейся в правление местного НААМАТа. А может быть, и АДАСы, точно не припомню. Каким образом Александр Евгеньевич Бовин оказался в одной упряжке с провинциальной профсоюзной дамой, мне и по сей день неясно. А равно и каким образом мы, даже если бы сильно захотели, могли бы тогда повлиять на исход выборов в неведомый нам HAAMAT.

Значит, директриса что-то говорила, ватичка переводила, но их, разумеется, никто не слушал.

Правда, в конце вежливо похлопали. В благодарность за умеренно короткую речь. После этого они обе уселись за столик на заднем плане, и зал наконец-то дорвался до Бовина. Слушали его, как говорится, затаив дыхание, ловя каждое слово, внимая всей душой... И в этот момент я убедился, что даже газетные штампы иногда могут быть самой что ни на есть правдой. Понятное дело, что Александр Евгеньевич говорил приличествующие случаю слова про дружбу между двумя государствами и двумя народами (а кто их тогда не говорил?!), рисовал радужные перспективы (а кто их тогда не рисовал?!), но публике было не очень-то и важно, о чем именно говорит их кумир. Достаточно того, что он здесь, мы его видим, слышим и при случае (если повезет!) сможем даже дотронуться — это тебе не Первая советская телепрограмма с 9-й студией...

Конечно, были и вопросы. Те еще, должен заметить, вопросики.

– Как вы считаете, мы правильно сделали, что уехали?

– Вы можете поговорить с Гурэлем (тогдашний мэр Хайфы), чтобы всем ветеранам войны дали государственные квартиры?

– Почему так дорого стоит звонить в Россию?

– Можем ли мы, как израильтяне, свободно приезжать на родину и возвращаться в Израиль? Есть какие-то ограничения на этот счет?

Повторю, что в зале негде было яблоку упасть, и мы с фотографом Ильей Гершбергом оказались зажатыми толпой у колонны рядом с одной из дверей. Именно через эту дверь в зал начала протискиваться (под негодующий ропот публики) группа израильских теле-, радио– и просто журналистов с камерами, микрофонами, магнитофонами и прочими профессиональными причиндалами. А нужно сказать, что к тому моменту мы уже иногда с ними пересекались на презентациях в муниципалитете, пресс-конференциях в Союзе журналистов и прочих городских мероприятиях. Вот один из них, представляющий местное издание «Маарива», увидел меня, приветственно взмахнул рукой, что-то сказал своим коллегам, и они все вместе начали вытаскивать меня в коридор. Хорошо, что при этом они не понимали комментариев  публики, которую мы расталкивали по пути.

Там в коридоре и состоялась наша беседа. Если этот диалог слепого с глухим можно назвать беседой.

– Мы хотим после окончания этой встречи пообщаться с Бовиным минут десять-пятнадцать. Ты можешь с ним договориться?

А ивритом, нужно заметить,  я тогда владел (Ха-ха-ха! Я им владел!) на уровне незаконченного  ульпана. Вот и пробормотал в ответ, что, мол, я не уверен, но попробую, если получится...

– Как так? – в своей простоте не поняли они. – Ты журналист, и он журналист. Ведь вы с ним знакомы... Ты его знаешь.

– Знаю, в общем-то. Вот только... вот только он меня не знает...

– ?..

Я пытался что-то путано рассказывать о разнице между политобозревателем ЦТ и сотрудником многотиражки харьковского завода «Электротяжмаш»,  внештатником молодежки «Ленинська змина». Мол, где Москва и где Харьков, я его видел только на телеэкране... Пока я безуспешно воевал с ивритом, израильские коллеги терпеливо ждали. За слово «телевизия» мой знакомец зацепился и с облегчением сказал своим друзьям что-то вроде:

– Все в порядке, они вместе участвовали в телепрограммах...

В коридоре толчея была чуть поменьше. Мы скучковались у стены, один из израильских коллег держал на весу мой портфель, а я (тоже на весу) писал послание Бовину. Те еще каракули получились! Собственно, текст, сочиненный мной, ввиду тяжелых бытовых условий был лапидарен и лаконичен: «Александр Евгеньевич! Израильские журналисты просят о встрече на 10-15 минут после вашего выступления». Теперь прикиньте, что эти несколько слов я еле-еле уместил на стандартном листе формата А4.

