ВИКТОР ГОЛКОВ

ПО ТУ СТОРОНУ СУДЬБЫ

стихи
***
Убирайтесь,мысли,вон-
я не звал вас этой ночью.
Тихий шёлковый трезвон
раздирает сердце в клочья.
Разбегаюсь и лечу,
простыней уже не мну я,
потому что не хочу
тяжесть чувствовать земную.
Перед входом высоты
открывает сердце двери,
изживая все потери
и сжигая все мосты.
1
***
Я судьбу ломаю о колено,
ничего не чувствуя почти.
Словно имя древнее Елена
загорелось на моём пути.
Или летней золотой порою
на исходе сорока годов
захотело моё сердце в Трою,
эту матерь мёртвых городов.
Боли нет в прощанье запоздалом
и надежды не заметно в нём.
Жизнь как будто небо над вокзалом
залита серебряным огнём.
2
***
Я помню тёплые рассветы,
в голубоватой дымке рань.
Я помню грязные клозеты,
на каждой третьей стенке-брань.
Когда не выбираешь долю,
а всё уже предрешено,
и равнодушное безболье
угрюмо смотрится в окно.
3
***
Всё затрещало,накренилось
и разорвалось поперёк.
А может это божья милость,
что Тютчев некогда предрёк?
Вот рухнул оползень огромный,
и суть истории ясна.
Но плачет человек бездомный,
не зная,в чём его вина.
Виновен в том,что существую,
а потому-огнём крести
за то,что обладаю всуе
надеждой в стиснутой горсти.
4
***
Стучат в окно листы,
горячих дней остатки.
Кромешной темноты
туп подбородок гладкий.
Как будто бы века
взошли и отсияли
с тех пор как здесь рука
лежит на одеяле.
И синих вен как рек
загадочно сплетенье.
Не знает человек,
чьё он изобретенье.
Бессмысленный вопрос:
что - полночь,два,четыре?
И стая жёлтых грёз
летает по квартире.
Напрасно хочет суть
поймать свою изнанку,
и горечь спозаранку
не распирает грудь.
5
***
Когда утихает свирепая жажда добра,
природа понятнее в тоненьком платьице
красном.
Во взгляде её,
проницательном,честном,бесстрастном -
отсутствие боли,лишь света и тени игра.
И призраки прошлого,грёзы,идут как валы,
один за другим ударяют о спящую душу.
Как будто они омывают бесплодную сушу,
и песню забвенья поют голубые стволы.
6
***
Поёт скворец в апреле на заре,
потом другой-какая перекличка!
Словно стихи-восторг,любовь-привычка...
И вишни все в чеканном серебре.
Вновь тишина,вздымается рассвет.
Мои тревоги ото сна восстали
и жизнь мою до корки пролистали,
тяжёлый том,в котором смысла нет.
7
***
Не зарезали меня в лесу бродяги,
не склевало вороньё глаза мне,друг.
Я в своей квартире чёрной, как в овраге,
и ни шелеста,ни шороха вокруг.
Только тянет из оконного проёма
влажной сыростью и свежестью ночной.
Стонут ходики,и тополь возле дома
до полуночи беседует со мной.
8
***
Опять перечеркнуло плечи
ружьё,зовущее к борьбе.
И смысла нет уже в наречье,
красивом флаге и гербе.
Когда весеннею порою
в семнадцать или в пятьдесят
смерть уж не кажется игрою,
и листья траурно висят.
Но всё логично, как на бойне,
должно свершиться без помех.
Лишь жертва может быть достойней,
правдивей и честнее всех.
9
***
Круговую безысходность вижу,
и блестит,как сырость,нищета.
Родина,отравленная жижа,
капает из каменного рта.
Не раскрыть твои глаза пустые
даже в рог архангельский трубя.
Самые последние святые
отреклись с проклятьем от тебя.
Потому что со времён Мамая
до эпохи красного венца
рабства тень висит глухонемая
над простором каждого лица.
10
***
Выхожу из судьбы,ненавистной и милой,
и сползаю на Родину праотцев я.
Будут сниться теперь переулки,могилы,
тополя возле дома,друзья.
Голосить ли о том,с чем проститься
придётся
или плюнуть на свой недоеденный хлеб?
Но хоть песня надежды здесь плохо
поётся,
зто всё ж не последний вертеп.
Виновата ль земля,что пришли дровосеки,
и корчуют наш мир,сладострастно рубя?
Видишь,Родина-мачеха,присно,вовеки,
не смогу ненавидеть тебя.
11
Война
Вот лицо,облепленное мухами,
на экране-мелкий штрих войны.
Обросла чудовищными слухами,
и они поистине верны.
Где-то там за чёрными болотами
расстелила густо-синий чад.
И вовсю стрекочет пулемётами
в час,когда кузнечики молчат.
12
***
Вы здесь останетесь лежать,
где кладбище на лес похоже,
и мой народ уже не может
ни умирать,и ни рожать.
Моя безликая родня,
не обронившая ни звука,
в последний раз перед разлукой
сейчас приветствует меня.
Диаспоры посмертный сон:
портные,лекари,поэты...
Лишь чёрно-белые портреты
разбитые-со всех сторон.
Покуда не пришёл черёд,
и дико тракторы не взвыли,
лежи-могила на могиле-
мой богом избранный народ.
13
***
Сошлись молдаване и русские
на бранных кровавых полях.
Люблю эти улицы узкие
в акациях и тополях.
Но рушу своё пребыванье
в краю беспросветно-родном.
Эх,русские и молдаване,
нет правды в похмелье сквозном.
Быть пальцем отрубленным гадко,
когда разнесло на куски.
В часы мятежа и упадка
да будут надежды легки.
14
***
"...идущие на смерть приветствуют тебя"
Вновь цезарь наш резню затеял в Колизее,
и бросив все дела,стремятся ротозеи
увидеть как ползут и корчатся,хрипя.
Закутавшийся в жир,конечно сам он тут:
нависший узкий лоб уже почти что шея,
нахмуренная бровь и хитрый взгляд плебея.
Малейший слух о нём пускай века сотрут.
15
***
Я Родину выжег железом калёным,
и в столбики пепла свернулись поля.
Не нужно уже притворяться влюблённым
в эти акации и тополя.
И кладбище,отческий дом или школу
горящая воля моя рассекла.
И рухнуло всё,стало пусто и голо,
и вырвалась в мир первоздання мгла.
Вот я - бунтовщик,уничтоживший звонкий
храм,коему может быть тысяча лет,
стою на краю исполинской воронки,
следя как вокруг стекленеет рассвет.
16
***
Косила старый город
железная коса,
и сажей белый ворот
испачкала роса.
Торжественно вещали
о прошлом дорогом
и медленно нищали
на сотню вёрст кругом.
И струи дыма эхо
переходило вброд.
И ширилась прореха
вдоль городских ворот.
17
***
Всё как прежде,но страшно иное:
задыхается утро больное.
Все деревья растут вверх корнями.
Ощетинились окна огнями
и волчица на месте вождя,
а на стёклах - слезинки дождя.
Я не знаю,я жив или нет,
моя камера - мой кабинет.
И разлука глаза мне туманит,
но я знаю,что лучше не станет.
Я б купил со свинцом себе трость
в этой сказке,где голод и злость.
18
***
Каждая жизнь,приходящая в мир ниоткуда,
ищет возможность свободу свою обрести.
Каждое сердце надеется втайне на чудо,
скорбный свой крест не желает во мраке
нести.
Мечутся сущности в чёрном кругу алгоритма
Страсть ударяет по выпуклой мысли,
как плеть.
Но на исходе какого - то нового ритма
трудно бывает в безвестности не околеть.
Нации - звери за место под солнцем
грызутся.
В радужном облаке тополь стоит дотемна.
В поисках воли они от себя не спасутся.
Где - то над городом песня угрозы слышна.
19
***
Умирают осенние травы,
не кричат,обезумев,скворцы.
Как осколки разбитой державы,
мчатся листья в чужие концы.
Молчаливое время распада,
чья походка как ночь тяжела.
Хорошоесли сердцу не надо
ни восторга,ни страсти,ни зла.
20
***
Тихо белые кусты
чёрной влагой пропитались,
и вне времени остались
антиподы - я и ты.
Умолкали голоса,
исчезающие втуне.
Как у смерти накануне,
за каких - то полчаса.
Католический костёл
пел органом в грудной клетке,
и на заданной отметке
лопался души котёл.
21
***
Я тащу за собой мертвеца,
чую стужу его ледяную,
и сквозь темень глухую ночную
вижу тусклую бледность лица.
Тяжело от стеклянных зрачков,
от руки,что повисла безвольно.
Но не крикну я:хватит,довольно! -
этим ямам запавших висков.
Просто память - закушенный рот,
все друзья и семья,и родные...
В тёмной речке,где мечутся сны,я
никогда не нащупаю брод.
22
***
Когда духовный схлынет вал,
вся жизнь - как белая палата.
И чем гордился,что скрывал,
осенним холодом объято.
Не надо многого душе:
желтеет редкий лес на склоне
холма.И пусто в шалаше,
и прошлое - как на ладони.
23
***
Повис между двумя мирами
над бархатом ночных полей.
Но прошлого в оконной раме
мне будущее не милей.
Ещё не там,уже не здесь я,
постылой Родины лишён.
Но по законам поднебесья
мой дух пока не воскрешён.
Трещит по швам его темница,
виднеется волшебный сад.
А он панически боится
и смотрит жалобно назад.
24
***
Жизнь бросаю на весы,
мысли мечутся как мухи.
НеподЪёмные часы
к голосу рассудка глухи.
Всё коверкают и мнут
взорванных осколки радуг:
остаётся пять минут -
навести в себе порядок.
Вот и треснуло - гоп-ля ! -
жизни зеркало кривое,
и встаёт над головою
комом - русская земля.