Мы под ругань публики вернулись в зал, и я начал пробиваться поближе к сцене. Какому-то знакомому, сидящему в третьем ряду, я передал сложенный вдвое лист и показал пальцем на Бовина. А тут нужно сказать, что записки плыли по залу над головами публики, как чайки или белые лебеди. Мое послание передали Бовину в руки, и он, продолжая что-то рассказывать, развернул его. Потом повернул на 90 градусов, потом на 180, даже с обратной стороны заглянул. Прочесть не смог. Даже на секунду прервал свою речь и вполголоса пробормотал: «Нет, это не мне...» Повернулся, пересек практически всю сцену и подал листок профсоюзной даме. Та от радости и неожиданности даже закашлялась. (О подобной популярности в олимовской среде ей и не мечталось!)

Я, разумеется, огорчился, но исправить ситуацию, увы, не мог. Юдит Зусманович вместе со своей активисткой-переводчицей внимательно вчитывалась в мой текст. Они недоуменно вертели бумагу почти так же, как это делал и А. Е. Я же покорно ждал, что вот они тоже ничего не поймут и выбросят мое послание в корзину. Ан нет, иногда и мне везет. Бумагу не выбросили, а вернули Бовину с уверениями, что это все-таки русский язык. Бовин удивился, внимательно изучил текст еще раз, посмотрел в зал (я, чтобы привлечь его внимание, отчаянно махал обеими руками).

– Хорошо, я поговорю с ними...

Я сообщил местным коллегам, что, мол, «аколь бесэдер», он согласен. Они тут же энергично рванулись из зала, на ходу обсуждая, где удобнее организовать встречу: в кафетерии или в кабинете директора. Я же дослушал выступление до конца, потом терпеливо ждал, пока Бовин в фойе прорвет осаду окруживших его людей... Тут появился мой знакомец, сказал, что все собрались в директорском кабинете, бесцеремонно растолкал публику и замахал руками, указывая куда-то на нижний этаж... Бовин все понял без слов, извинился перед народом, и мы (поминутно останавливаемые) двинули на импровизированную пресс-конференцию.

Это уже много позже я прочитал, что теснота помещения, недостаток свободного места провоцируют агрессивность. Особенно если речь идет о чисто мужском сообществе. В небольшой кабинет нас набилось с десяток человек. Совершенно неожиданно (и с ужасом) я понял, что обе стороны намереваются использовать меня в роли переводчика. Слабых возражений слушать никто не хотел. Журналисты с ходу взяли быка за рога. Их интересовало, почему Россия, которая декларирует дружбу с Израилем, собирается строить для Ирана реактор на Бушерской АЭС. Это вопрос я кое-как «перевел», а что не совсем понял, добавил от себя...

Александр Евгеньевич спокойно и выдержанно объяснил, что Россия заинтересована в дружеских отношениях со всеми странами, Иран в этом смысле — не исключение, а атомная электростанция — сугубо мирный объект. Таким образом, поводов для беспокойства у Израиля нет.

Обратный перевод – с русского на иврит – дался мне куда тяжелее. То есть многие слова я знал, вот только слепить из них что-то путное у меня не получалось. Но израильтяне, в общем-то, разобрались в моем бессвязном лепете, однако ответ Бовина (в моем изложении) их не удовлетворил. Они, уже на повышенных тонах и перебивая друг друга, наседали на Бовина и на чем-то настаивали и чего-то требовали... Как по мне, то говорили они то же самое, только чуть другими словами, плюс приводили какие-то факты об агрессивности Ирана. Вот тут-то до меня стало доходить, что я попал по-крупному. Как минимум в виновники дипломатического скандала. И я решил на всякий случай подстелить соломки:

– Александр Евгеньевич, я очень слабо знаю иврит. Кажется, они считают, что вы уходите от прямого ответа. Они не понимают, как можно дружить с Израилем и в то же время поощрять ядерные амбиции Тегерана...