25
***
Вообще говоря,
я не мог бы любить этот город,
где машины как мухи
торчат на любом пустыре.
И холодные капли
с утра заползают под ворот,
и трава начинает как в марте
расти в январе.
Я осколок страны,
что покончила с времнем счёты.
Обозначенный еле,
её исторический след.
И пронзительным утром
бывает мне пусто до рвоты,
если свет заблестит,
угрожающий как пистолет.
26
***
Если вдруг на планете иной
я однажды открою глаза,
захочу перебрать
подступившие вЪявь ощущенья.
Тот же шорох шагов,
та же смутная жажда общенья.
И на крик петухов
откликаясь,скрипят тормоза.
Лишь друзья не такие,
какими их видел вчера,
словно суть исказил
неизвестный один отпечаток.
Не пожать им руки
через тонкую кожу перчаток.
И багровым огнём
полыхают вовсю вечера.
27
***
Незачем душой кривить,
так не вылечишь недуг.
Волком хочется завыть,
коль очухаешься вдруг.
Потому что это Марс,
а на нём закон иной.
Или может это фарс,
приключившийся со мной.
28
***
Я слежу за тучею косматой -
сколько можно нас дождём терзать?
И молчу,невольный соглядатай,
оттого,что нечего сказать.
В поле бы заснуть,но нету поля,
лишь машин остервенелый вой.
Всё в металл закованная воля
да огонь реклам над головой.
Не спасёт горящая реклама,
если явь - торжественные сны.
Я пришёл из выморочной самой,
безнадёжно-радостной страны.
29
***
Не будет более Союза,
прошедшей жизни не вернуть.
И ночь,как дохлая медуза,
мне тупо валится на грудь.
И в пустоте моей бессонной
со дна коробки черепной
воспоминания колонной
выходят,чтоб побыть со мной.
Смотрю на лица восковые,
во тьме плывущие как дым.
О чём-то говорю впервые
с самим собою - молодым.
30
***
Не уходит в туман электричка,
и деревья не стынут в снегу.
Взгляд твой тяжкий и хмурый,москвичка,
равнодушно принять не могу.
Ностальгия нахлынула снова,
то же самое было со мной.
Помню чёрную ночь Кишинёва
и каштан возле дома весной.
Я твой брат по изгнанью и вере,
по земле,что горит на весу.
Безнадёжное чувство потери,
как и ты,молчаливо несу.
31
***
И я вошёл с отцом и сыном,
с надеждой,стёршейся до дыр,
в Израиль,что вколочен клином,
в арабский выморочный мир.
Здесь лишь один скачок звериный,
и всех действительно убьют.
Израиль,черны твои раввины,
молитвы грозные поют.
Остёр зрачок израильтянки,
насквозь готовый проколоть.
Когда в ночи рванутся танки
на человеческую плоть.
32
***
Крах моей души свершился,
если души - это явь.
Тополиный пух кружился,
по земле пускался вплавь.
И теперь второстепенно
всё,что связано с судьбой:
на другом краю вселенной
горек кислород рябой.
В этом новом измеренье,
где рука висит как плеть,
33
будет лишь стихотворенье
флагом издали белеть.
***
В непонятной,бесформенной массе,
что зовётся народом моим,
совершенно в иной ипостаси,
вряд ли может быть дух неделим.
Кувыркаются тени без плоти,
бесконечная пёстрая смесь.
Потому - то ты "за" или "против"
не имеет значения здесь.
34
***
В Палестине русский язык
уместней,чем прочие,
в силу сходства сионизма
и русской идеи.
Но лишённый величия и полномочий,
он уйдёт,когда мы вымрем,
постепенно скудея.
А поскольку это случится не скоро,
35
можем смело сочинять
романы и оды,
чтобы тускло желтели
бумажные горы,
повествующие о днях
смятения и разброда.
Когда в гигантском
историческом раскопе,
как тень идущего ко дну Титаника,
навеки исчезла великая утопия,
уцелевшая в печах
Освенцима и Майданека.
***
В изгнании горьком и сладком
оборвана времени нить.
Под рухнувшим,мёртвым порядком
какие надежды хранить?
От гари,тоски и бензина
страшна неродная краса.
36
Слышны твои хрипы,чужбина,
под утро - в четыре часа.
В субботу шершавое пенье,
как шорох дождя в тростнике.
Но кажется нет воскресенья
на этом библейском клочке.
***
Жгучее солнце,не устающее жечь.
Пронзительные,визгливые
голоса детей.
Картавая,по нервам бьющая речь, -
голая жизнь без затей.
37
Говорят,явись я лет двадцать назад,
вероятно сегодня бы жил как король.
Построил виллу и ходил пузат -
вот так роль.
В отсутствие Родины,обрубленной
на корню,
которая попросту на карте пятно,
изменюсь я или изменю -
всё равно.
***
У синагог средневековых,
друзей лишённый и врагов,
38
под знаком сумерек багровых
не слышу шороха шагов.
Вдруг на божественные темы
горящий куст заговорит,
и вспыхнут вечные проблемы,
как он без устали горит.
И мир,гудящая машина,
почувствует любовь Творца,
прижав цветущую долину
к железной плоскости лица.
***
Нас крестила перестройка люто,
погружая каждого во тьму,
39
и осколки страшного салюта
догоняли всех по-одному.
И острее запаха помойки,
нищеты,что над землёй летел,
был угрюмый воздух перестройки,
сладкий дух непогребённых тел.
А свободы едкая отрава
всё мутила головы как хмель,
и лежала мёртвая держава
как в прорехах грязная постель.
40
***
Вот мы - бездумные как рыбы -
всё к чёрту,быть бы на плаву.
Ну что же и на том спасибо
стране,в которой я живу.
Там,где прошёл назареянин,
беспечно чудеса творя,
я жаром солнечным изранен,
припомнил вдруг концлагеря.
Стал братский гнёт бесповоротным
как режущий восточный зной.
И дух затравленным животным
прибился к нации родной.
41
***
Моя тюрьма,томленье духа!
Всё,что дошло из жизни той,
уничтожаешь зло и сухо
своей щемящей духотой.
Нашествие чужих созвучий...
Но коль предчувствие - не ложь,
из этой цепкости паучьей
ты в рай по облаку взойдёшь.
Пока гудят пески ,желтея,
все в тенях древних колесниц.
И косо смотрит Иудея
из глубины пустых глазниц.
42
***
В раскалённой расплавленной сини
нет ни капли колодезной тьмы.
И свирепо дыханье пустыни
опалило сердца и умы.
Палестина,железною сетью
разметались твои города.
И молчат изжитые столетья,
как в канаве - гнилая вода.
43
***
Так сумрачно,чуждо и ново,
что кажется - боль не избыть.
Тарковского и Гумилёва,
и Пушкина можно забыть.
И если туманные лица
сужают свой замкнутый круг,
случается,ночью не спится,
и это не шуточки,друг.
44
***
Завершилась пора бескорыстья,
не унять расходившихся дум.
Через лес,именуемый жизнью,
пробивается мысль наобум.
Тянет гнилью из чёрных отверстий,
а на небе - звезды не видать.
Жёлтый свет,именуемый смертью,
может это и есть благодать.
45
***
Зачем я это делаю,
на что мне этот шаг?
Мою измену белую
не оправдать никак.
Беззвучно травы клонятся -
все под тупым углом,
и ломится бессонница
в дом сердца напролом.
46
***
Я очнулся на Ближнем Востоке,
где песком заметает по грудь.
И лишилась судьба подоплёки,
про которую сказано - суть.
Выцвел воздух,растаяла дымка,
бестолковый волшебный недуг.
И уже не спасёт невидимка
от унылых предметов вокруг.
От практичного трезвого взгляда
в королевстве кровавых измен
в двух шагах от ленивой Эллады,
где когда-то бродил Диоген.
47
***
Любовь к мёртвому миру
покуда во мне сильна:
смотрю на свою квартиру
из чужого окна.
С детства знакомые стены,
улицы,тополя.
Вымершая вселенная -
моя земля.
48
***
Мёртвые не имут сраму,
но толкаясь и кляня,
всё разыгрывает драму
уцелевшая родня.
Изживающая чудо
до бессмысленной черты,
и несутся пересуды,
как дубовые плоты.
Вой ночной машины резче
крика филина в лесу.
И о Родине зловещий
сон в предутреннем часу.
49
***
Не дать себя подмять...
Но жарких дней мороку,
пронзительную блажь
вовеки не пресечь.
И тень моей судьбы
уже ложится сбоку,
как будто чёрный плащ
соскальзывая с плеч.
Мучительная ложь,
тебе" реальность" кличка.
Ты вытравив мечту,
раскалываешь плоть.
Сжижаются часы,
и день горит как спичка,
не в силах пустоту
свою перемолоть.
50
***
Я ощутил родство между собой
и кладбищемеврейским в Кишинёве,
как будто пробудился голос крови
и взвыл Иерихонскою трубой.
И Театральный переулок мой
забыть навечно не хватает силы:
кружат над ним знакомые могилы,
как ласточки - и летом и зимой.
Из эмигрантской дали грозовой
спускаюсь вниз - по снам,как по ступеням,
в осенний сад,к таинственным растеньям,
где не поймёшь,кто мёртвый,кто живой.
51
***
Когда убитые враги со мной обЪединятся,
мы будем вместе пить вино в одном
большом кругу.
И я кому - то расскажу,
какие сны мне снятся.
Он будет с пулею в виске,
а я с ножом в боку.
Он несомненно не забыл
и я конечно помню,
что между нами смерти лишь
густое естество.
Но что - то тихое вокруг
обоих нас огромней:
сильней,чем ненависть моя
и ненависть его.
Чем наша древняя война
52
за место под оливой,
за женский взгляд и за сухарь,
размоченный в воде.
И потому никто из нас
уже не смотрит криво,
поскольку оба мы - никто
и вместе мы - нигде.
***
Грязноватый Израиль
раскрылся пред взором моим,
обступили меня
низкорослые белые зданья.
Вместо чести и верности -
жаркий костёр обладанья,
талмудической истины
синий,расплывчатый дым.
Тут судьба пресеклась
как багровая блажь кумача,
от эпохи к эпохе
53
не в силах была протянуться.
И в горячей постели
так трудно бывает проснуться,
чёрной матрицей сердца
о гулкие рёбра стуча.
***
В пространстве этом замкнутом и узком,
где под ногами вся земля горит,
не много смысла говорить на русском,
когда вокруг свирепствует иврит.
Дана свобода лишь воспоминаньям
о жизни той,что мною прожита.
И мысль моя длинней,чем расстоянье
от звёзд шестиконечных до креста.
54
***
Опять каштаны расцвели
в тенистом парке возле дома,
и так зовуще и знакомо
поют залётные шмели.
Двойник румынского царя
над головами меч вздымает,
но судеб больше не ломает,
страны историю творя.
И я оцепенев стою,
55
прохладой утренней обЪятый,
прозрачный воздух горьковатый
в любовной судороге пью.
***
Нас всех смело,и лишь проплешины
в траве за окнами черны.
Сквозняк плутает как помешанный
в кругу вселенской тишины.
Мы так исчезли незамеченно,
как в полночь угнанный "Москвич"
невдалеке от Пересечина
и от посёлка Гидигич.
56
***
Я поколение настиг
в бензиновом чаду.
Нёс заплетавшийся язык
всё ту же ерунду.
Был жар как в доменной печи,
и я не знаю как,
но водку с привкусом мочи
здесь пили натощак.
57
Кто всё оставил за бортом
и всё пустил ко дну:
аптеку,кладбище,ротдом
и бывшую страну.
А те тенистые дворы,
где я гулял весной,
теперь далёкие миры
в Галактике иной.
***
Решили раз изгои всех племён
построить рай в одной дыре проклятой,
и двинулась колонна без имён -
кто в пиджаке,а кто в дохе с заплатой.
58
Тот книгу нёс,а тот - волок ведро,
на всех углах расплёскивая воду.
И выглядела дико и пестро
народа тьма без признака народа.
Как будто древний Вавилон воскрес,
на сотне языков бубнили глухо,
и был похож тот человечий лес
на образец расколотого духа.
Был воздух обжигающим на вкус,
в прорехах вся чумная ширь лежала,
и содрогнулся тот,кто не был трус,
когда судьба друг к другу их прижала.
Молчал тоскливо узкоплечий вождь,
прямой потомок поколений сивых,
пока на сердце проливался дождь
воспоминаний страшных,но счастливых.
***
Сюда навек заключены -
вражда со всех сторон.
И отбиваться мы должны
от варварских племён.
59
Горящий,алчущий Восток,
вселенская тоска.
И мозг,как высохший листок,
от солнца и песка.
Какой - то исполинский гнёт
прессует хлеб в мацу,
и пеплом ностальгия льнёт
и к сердцу,и к лицу.
***
Улыбаясь,говорить о смертях,
что случились от тебя в двух шагах...
Я как бабочка забился в сетях
60
в чьих - то цепких и холодных руках.
Вот что значит есть такое - война,
если ты готов идти убивать
и бессмысленное слово "вина"
как наклейку вместе с кожей срывать.
61
***
Ты никуда не едешь:
так было решено,
и потихоньку бредишь,
уставившись в окно.
Уже холодновато,
застыл сквозняк в углу,
и липнет ночь,как вата,
к оконному стеклу.
Вдруг огненные всплески,
расположившись в ряд,
ползут по занавеске,
по потолку скользят.
И ты летишь в короне
из золотистых сфер
над морем космогоний
и водопадом вер.
Сверкающей долиной
за дымкой голубой,
и нету пуповины
меж миром и тобой.
Изыди,сновиденье,
чей слабый голос лжив.
Похоже на паденье
признание "я жив".
В плену всё тех же линий
с подушкой в головах.
И снега алюминий
на чёрных деревах.
62
***
Я прошёл по осеннему саду
прямо в молодость - яркий мой сон.
Словно белый просторный балкон
тёмных комнат замкнул анфиладу.
И какой - то отчётливый свет
обнажил все изгибы былого,
как внезапное меткое слово,
для какого случайности нет.
Это был моментальный обзор
целой жизни ,как будто на сцене:
близость с женщиной,смерть и рожденье,
взлёт стремительный,мелкий позор.
Для чего о любви я мечтал
и хотел от тоски удавиться ?
Неизвестно;скрипит половица.
Не хочу больше думать,устал.
63
***
Я почувствовал запах полыни,
мне послышалось пенье стрекоз,
и долина, хмельная от роз,
с чёрным озером посредине.
Узнаю этот солнечный стон,
карнавал обезумевших пятен.
И в любовной тоске необъятен
на зрачок налетевший фотон.
И утраты теряется суть
возле ивы,согнувшейся вдвое,
где надеется чувство живое
неразъёмную смерть разомкнуть.
64
***
Бессильней чем травы дрожащий локон,
пугливый свет.
Уходит жизнь,как поезд мимо окон -
мест больше нет.
В разброде чувств,как молния мгновенном,
в живом кольце,
куда, блуждая по слепым вселенным,
придти в конце ?
Там в тишине, забытой и нездешней,
в саду пустом
висит туман над сломанной скворешней
часу в шестом.
И дремлет пруд,как молодость белея,
а за спиной
в сырой траве сплетается аллея
одна с одной.
65
***
"Я умру" - сказал отец.
Странно даже и представить.
Он хотел бы, как певец,
мне хоть песенку оставить.
И летит душа туда,
где лежат её истоки:
в толщу зарослей осоки
возле чёрного пруда.
66
***
Вот и стукнуло уже сорок два,
как кастетом за углом по виску.
И поэтому болит голова,
и кольнуло где - то в левом боку.
Там бессоницей бессрочной грозя
за столом сидит,а локти вразброс,
то , в котором усомниться нельзя,
моё прошлое в дыму папирос.
И опять я в опустевшем саду,
где на листьях красно - жёлтых вода,
может быть в семидесятом году
слышу робкое и нежное "да".
67
***
Щёлкнули тонко часы,
выдохся жизни прибой.
Вечером после грозы
тянет покончить с собой.
Слишком уж много утрат,
чтобы спокойно смотреть
как упадает закат
в сад,облетевший на треть.
Как покидают свой дом,
молча скользнув по траве,
где-то за чёрным прудом
тени знакомые две.
68
***
Сто тысяч лет за годом год
в стремленье неуклонном
в нас клетка каждая живёт
единственным законом.
И длится танец хромосом,
чей смысл для сердца тёмен,
и клетки маленькой фантом
в самом себе огромен.
Но миллиардов жизней сплав,
цепочка,вереница,
сам человексебя познав,
своих глубин боится.
чтобы живое вещество -
любовь,надежда,жалость,
под взглядом пристальным его
на части не распалось.
69
Связь
Долгий,извилистый путь -
может лишь первый напев.
Необозримый рельеф
краем означился чуть.
Белую цепь облаков
взглядом прорвал телескоп.
Бешеный виден галоп
странных далёких миров.
Времени зыбкая вязь
сбилась в комок небольшой.
Между звездой и душой
есть ли какая - то связь?
Прежде не знавший границ,
я родился как и ты
из темноты,пустоты
и безымянных частиц.
70
***
Тёмная комната,смятое платье -
обЪятье.
Но расплетаются руки и ноги
в итоге.
Может быть , мысль зарождается тоже
похоже
из двух начал в их едином желанье -
слиянье.
Новорождённую мысль от себя
отторгаю.
Месиво слов я выталкиваю,
а не слагаю.
И как за близостью следом идёт
отчужденье,
мысль мне враждебна,прошедшая через
рожденье.
71
Грех
В шелестах и шорохах, и скрипах,
в том, что с виду смутно и мертво,
в тёмной влаге на столетних липах
жизнь своё скрывает естество.
И когда нечаянно коснёшься
или тронешь краешком стиха,
то в поту холодном ты проснёшься
с ощущеньем смертного греха.
Всплеск духовный,жажду обладанья
вырвали как сорную траву,
но не гаснет огонёк страданья:
если я страдаю - я живу.
72
***
Ещё один рывок -
и бог.
Вот оно божественное провидение -
ночное бдение.
Со всей болью,что во мне скрыта,
на последнюю орбиту.
А когда превращусь в метеор,
услышу ангельский хор.
И ознаменует моё превращение
гравитационное красное смещение.
73
***
Рука, сама ли ты держала
перо,страницу,камень,меч ?
Мысль,превратившаяся в речь,
когда - то мне принадлежала.
Свободной воли произвол,
мучительно в тебе нуждаюсь
и от себя я отчуждаюсь,
но разве я тебя обрёл?
Душа,мне это тяжело -
быть пленником своей природы.
Сгустились краски - словно йодом
облили воздуха стекло.
74
Организм
Мой организм,моя страна,
где тёмные блуждают силы,
гудит мотор и вьются жилы,
и сердца тенькает струна.
Моя страна,мой организм,
хрипящий глухо как пластинка,
кто заведёт твой механизм,
когда сломается пружинка ?
Никто.И если есть предел,
тебе положенный судьбою,
и если вдруг водораздел
пролёг меж всеми и тобою,
75
врача на помощь не зови
с его ножом и кислородом.
Ведь ты лежишь всвоей крови,
низложен собственным народом.
***
В эту ночь,когда ещё далеко до рассвета,
я лежу и слушаю дробь дождевую.
Дождь шагает скользя по мокрому парапету
и срываясь ударяется о булыжную мостовую.
И я вздрагиваю при каждой короткой
вспышке
после которой темноты становится больше.
И мне кажется,что один я
в этом городишке
где - то неподалёку от Румынии
и от Польши.
76
И душа моя скрывается под оболочкой,
уходит в тень, как за кулисы артистка.
Уснуть,забыться,поставить точку,
покуда рассвет ещё не близко.
Отчуждение
Вот отчуждение - я говорю не о том,
что появляется только в минуту прощанья.
Нет,отчуждение это размежеванье
сердца.Лицо моё сжатым разрезано ртом.
Страсти уходят:безмолвный,прощальный
парад.
Вновь отчуждение - горечь души обнаружу.
Чувства стареют,а может - становятся уже,
им не к лицу уже слишком просторный
77
наряд.
Жизнь или смерть - нет возможности
их разделить.
И отчуждаюсь от боли,от скорби,от смуты.
Время идёт,и звенят ледяные минуты,
я отчуждаюсь от жажды,которую не утолить.
Замыслы
В начале едва трепеща,
незаметные,полубесплотные,
проходят всё под собой топча
мысли мои,вещественные как животные.
А в низинах мозга не горят огни -
ничего не увидишь в кромешной темени,
и прижавшись друг к другу,
молча идут они,
78
к голове голова - неизвестно какого
племени.
И проводит борозду невидимый плуг,
и от чёрного рта отделяется дыхание.
Замерзает любовь,уходит испуг,
и как рожь из земли вырастает знание.
Люди
Вокруг меня разные люди -
Елены,Иваны,Петры.
Как листья в рассыпчатой груде
соседствуют наши миры.
Что разом приходят в движенье,
как только дохнёт ветерок.
И сухо шуршат отношенья,
79
любовь,справедливость,порок.
Но вдруг как захлопают флаги,
и краска сползает с лица,
и нету названья для тяги,
терзающей наши сердца.
А утром царапает еле
луч солнечный,словно игла,
измятую кипу постели
и жёлтую плоскость стола.
***
Глухие времена - как ласточка над кручей
мы выстроили дом,а под ногой - обрыв.
Нас омывает газ своей волной горючей,
и туча в вышине синеет,как нарыв.
80
И неуютно нам от непомерной мощи,
и непонятно как распорядиться ей.
И тяжело шумят изрезанные рощи,
угрюмо разбросав сцепление ветвей.
Но как бы ни было,наперекорвсем взрывам
вперёд мы движемся - всё так же,напролом.
Подобно ласточкам над гибельным обрывом
тысячетонные,стальные гнёзда вьём.
***
В толчее мечусь я , в толчее,
словно рыба в крошечном ручье.
Раздирает в кровь мои бока
81
острие чужого плавника.
И с трудом я вижу сквозь слои
ртуть и фосфор чьей - то чешуи.
Ненавижу эту толчею,
смысл её - чужих не признаю.
Ненавижу грязный водоём,
радостный в ничтожестве своём.
И когда мешает плыть мне мель,
засоряя жаберную щель.
Так позволь,позволь же,толчея,
не хлебать из твоего ручья,
И пусти,пусти меня туда,
где большая,чистая вода.
Где не смогут эти или те
изводить друг друга в тесноте.
***
Спасибо времени
82
за то,что автоматной
строкой прошитый по- немецки аккуратно
в траву не падал я ,убитый наповал.
За то спасибо,что я сам не убивал,
за то что в руки мне никто оружья не дал,
в минуту слабости за то,что я не предал.
Спасибо времени за то,что лебеду
не ел я с голоду и не хрипел в бреду.
За то что в камере под пыткой
не скончался,
за то что в полночь на осине не качался,
за то что газовой отравы не глотал,
за то что Родине изменником не стал.
Спасибо,мёртвые,лежащие в могиле,
все те кто сгинули,исчезли,не дожили,
перезабытые,зарытые во рву
за то что вижу я вот эту синеву.
За то что та судьба,какая вас пытала,
меня колёс четвёркой в глину не втоптала.
83
***
Падают годы как сосны
в чёрной реки глухомань.
Круглые,гулкие вёсны,
крики и сплавщиков брань.
Хмурые мутные воды,
брызгами руки сечёт.
Длинные трудные годы
сносит теченье,как плот.
Пусть я следов не оставил
в этой крутящейся мгле,
хоть я лишь плыл,а не правил,
всё же я жил на земле.
Счастья и скорби не смоет
времени злая вода.
Кто - нибудь лучше построит,
если уйду без следа.
84
***
В поколении самом старшем
смерть грохочет как молоток.
И уходят походным маршем
те на запад,те - на восток.
Полосой растянувшись тонкой
в чёрной речке находят брод.
Словно старую киноплёнку
прокрутили наоборот.
В год досталинский,довоенный,
где ни имени,ни утрат.
А над площадью всей вселенной -
синих звёзд ледяной парад.
85
Ступени
Не знают пения и стона
ступени каменного дома.
И свет втекает монотонно
в квадрат оконного проёма.
Здесь мысль,лишённая полёта,
господствовала - всё теснится.
И в прорезьчёрного пролёта
не втиснется самоубийца.
И всё же смерть неоднократно
сюда входила в платье строгом,
и этот камень,вероятно,
нам мог бы рассказать о многом.
Но для чего мне чьё-то имя,
чужое выцветшее знанье?
Воспоминаньями своими
наполнено,кренится зданье.
Где спят без пения и стона
рассказ о смерти и рожденье
в глуши цемента и бетона
похоронившие ступени.
86
***
Две тонких линии рассвета
и фонаря блестящий знак.
До нитки даль была раздета,
и грунт от сырости размяк.
Повисло утро шапкой белой
на ветках хмурых тополей.
Земля разбухла и просела,
как будто стала тяжелей.
И вот над зданием вокзала
померк малиновый неон,
и захрипела, зажужжала
жизнь, захлестувшая перрон.
И гулким, многотонным басом
взревев, рванулись поезда.
А с неба, вырванная с мясом,
сползала мёртвая звезда.
87
***
Сказала,досадливо морщась:
"О господи ,вечная грязь"
Чернел одиноко топорщась
кустарник,дорога вилась.
С поверхности глинисто - бурой,
клубясь,испаренья ползли.
Казалось ,что эти фигуры -
фантазия этой земли.
До тех пор поодиночке
идти предстоит в тишину,
пока мы,две чёрные точки,
вдали не сольёмся в одну.
88
***
Как на последнем краю
голых ветвей паутина.
В тёмную гущу свою
манит как блудного сына.
Кажется всё наконец
стало яснее и проще -
через неё как слепец
я пробираюсь наощупь.
Веки туман облепил
плотно крылами своими.
Вот я уже и забыл
всё про себя,даже имя.
89
***
Даль перечёркнута веткой,
птицы плывёт силуэт.
Чувствую каждою клеткой
медленный дымчатый свет.
Скоро,застывшая влага,
сгинет твой белый недуг
как человечьего шага
дробный,рассыпчатый стук.
90
СУШЬ
Сушь великая - солнце в зените,
целый месяц ни капли воды.
Кое - где лишь на красном граните
обозначены солью следы.
Нет спасенья под кровлею дома :
всюду зной ,от него не уйдёшь.
И встаёт огнедышащим комом
раскалённого марева ложь.
Чувств удушливых вспомнилось пекло,
сквозь какое пройти мне пришлось.
И увидел я - небо поблекло,
проводами распорото вкось.
Это так,от меня не завися
придорожный засох водоём.
И обломки разрезанной выси
улеглись в изголовье моём.
91
***
Акация в чёрных разломах,
нависшая словно скала ...
И я был среди насекомых,
ютившихся в складках ствола.
Впитавший чужую идею,
неслышно возники исчез,
и белый цветок - орхидея -
раскрыл надо мной свой навес.
Но мизерный в мире великом,
песчинка земной голытьбы,
стоял я пред огненным ликом
и яростным оком судьбы.
Чтоб в прорву,которая снизу
толкает свои жернова,
швырнуло бессмысленный вызов
тепло моего естества.
92
ДОЖДЬ
Ненастье скучное,бесчисленные струи
бьют как шпицрутены,ломаясь на весу.
Дождь продолжается,я на себе несу
сырой одежды груз,глотая пыль сырую.
Отяжелело всё:под этот мерный стук
чтоб спать без просыпа не нужно люминала.
Земля разжижжилась,и плоть травы восстала
и в чёрных оспинах фонтана тесный круг.
Природы сумерки,затмение ума.
93
Зигзаг мучительный - не молнии удар ли ?
И всё по - прежнему : стекло,
обрывок марли
и веток мокрая ,густая бахрома.
ЖАРА
Как спастись от жары
в этот душный июльский денёк ?
Испарения трав,
изнурительный зной,
солнцепёк.
Утомлённо - замедленно
света вершится игра.
Может быть, ближе к ночи
немного ослабнет жара.
Жизнь клокочет сердито,
и воздух горчит на губах,
94
и горячая влага
темнеет под ситцем рубах.
Тень гранича со светом,
вдали образует черту,
и вершиной округлой
вонзается клён в высоту.
А жара торжествует
над пыльной землёю царя,
и огромное солнце
повисло,над нами горя.
И дышать всё труднее,
и кажется,что никогда
белым светом не будет
лучиться ночная звезда.
О рождённые зноем
в глазах золотые круги,
в этот яростный полдень
как в полночь не видно ни зги.
Только слышно как ветер
пробился сквозь листьев гурьбу,
да как катятся капли,
скользя по морщинам на лбу.
А над озером спящим
холмы окунулись в траву.
В этот полдень горящий
острей сознаю,что живу.
И как ива ветвями
к воде прикоснуться спеша,
погружается в жизнь,
забывает о жизни душа.
95
ГОЛОС
Мы красили ограду в серый цвет
и вытирали руки то и дело,
а краска застывала и твердела,
и мы жалели,что бензина нет.
И вдруг откуда - то из глубины
донёсся звук,тягуче и фальшиво
запел старик,и в голосе визгливом
весь утонул звенящий гул весны.
96
Не умолкал пронзительный фальцет,
и с ветром прочь мотив не уносился.
Как тот , кто мёртв,
обратно в жизнь просился,
а бога нет и вечной жизни нет.
Клубился май в сиреневом цвету,
любить и верить
без конца способный,
а голос рвался на куски,подобный
на злом ветру дрожащему листу.
ПОЛЕ
Бескрайнее поле,светло и бездомно
и холодно как - то вокруг.
Вот сердце удары рассыпало дробно,
чуть слышный,единственный звук.
Эй кто - нибудь,может быть скажешь
в каком я
краю,и куда я попал ?
97
Но нет никого,только мёрзлые комья,
да облака мутный опал.
А впрочем зачем всё,ведь это же ясно:
я просто забрёл далеко.
Поэтому здесь так светло и безгласно,
безжизненно,немо,легко.
И нет ни единой травинки обычной,
а также сомнений и мук.
Куда ни посмотришь,повсюду безличный
простор молчаливый вокруг.
ОГНИ
Цепь огней - серебряные дыры,
тишины кочующий ковчег.
Словно где -то на окраине мира
жжёт костры последний человек.
Холод почвы ощущают ноги,
никого в ночи не повстречать.
98
Голоса надежды и тревоги,
и любови - не хотят молчать.
И над тихим маленьким селеньем,
над разбродом низкорослых хат
звук дыханья и сердцебиенья
вырастает в грозовой раскат.
ХОЛОД
Травы розоватые пряди
и комья , промёрзшие сплошь.
Дорога как каменный нож -
вдали,подо мною и сзади.
Столбов у дороги разброд,
99
и месяц ущербно белеет,
и красный закат тяжелеет,
и за руку холод берёт.
Нежданный ноябрьский мороз,
безлюдное злое величье.
Природа сменила обличье,
и ветер к деревьям прирос.
Всего лишь один огонёк
горит и горит,не мигая.
Земля ли , планета ль другая
летит у меня из - под ног?
***
Тополя вырастают из туловища земного,
шарят корни под спудом, в горячих
потёмках земли.
Расстилается степь , живое растёт
из живого,
и по мозгу миражи путешествуют,
100
как корабли.
Ни концов, ни начал - лишь биение
мерное вёсел,
паутины пушистое,вибрирующее волокно.
Коль забыл обо всём,словно тяжкую ношу
отбросил,
будешь жить и любить сто рождений подряд
всё равно.
Для добра и для зла нет иного судьи,
кроме веры.
Рядом с чистой гармонией хмуро маячит
разброд.
И из самой бессмысленной,самой безумной
химеры
возникает легенда,прозрачная
как кислород.
***
Тяжеловесный свет на части землю режет,
морщинами изрыт со всех сторон курган.
Таинственная жизнь, я узнаю твой скрежет,
в который иногда вплетается орган
101
Уходят в высоту стволы глухонемые,
в чешуйчатую зыбь оделся чёрный пруд.
Всё то ,что я люблю,сейчас беру взаймы я,
но страшно оттого,что завтра отберут.
Сияющий Эдем,дворец из паутины,
горбатый коридор как каменный подвал.
А в узеньком окне лишь контур бригантины,
плывущей в те края,где я не побывал.
БАЛЛАДА
Четыре женщины в халатах тёмно - алых,
в косынках ситцевых влекли меня вперёд.
И так мертво и немо плоть моя лежала,
102
что было странно думать - сердце не умрёт.
На клетке лестничной стоял я безучастно,
где над перилами клубился серый смог,
и самого себя должно быть не напрасно
я по ступенькам вниз перенести помог.
Так речь молдавскую перемежая русской
и пересмеиваясь,мы несли меня,
когда уже в конце замедленного спуска
с моих носилок соскользнула простыня.
И я узнал себя,и всё что окружало
пустилось в плаванье,качаясь взад - вперёд
И в прах поверженная,плоть моя лежала,
но было ясно это - сердце не умрёт.
ПРОПАСТЬ
Зачем так хрипло , пропасть,
103
ты под ногой поёшь
и ничего назад не отдаёшь ?
Остры твои уступы , ведущие в ничто,
вокруг тебя покатое плато.
И лампочки мигают , сто тысяч огоньков,
покрытых тёмной копотью веков.
Мной выстрелила в пропасть
моей судьбы праща,
и я лечу под парусом плаща.
И по лицу мне воздух
бьёт и свистит в ушах
как птица в приозёрных камышах.
Я шевелю губами как будто заводной,
но не родится песни ни одной.
Мираж какой угодно,
самый ничтожный - пусть,
и мёртвой хваткой я в него вцеплюсь.
Чтобы сплошным потоком лилась в меня листва,
от страха не болела голова.
И у лица ладони я чувствовал твои,
услышал вновь , как стонут соловьи.
Но за спиной надулся
плащ чёрным пузырём,
и стала ночь моим поводырём.
И пустоты касаясь,дрожит моя рука,
морщинистая как у старика.
И где - то в отдаленье мелькает тень лица,
и нет паденью моему конца.
104
ОСТРОВ СИРЕН
" Я вам повторяю:безумие это заразно,
ладонями уши от всякого звука замкните.
Меня не жалейте,вы к мачте меня привяжите -
хочу испытать я жестокую силу соблазна.
... вот странное чувство меня целиком
охватило:
восторг и блаженство,
печаль,обречённость,кручина.
Повеяло холодом - словно сырая могила
обЪтья свои раскрывает морская пучина.
Морские бродяги ! Хочу я продать
мою душу !
Бессмертная слизь,на разлуку с тобой
уповаю!
Проклятую сказку про всеми забытую сушу,
где так и не умер- про Итаку
я забываю."
Он больше не стонет,молчит
безучастно и скорбно,
лишь насквозь от пота
промокла льняная рубаха.
Хоть солнце в зените,но море
по- мёртвому чёрно.
Лети ,наше судно,от этого острова страха.
105
ОТКРОВЕНИЕ
Бессоницу прокляв,не давшую мне отдохнуть,
не зная что делать,
с постели я ночью поднялся.
Читать не хотелось,
по комнатам долго слонялся,
вздыхая о том,
что теперь уже сна не вернуть.
Нарочно,случайно ли
взял со стола карандаш
и стал рисовать
просто так - на обложке журнала.
Вернее сказать,
это только рука рисовала,
сама без приказа меняя вираж на вираж.
И что - то внезапно меня подтолкнуло-
смотри !
Я вздрогнул от страха,
хоть не был ещё суеверен:
то был твой портрет,
до последней подробности верен,
настолько,что словно светился тобой изнутри.
Откуда - то как бы не я рисовал,
он возник.
Ожив на бумаге,
ты вдруг появилась без зова.
И странного много,
и много там было такого,
к чему до сих пор я
ещё до конца не привык.
Тяжёлой усмешки
не видел такой на губах,
красиво,но как- то иначе
очерчены щёки.
И волосы те же,
в знакомом спускаясь потоке,
106
не так,по-другому
зловеще лежат на плечах.
Чрезмерно надменен
бровей показался разлёт,
и тень сладострастия
тайно его дополняла.
Я понял : всё то,
что в себе от меня ты скрывала,
теперь в обнажённой
больной простоте предстаёт.
Без сна над портретом
всю ночь я тогда просидел,
и ужас меня до сих пор
не оставил минувший.
Не дЪявол ли это,
как молния в мозг проскользнувший,
так выстроил всё,
чтоб я душу твою подсмотрел ?
107
КАЙ
Найдите средство мне,чтоб усыпило боль
и оживило кровь,текущую по жилам :
то зеркало опять разбил кривое тролль -
осколком мне глаза и сердце ослепило.
На этот раз помочь ни свежестью лица
не сможет Герда мне,ни верностью бесплодной.
Раскладывать теперь я буду без конца
узоры - я в долгу у вечности холодной.
Я выколол на льду бессмертные цветы
мимозы ледяной и ледяной сирени.
Когда душа ко льду примёрзла и - колени,
куда деваться мне от этой красоты ?
108
ГАДАЛКА
Высохшая,тощая как палка,
с вековечной скорбью на лице,
ты стоишь как старая гадалка,
женщина в потёртом пальтеце.
В сторону глаза свои скосила,
плотно сжался тонкогубый рот.
Неужели есть такая сила,
что тебя от вечности спасёт ?
Тишина,лениво шевельнулась
тень на листьяхцвета янтаря.
Может там,откуда ты вернулась,
всё ещё дымят концлагеря ?
Может быть,твоих сестёр и братьев
топят там как бешеных собак,
и клинок с неистовым проклятьем
над тобой заносит гайдамак.
Мир ли светлый впереди ты видишь
или сына обгорелый труп ?
Твой картавый полумёртвый идиш
как слюна соскальзывает с губ.
109
ЕРЕТИК
1
Дрожал при каждом шаге мерзкий балахон,
и дЪявол на груди как будто усмехался.
Он слышал хриплый рёв и свист
со всех сторон
и ядовитый чад вдыхал,и задыхался.
А пот слепил глаза,стекающий со лба.
Он тело нёс с трудом,уставшее от пыток.
Поодаль от него теснилась голытьба,
и человек читал какой-то длинный свиток.
Ещё в его ушах звенело "Отрекись !",
когда исчез монах,на смерть его крестивший.
Он в этот час почти не вспоминал
про жизнь
и не жалел о ней,всегда её любивший.
Хотя и не был мёртв,но жить уж не желал,
лишь боль со дна души
как жёлтый смерч вздымалась.
И виден за сто вёрст его костёр пылал,
и чёрной пеной гарь в пространство
поднималась.
И туча тяжело висела над землёй,
над пышной нищетой и нищенской юдолью.
И шёл всю ночь подряд
дождь пополам с золой,
сухой комок земли кропя водой и солью.
И в неком далеке,где мрак и пустота,
110
и где молчание печально и сурово,
однажды родилась гигантская звезда,
как отблеск пламени горящая багрово.
***
Я наверху : смотрю полоской тонкой
чернеет море где - то вдалеке.
А солнце словно облепили плёнкой,
и тень гвоздя скользнула по руке.
Здесь вне земли я помню привкус боли,
и на язык,что чёрен стал и сух,
как хлопья снега,как крупицы соли
летит пушистый тополиный пух.
Я помню звук шипящий - это ветер
свистел в ушах,и капало со лба.
И та любовь,которой нет на свете,
пришла к подножью моего столба.
111
***
В тиски железные зажатый,
сам позабывший про себя,
я слышал как стучат лопаты,
слои промёрзшие долбя.
Дорыть до самой сердцевины
земной - так кто-то захотел.
И не хватало мешковины
для наших измождённых тел.
И был исторгнут каждый третий,
но не редел наш скорбный круг.
Казалось,несколько столетий
я слышу монотонный стук.
И вижу жёлтую корону
звезды - сквозь ледяную мглу.
И человек вооружённый
прижался к чёрному стволу.
112
***
Как будто заперты в чулан,
и матово белеют лица.
Мы - беженцы из разных стран,
нам не дано договориться.
Из пеплом затканных эпох
сошлись во имя и во слово.
Спеши, народ - чертополох,
взойти из мёртвого былого.
Лишь боль поди утихомирь,
в душе растущую некстати,
как заключённая в квадрате
нули глотающая ширь.
113
Милош Обилич
Достанет и меня турецкий ятаган,
на поле Косовом лежать я буду тоже.
Повисло облако, слегка на нож похоже,
на тот, которым ты убит был мной, султан.
О Сербия моя, ты девочкой босой
прошла через века - как страшно
крик был тонок !
Рассёк твоё лицо удара след косой,
и не узнать тебя, зарезанной спросонок.
Губами чувствую руки застывшей лёд,
мой смертный час теперь
не может быть мне страшен.
Ко мне склоняется, в багровый цвет окрашен,
как будто кровь мою впитавший небосвод.
114
х х х
Церковный свод, кресты литые.
Со стенки, каждый бос и сир,
глядят какие - то святые
на этот, их забывший мир.
И лик замученного Бога
пронизан жёлтым светом весь.
Поют, и слово "синагога"
я почему - то вспомнил здесь.
Старинных иудейских знаков
сцепленье - библия, талмуд.
Иосиф, Авраам, Иаков ...
Погром, прозрение и труд.
И два врага, два антипода,
две удалённых стороны,
отторгнутые от народа,
вдруг стали вместе не нужны.
И не грозит кромешным адом
холодный тоненький дымок,
115
лишь смотрит воспалённым взглядом
ненужный и забытый Бог.
***
Свершилось вдруг какое - то движенье,
какой - то крен, не более того.
И я в себе увидел отраженье
истории народа моего.
Его тягучей, безысходной песнью
за сотни лет, за долгие века,
как оказалось, был заполнен весь я,
хоть я не знал родного языка.
Но я был тем, кого оклеветали,
за изначальный невозможный грех.
И если ткань истории латали,
я был заплатой для её прорех.
Я - Герша внук и правнук Мордехая,
крупица их потухшего огня.
И песнь тоски, тягучая, глухая,
на волю в жизнь струится сквозь меня.
116
***
Случается по - всякому, друзья,
допустим, я ушёл от забытья:
мой труд висит в картинной галерее,
солидно и торжественно старея.
Отбросив тень на лаковый паркет,
скользит глазами по нему эстет,
и равнодушно замечает кто - то:
что говорить - прекрасная работа.
А может быть, хоть был я нужен всем,
мой современник оставался нем.
И мне дышать свободно не давали,
но не был я шутом на карнавале.
И только после моего конца
сказал я всё от первого лица.
117
А может был забыт я потому,
что я не стал известен никому.
Хоть ощущал я некую бескрайность,
но не дала раскрыться мне случайность.
И мой полёт - высокая игра -
добычей стал помйного ведра.
Тот был известен, этот был забыт,
кто их рассудит, их обединит?
Кто сможет сердце оценить живое,
предотвратить явленье роковое,
и чей дойдёт до нашей сути клик:
не родился, а всё - таки велик !
***
Как будто заперты в чулан,
и матово белеют лица.
Мы - беженцы из разных стран,
нам не дано договориться.
Из пеплом затканных эпох
сошлись во имя и во слово.
Спеши, народ - чертополох,
взойти из мёртвого былого.
Лишь боль поди утихомирь,
в душе растущую некстати,
как заключённая в квадрате
нули глотающая ширь.
118
***
Свершилось вдруг какое - то движенье,
какой - то крен, не более того.
И я в себе увидел отраженье
истории народа моего.
Его тягучей, безысходной песнью
за сотни лет, за долгие века,
как оказалось, был заполнен весь я,
хоть я не знал родного языка.
Но я был тем, кого оклеветали,
за изначальный невозможный грех.
119
И если ткань истории латали,
я был заплатой для её прорех.
Я - Герша внук и правнук Мордехая,
крупица их потухшего огня.
И песнь тоски, тягучая, глухая,
на волю в жизнь струится сквозь меня.
***
Случается по - всякому, друзья,
допустим, я ушёл от забытья:
мой труд висит в картинной галерее,
солидно и торжественно старея.
Отбросив тень на лаковый паркет,
скользит глазами по нему эстет,
и равнодушно замечает кто - то:
что говорить - прекрасная работа.
А может быть, хоть был я нужен всем,
мой современник оставался нем.
120
И мне дышать свободно не давали,
но не был я шутом на карнавале.
И только после моего конца
сказал я всё от первого лица.
А может был забыт я потому,
что я не стал известен никому.
Хоть ощущал я некую бескрайность,
но не дала раскрыться мне случайность.
И мой полёт - высокая игра -
добычей стал помйного ведра.
Тот был известен, этот был забыт,
кто их рассудит, их обединит?
Кто сможет сердце оценить живое,
предотвратить явленье роковое,
и чей дойдёт до нашей сути клик:
не родился, а всё - таки велик !
Экспедиция
Туда, туда !
В страну туманных бредней,
где обрывается последней жизни нить!
121
Н. Заболоцкий "Седов"
Последние следы последнего ночлега,
ко льду примёрзшая колючая зола.
Под небом с примесью металла и стекла
равнина голая, лишь куст торчит из снега.
Их было несколько, тех кто пришёл вчера
сюда. Замёрзшие, к огню собаки жались.
И искры яростно летели из костра,
и блики красные на лицах отражались.
И еле слышен был в безмолвии седом
звук разговоров и визгливый лай собачий.
А вечность бодрствовала, скованная льдом,
скосив единственный свой жёлтый глаз незрячий.
И слово краткое упало с губ - "цынга",
и тонкой линией рассвет засеребрился,
и крошки чёрные вдавила в снег нога,
и уголь тлеющий блеснул и задымился.
И стали волосы от инея седы,
а смерть волчицей шла,
принюхиваясь к снегу.
И коркой тонкою стянуло их следы,
следы последние последнего ночлега.
Она
Дар предков - на лице застывшее желанье
всегда повелевать, сурово губы сжав.
122
В любой её черте надменное сознанье
со дня рожденья ей принадлежащих прав.
Презрительная лень, брезгливое терпенье -
вот около кого прожить ей предстоит.
Прищурившись, в ответ язвительно молчит,
лишь делает плечом ленивое движенье.
На чью - нибудь любовь ответит, не любя.
Не веря ни во что, скрывает, что не верит.
Когда - нибудь она пройдёт мимо тебя
и вспыхнувшую страсть холодным взглядом
смерит.
***
123
Совершенно прилично
всё, с иголочки, как говорят.
Но ловлю я лениво - циничный
изучающий взгляд.
Замечаю мгновенно
промелькнувший в глазах
золотой огонёк.
Твой наряд современный
скрыть его не помог.
И смотрю откровенно и грубо
на лицо и фигуру,
на плечи и грудь.
Даже тонкие губы
выдают твою суть.
Отрицание чувства -
вероятней всего
окрестил бы я так,
этот нагло и густо
наступающий мрак.
124
Сон
Сегодняшней ночью
туманная смерть мне приснилась.
Я сделался старше:
отрывисто сердце забилось.
Две комнаты смежных,
на койке подушки белели
в одной из них. Рядом,
смеясь, телевизор смотрели.
Дыша тяжело,
говорил я друзьям: "Угощайтесь",
и всё мне казалось,
что я говорил им :"Прощайтесь".
Потом провожал их,
советы привычные слушал,
но слышал лишь сердце,
больную хрипящую душу.
А ночью мне снился отец,
переспрашивал всё: неужели ?
Как будто бы он,
задохнувшись,опять не поднялся с постели.
Наутро впервые
проснулся я мёртв и спокоен.
Но было ли это,
и что это было со мною ?
125
***
Душа ты моя кочевая,
пустое богатствомоё.
О тех, в ком жила забывая,
не раз ты меняла жильё.
В степи, где крутилась позёмка,
в песках, где гулял суховей,
стучалась тревожно и громко
о стены времянки своей.
И что - то в лице отражалось,
и твой раскрывался тайник,
и вся твоя суть обнажалась
на час, на секунду, на миг.
Как будто шепча "Отпустите !"
на склоне какого - то дня.
О сколько свершилось событий,
пока ты вселилась в меня.
Не лист , не ветка, лишь почка
ствола, чья безмерна длина.
Вселенскую эту цепочку
порвать моя смерть не вольна.
Ещё на далёком просторе
холодный я воздух глотну.
На небо, на осень, на море
чужими глазами взгляну.
126
Стена
Не заметил:стена появилась глухая,
и окружность была формой этой стены.
И стучали как град, постепенно стихая,
звуки разные с той стороны.
И блестели лучи, упадавшие косо,
совмещаясь в едином прозрачном пучке.
И не мог никому там задать я вопроса,
на пустынном моём пятачке.
И гуськом облака проплывали над тесным
этим царством, подобно колонии льдин.
Так столетия я простоял с неизвестным
с глазу на глаз - один на один.
И внезапно под треск обвалившейся кладки
отлилось в форму тела моё естество.
И в пролом змеевидный летя без оглядки,
я забыл про себя самого.
127
Пята
Было видно,как пята приподнималась,
обрывая то травинки,то листы.
И дотоле неподвижное вздымалось,
уцелевшее под тяжестью пяты.
Под давлением её большого пресса -
кривобокая больная пестрота.
И рассеивалась нехотя завеса,
та, какой себя окутала пята.
Стало ясно, что был сломан, кто не гнётся
А кто цел остался - сделался горбат.
И боялись все: а вдруг она вернётся,
вдруг со временем опустится назад.
128
Веко
Опустите свинцовое веко !
Дверь заприте скорей на крючок.
Слишком много внутри человека
кой - чего обнаружил зрачок.
Это знание - вовсе не сила,
что способна держать на плаву.
Много всякого напрочь скосило,
и не нужно оно большинству.
Эх ты, воля, дыхание спёрло.
Ты, свобода, наивный порыв.
Как и прежде, хватают за горло,
к отступлению путь перекрыв.
Те левее, а эти - правее
и шумят, как лесная листва.
А когда оживаешь, трезвея,
то с похмелья болит голова.
И не видно уже человека,
только хитрый и жадный мертвец.
Опустите свинцовое веко,
опустите ж его, наконец !
129
Встреча
Постучала тревожно в калитку мою:
"Отвори !"
Я поднялся с постели
под жалобный скрип половицы.
В темноте моих близких
белели расплывчато лица,
за окном разгорался
осколок осенней зари.
Двор,засыпанный листьями,
не торопясь пересечь,
я под ветками шёл,
беспричинно внушавшими жалость.
Мне казалось : она
к деревянной калитке прижалась,
в тёмно - серой косынке,
как будто сползающей с плеч.
И горячие пальцы к моей прикоснулись руке
Различил я как тлеет
болезненный странный румянец.
И на прежнюю жизнь
оглянулся я как иностранец
на полоску чужой
безымянной земли вдалеке.
Кто она, эта женщина ?
130
Раньше её не встречал,
но одно только слово -
повсюду за нею пойду я.
Подняла на прощанье
ладонь, истончённо - худую,
и не в силах ответить,
беспомощно я промолчал.
Цепенели в низинах
холодные топи болот.
Грибовидный туман
вырастал из коричневых пашен.
Сбит на скорую руку,
предутренней влагой окрашен,
начинал своё плаванье
новой судьбы моей плот.
131
Болезнь
Итак хвала тебе,чума !
А.Пушкин,"Пир во время чумы"
1
Я оборвал на середине фразу,
ошибки быть, конечно, не могло.
Она, она - великая Проказа
впечетала клеймо в моё чело.
А был июль, и трепетали ветки,
нёс соловей какой - то сладкий вздор.
Из комнаты, моей старинной клетки,
я вышел в ночь, в её глухой простор.
И было так тепло и одиноко,
так нежно ветер мне лицо ласкал,
что круглый след таинственного рока
на лбу моём никто б не отыскал.
132
2
Две простыни соединил я нитью
и вырезал две полосы для глаз.
И словно по волшебному наитью
мой колокольчик дрогнул в первый раз.
И зазвенел, когда спалил дотла я
свой скарб убогий - дряхлое жильё.
И как солома в темноте пылая,
всю ночь не гасло прошлое моё.
Кричал и пел, когда я нёс по свету
мою надежду и мою судьбу,
и круглая таинственная мета
светилась влажно у меня на лбу.
133
3
Прозрачный воздух, блики золотые,
укол железный вековой тоски.
Как грудь земли, лежат холмы литые,
деревьев чёрных выпростав соски.
И завитки моей любви сожжённой
стремятся кверху, в голубой зенит,
когда тяну я глухо: "Прокажённый",
и колокольчик нехотя звенит.
И уползти стремится тварь живая
с той стороны, где я торю свой путь.
И метка зла, какую я скрываю,
по коже растекается как ртуть.
134
4
Но верю я в своё предназначенье,
когда округу заливаеттьма,
и в желтовато - белое свеченье
награды смертной, моего клейма.
Когда ж по сердцу пробегают тени,
одна другую пробуя догнать,
мне давит на виски моё смятенье,
и я хочу по - волчьи застонать.
Тоски и боли океан солёный
как щепку хочет утащить на дно.
И я цежу сквозь зубы:"Прокажённый ! "
и рву ногтями круглое пятно.
135
5
Восстание.Мучительно и тесно,
и страх тайком прокрался в грудь мою.
И вряд ли мне доподлинно известно,
против кого сейчас я восстаю.
И сам себе я не хозяин ныне,
и никакой преграды больше нет.
Лежит в пыли разбитая святыня,
ничтожный сколок лучшей из планет.
Но я - никто, но я - марионетка,
убил в себе продажного раба.
Блестит в ладони мелкая монетка
136
нетленным светом, как моя судьба.
6
Так что ж теперь - свобода без предела,
полёт души, лишившейся всего?
Моё освобождение от тела
и от опеки горестной его.
Когда лечу, стремглав, над косогором,
над озерцом с колючим тростником,
137
я говорю на языке, с которым
во веки прежде был я незнаком.
И мне понятно по чьему приказу
зажжён костёр, в котором я сгорал.
Но боль и жизнь, искусство и Проказа -
теперь один торжественный хорал.
Где восходя светло и полновесно,
растут созвучья, как в саду цветы,
переполняя мировую бездну
животворящей мощью красоты.
XXX
И только дереву не больно:
ему хватает высоты,
и мощью меди колокольной
полны звенящие листы.
138
Его не мучает тревога,-
грозящий исподволь недуг -
о том, что счастья нет и Бога,
и нет бессмертия вокруг.
И в маскарадном блеске мая,
как в снежной нежити зимой,
его незыблемость прямая
подобна вечности самой.
XXX
Здесь рощи так легко растут,
что лишнего не слышно звука
И кажется - любая мука
в подснежник превратится тут.
Но горький привкус ощутим
в осенних, пасмурных усильях,
когда, как на бумажных крыльях,
139
мы все над пропастью летим.
И сердцевина бытия
между верхушками мерцает,
но ничего не отрицает
В траве косая колея.
140
XXX
Горит огонь голубоватый
среди сырого ноября.
На фонаре стальном распятый,
страданье принял он не зря.
Тень покачнулась и пропала,
мелькнула белая пыльца,
и свет холодный и усталый
коснулся моего лица.
Лучи глаза мне не кололи,
лишь окружали ободком.
А город, черный, словно поле,
застыл на десять верст кругом.
Метались тоненькие спицы
лучей, а мрак был недвижим,
но светоносная граница
лежала между мной и им.
И память вдруг перелистали
Перед глазами, как альбом,
и все мельчайшие детали
я видел в свете голубом.
141
XXX
Ну вот и один я в огромных квадратах
двух каменных комнат лежу в забытьи,
и желтые звезды в больничных халатах
стучатся в оконные стекла мои.
Ко мне подступил океан сновидений,
и мысли счастливой дохнул ветерок,
и чёрные корни гигантских растений
насквозь проросли деревянный порог.
Так вот что такое в любви раствориться,
впустить в себя страстный,тоскующий взгляд.
А чувство как дым над поляной курится,
и мёртвые клетки уже не болят.
И пеной волна одиночества хлещет,
с размаху на сердце мое накатив,
и хором поют бессловесные вещи
единственный и незабвенный мотив.
142
XXX
Дует ветер, с деревьев срывая
паутины сквозное шитье.
Шевельнулась трава, как живая,
перепутались нити ее.
О земля, колыбель на могиле;
появленье, страдание, труд.
Вместо тех, кто ушли и забыли,
только красные маки цветут.
О земли материнское лоно!
Возвращаются все, кто был жив,
и сплетаются души влюбленно
над водой, словно волосы ив.
.
XXX
Висят листы опустошенно...
143
Что им осталось: месяц, два?
А наклонившаяся крона,
как человечья голова.
Я созерцаю профиль странный,
черты тяжелого лица.
Хочу постичь я деревянный
закон, стучащийся в сердца.
И как в евангелье калека
с безумной верой в волшебство
прошу у богочеловека
прикосновения его.
144
В САДУ
Морозный воздух, сонный сад,
дрожащих веток паутина,
и снег - застывшая лавина,
и кочки на снегу рябят.
И как замерзший водопад,
сосульки вытянулись длинно,
и помутнела сердцевина,
и хищно острия блестят.
И кажется на первый взгляд,
что все безлюдно, все пустынно,
лишь молча горбится осина,
да волчьи ягоды горят.
И камень пьедестала сжат
чугунной пяткой властелина,
и в даль, где стелется равнина,
глаза незрячие глядят.
145
КУСТЫ
Не может ночь на веки
наклеить пластырь сна.
Сошлись кусты-калеки
у моего окна.
Изменчивы их тени,
их строй угрюмый тих.
Больное поколенье
горбатых и кривых.
Они хотят согреться
и просятся в тепло,
но могут лишь тереться
ветвями о стекло.
Я слышу их беседы
в каком-то забытьи:
их радости и беды
похожи на мои.
За переплет оконный,
где темнота и снег,
хочу я в их колонну -
стать равным среди всех.
146
ВЕТЕРАНЫ
Как будто их сюда согнали
и приказали им расти,
деревья черные стонали
по обе стороны пути.
А их кора была шершава,
вся из единого рубца,
и я налево и направо
не смел поворотить лица.
Качались дряхлые скворешни,
где больше не поют скворцы,
и сучья скалили черешни -
кривые, острые резцы.
Они пропущены сквозь войны
их искалечила пила.
И обнажились непристойно
разрезы поперек ствола.
147
XXX
Побелели ноябрьские ночи,
зимний ветер в степи засвистал,
и какой-то невидимый зодчий
превратил испаренье в кристалл.
С высоты воробьиного лёта,
разрезая холодную тишь,
вековечную вижу работу -
что оттуда еще разглядишь?
А закат молчаливый и жесткий
облегает с затылка до пят.
И лежат в забытьи перекрестки,
где ничьи башмаки не скрипят.
148
МИСТИКУ
Жизнь такая дорогая,
словно веточка нагая.
Бесприютная, сухая -
весь ее круговорот.
И живешь ты, полагая,
что взамен грядет другая,
словно женщина другая,
лишь свернешь за поворот.
Но доносится все чаще
холод, из угла сквозящий,
разве он не настоящий?
Если хочешь, убедись
Ты в забвенье погрузиться
думаешь, но глаз слезится.
Неужели повторится
в самом деле наша жизнь?
149
XXX
Я смотрю на жизнь в упор:
вот закат расцвел, пылая.
Груб в руках ее топор,
хоть сама она не злая.
Вечной прелестью маня,
царства обещает будто,
и цежу я: "Дай огня,
подожди еще минуту".
А она целует в рот
и распарывает вены,
и светлеет небосвод
над раздавленной вселенной.
Кровь течет из-под ногтей,
это царство человека -
удивленный крик детей
и чернеющее веко.
150
ЖАЖДА
Этажами громоздятся здания,
заплутал меж них мороз-слепец.
Неизбывной жажде созидания
не настанет никогда конец.
И неужто лишь нужда заставила
ток открыть и вольтову дугу?
И, мигая, вспыхивают правила
золотыми цифрами в мозгу.
И горят, как радуга, понятия,
вьется суть узором по стеклу,
и вещей глухонемая братия
попадает к мысли в кабалу.
Но хотя как будто все расставлено
по местам, как следует, точь-в-точь,
той душе, что знанием отравлена,
вековой тоски не превозмочь.
И болит в преддверии кромешности,
ощущая смертоносный яд.
Ну а вещи под покровом внешности
глухоту беспамятства таят.
151
XXX
Я слышу клокотание машины,
однообразный равномерный вой.
Конические мысли, как вершины,
стоймя становятся над плотью неживой.
Свистит огонь, в железной глотке сжатый,
мелькают блики около лица,
и паровые жаркие раскаты
не вырвутся из тесного кольца.
Так может быть, моя душа томится
во мраке - болью истекает в нем.
Но не дано ей перейти границу
меж моей твердью и моим огнем.
Ведь я никто, хотя я был бы гений,
что изобрел ракету и пращу.
И в сложности моих изобретений
я от судьбы пристанище ищу.
И этот вой машины мне приятен,
поскольку я усердно ей служу.
И в пестроте аляповатых пятен
я красоту искусства нахожу.
152
XXX
Так случилось: однажды в себя заглянул,
сквозняк занавеску качнул.
И открылось мне все - высота, глубина,
нет, город, а может - страна.
Там кипела работа, какой не понять,
хоть любую премудрость поднять.
И я понял, что главное скрыто во мне,
в этом городе, в этой стране.
Где какие-то тайные силы царят,
мою жизнь незаметно творят.
И забыв обо всем, я тайком наблюдал
за трудом, что меня созидал.
Но внезапно покрылся туманом проем:
был один я в незнанье моем.
Только горе, надежда, любовь и печаль,
откровения жесткая сталь.
Да моральный закон, как звереныш больной,
по пятам ковыляет за мной.
153
XXX
Солнце будет жечь дотла,
так, что некуда деваться.
Господи, твои дела,
страшно с ними расставаться.
Разорвешь палящий круг,
и пойдешь кружиться снова
в танце черно-белых мук
на другом краю живого.
Где ни той, ни этих нет,
тени их теней разбиты.
Только призраки планет
чертят синие орбиты.
154
XXX
Не упрячет за решетку
и глаза не выест ложь.
Но, сказать по правде, плеткой
обух не перешибешь.
Толком сам себя не зная,
ты несешь зародыш лжи.
И страшна она - двойная
бухгалтерия души.
Оттого, что правда мига -
кривда мяса и костей,
да еще стальное иго
человеческих страстей.
155
XXX
Задумчивые думы,
высокие мечты...
А солнце жжет угрюмо
до полной черноты.
От юного повесы
с разгульной широтой
до лиственной завесы
над каменной плитой
И тем прекрасней чудо,
чем элей молчать велят
И смотрит ниоткуда
светящийся твой взгляд.
156
XXX
Умирает мой город-калека,
жестяными проспектами сжат.
В забытьи, на обочине века,
переулков останки лежат.
И удаче моей не прижиться там,
где хищно царит небоскреб.
И осенняя влага ложится,
как посмертная маска, на лоб.
157
XXX
Пустыня вокруг, хоть и некуда деться от
шума,
посмотришь направо и глянешь налево -
борьба.
прячется рядом какая-то горькая дума,
и в голову лезет одно только слово -
судьба.
судьба - одиночество всех в человеческой
каше,
и крыльями машет летучая мышь нищеты.
И жить нам мешает далекое прошлое
наше,
и падают в ночь уходящие в завтра мосты.
158
XXX
Покрыли землю сеткой -
стальное волокно,
но быть обычной клеткой
не всякому дано.
Подобно шестеренке
вращенье совершать
И детские пеленки
мешают мне дышать
И я ищу лазейку,
я бешено сную,
а совесть-фарисейка
потворствует вранью.
XXX
159
Мы живем в муравьиной общине,
каждый каждому - брат или сын.
И царит в молчаливой гордыне
надо всеми закон-властелин.
Роем мы подземелья и ходы,
а над нами не светят огни,
и ужасное бремя свободы
безысходности нашей сродни.
Но люблю я ненужное дело,
что вершится столетья подряд,
и несу свое грешное тело,
а огни надо мной не горят.
160
XXX
На каждого венок терновый
примерит как-нибудь судьба.
И будешь ты, на все готовый,
стоять у черного столба.
Великий, как Джордано Бруно
в своем страдальческом венце,
и лопнут золотые струны
в кипящем огненном кольце
.
Но тихий коридор удушья...
Зачем предчувствие, как крот,
ведет сквозь бьющуюся душу
и толстые слои пород?
Какая сила там, во мраке,
плодит космическую муть,
когда готовится к атаке
на человеческую суть?
161
XXX
Белым-бело, как на том свете,
и разорвав молчанья круг,
разносится по всей планете
дрожащих веток перестук.
Я господин моей тревоги,
я царь великой нищеты,
и мне кивают вдоль дороги
крест-накрест черные кусты.
А город медленно кренится,
ломая собственный скелет.
А ночью прошлое мне снится,
и жалко вычеркнутых лет.
162
МЫСЛЬ
Приходит в сумерки и к мозгу припадает,
и цедит жизнь мою, губами шевеля.
В кромешном хаосе она возобладает,
над всем возвысится, как маковка Кремля.
Куда деваться мне от мысли-кровососки,
o с вампирской точностью являющейся в срок,
когда в изысканном своем, бесстрастном лоске
она, незваная, ступает на порог?
Пускай поет петух, ночной туман рассеяв,
абстрактной истиной окутанную тьму:
от крови праведников, жертв и фарисеев
во веки вечные нет прока никому.
163
XXX
Медленное шествие во тьму,
утомленно мысли шелестят.
За измену тихую всему
может быть, когда-нибудь простят.
Ведь важнее сонная трава
и деревьев мокрых череда,
чем любые умные слова,
чем любая радость и беда.
164
ЗА ШТОРАМИ
ШТОРЫ
Бесприютна моя нищета,
на снегу как собака ночует
Ну а горе по сердцу кочует,
прорезается складкой у рта
И в неволю свою заключен
через шторы я жизнь различаю,
и куда бы ни ткнулся, встречаю
этот тонкий, но мощный заслон
Лишь Планиды сверкающий глаз
мог бы выжечь отверстие в шторе
чтоб меня отпустившее горе
опоясало землю сто раз
XXX
165
Революции голос картавый
прошептал, что покой - это бред.
И заполз в наши легкие ржавый,
наркотический дым сигарет.
И повсюду охотничьей дичью
мертвецов запестрели тела,
потому что грозит обезличье
и застывшая твердь тяжела.
И сочилась с огарка на скатерть
капля воска в столетие раз,
и косилась в тоске богоматерь
закопченными пятнами глаз.
166
XXX
Жаркой верой сытно накормили,
заковали в кандалы слезу.
А когда хребет переломили,
понял я: теперь не уползу.
И прошлись походкою железной
по останкам тысячи веков,
и в своей надежде бесполезной
стер я пыль с блестящих башмаков.
Просто пыль коричневого цвета,
но не лжет бродячая молва,
что воспели лучшие поэты
эту грязь с ботинок божества.
Я его боялся, безусловно,
страшный бог стоял передо мной.
Но счищал порой почти любовно
жертвы кровь и человечий гной.
и cейчac, когда вопит тупица,
что его, мол, кто-то обманул,
до упора в круглые глазницы
я бы взор свой яростный воткнул.
Чтоб пред этим человечьим стадом,
Что считает жалкие гроши,
распростерлась беспросветным адом