Тут уже слегка завелся и Бовин:

– Да я же внятно объяснил. Установление дипотношений с Израилем вовсе не означает, что мы полностью и стопроцентно поддерживаем его во всех действиях. У нас нормальные дружеские отношения и с Египтом, и с Иорданией, и с Ливаном. А что касается Бушерской АЭС, то там все работы будут вестись под наблюдением и контролем МАГАТЭ, что исключает – понимаете, исключает – возможность использования реактора в военных целях.

Н-да, я-то понимал. А вот как объяснить это на иврите? Да еще в такой накаленной обстановке... Справедливости ради замечу, что, несмотря на повышенный градус беседы, обе стороны относились ко мне в высшей степени корректно, видимо, прекрасно понимая, что убивать меня не стоит,  «пианист играет, как умеет». В общем, мы прошли еще несколько кругов такого пустого словоговорения. Я все опасался, что главные участники беседы сейчас опомнятся и найдут истинного виновника всех недоразумений. И тогда получу я, что мне полагается с двух сторон. Но господь миловал, на этом пресс-конференция закончилась (а с ней и моя роль горе-переводчика), и все разошлись, чрезвычайно недовольные друг другом...

А с Александром Евгеньевичем мы потом встречались неоднократно: он с удовольствием общался с прессой, интервью раздавал щедрой рукой, приглашал на различные мероприятия в посольство, да и на наших тусовках появлялся охотно. Однако об этой встрече Бовин не вспоминал. А уж я тем более...

 

* * *

Вторая история относится к апрелю 1996 года. Визит министра иностранных  дел России Евгения Максимовича Примакова в Израиль. Посол Бовин в своей книге «Пять лет среди евреев и мидовцев» подробно излагает детали и тонкости. Но я, как всегда, о своем…

Года за два до этого наш редакционный фотограф Илья Гершберг ошарашил меня сногсшибательной новостью:

– Я тут у нас в Хайфе на проспекте Бен-Гуриона раскопал библиотеку израильской компартии! Какие книги там, какие книги! И две бабульки – божьих одуванчика нормально говорят  по-русски… Я даже записался туда. Три шекеля пришлось заплатить…

Вообще-то с одесситом Гершбергом всегда нужно быть начеку. Свои завиральные истории он излагает на полном серьезе, так что слушатель не всегда может понять: где здесь выдумка-фантазия, а где – чистая правда… Ну, вот, посудите сами…

– У меня в Одессе был приятель по фамилии Фельдман. Так, крутился где-то в сфере культуры. А если ты знаешь, то Николаевский бульвар, тот самый, что ведет к Дюку и знаменитой потемкинской лестнице, был сразу после революции переименован в бульвар Фельдмана. В честь первого председателя Одесского ревкома. Отсюда и шутка о том, что фамилия Николая Второго – Фельдман... И вот, наш Фельдман этим чрезвычайно гордился, и сочинял  всякие фишки и небылицы  на  сей счет. А к 40-му юбилею Великой Октябрьской и так далее – революции, где-то в партийных верхах решили, что негоже так прославлять инородцев, поэтому бульвар переименовали в Приморский. И вот, наш Фельдман пишет заявление в ЗАГС с просьбой сменить свою фамилию на Приморский. Мотивировка? «В связи с переименованием бульвара». Ну, в ЗАГСе, конечно, слегка охренели, обратились в соответствующие инстанции. А там тоже не знали, что делать, шуму боялись…

– Короче, чем кончилось?

– Бедолага Фельдман стал Приморским, но через несколько лет подал заявление о выезде в Израиль. И тут ответственные работники ЗАГСа категорически отказались менять фамилию Приморский на Фельдман. После мольбы и слез пошли навстречу (среди сотрудников ЗАГСа были наглецы-юмористы)…и получил наш «герой» новую звучную фамилию: Фельдман – Приморский. С этой фамилией он и приехал в Израиль и поселился в Тират-Кармель под Хайфой.

Да, не соврал одессит (тут я о библиотеке). Пришел я в эту каморку под самой крышей, а там – книг навалом (в полном смысле этого слова). На полках, на столах, на полу, на подоконниках. «Кавалер Золотой Звезды» и «Материалы мартовского Пленума ЦК КПСС»,  «Избранное»  Лермонтова и «И один в поле воин», «Алитет уходит в горы» и «Осторожно, сионизм!», какой-то неведомый  мне «Сергей Зотов» и «Сказки»  Бажова, «Кукла госпожи Барк» и «Ленин о молодежи», «Рожденные бурей» и «Развитие животноводства в Курской области».  И так далее, и так далее. Вот в одной из куч и обнаружил я «Анатомию ближневосточного конфликта» – докторскую диссертацию  Е. М. Примакова. Аккурат рядышком с брошюрой «Основы языка эсперанто»…

Книгу Примакова я, попросту говоря, стырил у коммунистов. Решил, что мне нужнее. Тем более, что подобных трудов там, в СССР я не читал, а тут решил повысить свой идейно-политический уровень. (Что так и осталось добрым намерением!) А про «Основы эсперанто»  у Гершберга нашлась еще одна одесская история, но о ней – позже…

Конечно, можно было бы двигаться по заведенному в таких случаях  порядку. Заранее договориться с Бовиным, заслать в Москву соответствующие вопросы, «склепать» интервью, отправить Бовину на проверку, получить добро и опубликовать прямо в день приезда высокого гостя – доктора, депутата, члена-корреспондента, руководителя, директора и так далее… К примеру, подобным дистанционным  образом я делал интервью с Президентом Украины Леонидом Кучмой. Но – скучно. И тут очень пригодилась украденная у коммунистов книга. Не буду врать, что я перечитал «Анатомию» от корки до корки, проштудировал, сделал выписки, глубоко вник, проанализировал. Тем более, что докторская диссертация министра мало чем отличалась от рядовой пропагандистской агитки, типа «Израильска реакцийна вояччина» или «Пентагон не вгамовуеться» Так что я не вникал, так просмотрел наискосок. Выбрал пару самых ударно-вопиющих моментов, закавычил их, как положено, поставил ссылки и озаглавил «Навстречу визиту министра иностранных дел Российской Федерации Е. М. Примакова в государство Израиль». Редактор пришпилил  к моему опусу парадно-официальную фотографию героя, и  отделался я малой кровью и минимумом мороки. В результате материал занял целую полосу в политическом выпуске «Вести-2»

Сосредоточился я на двух ярких эпизодах примаковского доктората. Там имелся длинный и слезливый рассказ старого арабского пролетария, который жаловался будущему доктору и депутату  на расизм и дискриминацию, процветающую в сионистском государстве по отношению к национальному арабскому меньшинству. Заключалась эта дискриминация в том, что старому арабу и его взрослому сыну неоднократно отказывали – вы будете смеяться!– в приеме в партию. То есть, никто, конечно, не говорил ему, что он араб пархатый (или какой он там?), а просто выискивали всякие причины и чинили препятствия. Ну, чистый тебе, Рабинович, рвущийся в ряды КПСС! Да еще и вместе с сыном.

Разумеется, речь шла о правящей социалистической  партии, уж не упомню – то ли МАПАМ, то ли МАПАЙ. Причем, о партии сугубо сионистской, ибо иных в Израиле тогда не было, даже коммунисты декларировали свою приверженность сионистским идеалам. Какого, так сказать, хрена эта арабская семейка рвалась попасть в партийные товарищи агрессоров Голды Меир и Моше Даяна – история и автор «Анатомии» умалчивают. А стоит заметить, что в те времена членство в правящей партии давало кроме идеалов  огромные преимущества и льготы – только не нужно проводить навязчивых аналогий с тогдашним СССР и нынешней Россией!

Второй эпизод касался периодических столкновений между арабской и еврейской общинами в предвоенные годы. И тут Евгений Максимович выдвинул блестящий демагогический тезис, который и по сегодня успешно используется миролюбцами и правозащитниками всех цветов и мастей. Диссертант  сделал упор на том, что евреи, если и  гибли от рук арабов, то, в основном, в ходе стихийных массовых волнений, то есть в ходе бунтов бессмысленных и беспощадных. В ответных же действиях еврейской стороны были задействованы организованные отряды самообороны, чуть ли не полувоенные формирования фашистского (разумеется!) толка. То есть, можно предположить, что евреям было умирать не больно и легко, в отличие от несчастных арабов, ставших жертвами организованного истребления. Бред? Чушь? Но этот подход и сегодня торжествует повсеместно. Взрыв в автобусе и наезд на остановку – акция отчаявшегося одиночки. А снос дома террориста – неадекватная реакция государства и коллективное наказание арабского народа, что граничит с военным преступлением…

Реакция на публикацию последовала оперативно. Но больше «для порядка».  Александр Евгеньевич позвонил с утра:

– Ну, Гриша… Ну, зачем…

– Александр Евгеньевич! Вы о чем?! Да там же ни одного моего слова нет. Сплошная цитата…

– Да, понимаю я…

 

* * *

Да, а напоследок – обещанная одесская история о Людвиге Заменгофе.

– Один мой приятель-художник жил в самом начале  Дерибасовской. И вот, в оттепельные 60-е начал ваять бюст основоположника эсперанто (его еще именуют идо) Заменгофа. А идея у него была такая: подарить работу очередному конгрессу эсперантистов в Швейцарии. А за это он рассчитывал получить приглашение в Базель или, на худой конец, какую-то сумму в долларах. Уж не знаю, сам он это придумал, или кто подсказал… Короче, сваял он этого Заменгофа, но дальше дело не пошло. Что-то со Швейцарией не сладилось. А бюст (приличных размеров!) занимает у него пол-кухни, и жена постоянно зудит, мол, выброси к чертям это страшилище! Легко сказать – «выброси». Во-первых, все-таки произведение искусства, а во-вторых – куда? Тут еще одно событие, дают ему квартиру в новом микрорайоне. Жена – с ультиматумом: или избавься от этого страшилища, или останешься здесь вместе с ним.

Делать нечего – накануне переезда темной ночью вынес он вместе с друзьями (я там тоже был) свое творение во двор и водрузил его на выступающую часть цементной цистерны для сбора дождевой воды, что находилась в центре двора. Такие цистерны  сохранились в старых дворах Одессы. Самое интересное, что несколько дней на новосела-Заменгофа соседи внимания не обращали. Потом начались вопросы. Типа, а что это пурец у нас во дворе появился? Слово за слово – начался базар:

– Да что вы, только опомнились? Он уже три года тут стоит!

– Ну, скажете тоже! Это ЖЭК к празднику дворы украшает!

– Выбросить это пугало к чертовой матери!

– Смотри, какой храбрый, как бы тебя не выбросили!

– Да, что он – кому-то мешает?

Ну, и так далее. Прижился Заменгоф. А тут еще один наш общий приятель, журналист-краевед тиснул в городской газете снимок бюста и сообщил, что в годы фашистско-румынской оккупации одесские подпольщики прятали под ним оружие и листовки. Ну, после такой новости все умолкли.

Скульптура Заменгофа до сих пор красуется во дворе по адресу: Дерибасовская №3. Весной жители  выносят к памятнику горшки с цветами. Опытные экскурсоводы демонстрируют скульптуру немногочисленным туристам, зачастую отодвигая  стираное белье на веревках, протянутых через двор…

 

 

 

Словарь:

Ульпан – курс изучения языка иврит.

Олим (ед. число – оле) – репатрианты, новые граждане страны.

Ватик, ватичка – олим с определенным стажем  пребывания в Израиле.

Гистадрут – профсоюз.

Матнас – центр культуры, клуб микрорайона.

АДАСА, НААМАТ – женские общественные организации Израиля.

«Аколь беседер» – все в порядке.

 

 





оглавление номера    все номера журнала "22"    Тель-Авивский клуб литераторов


Рейтинг@Mail.ru
Объявления: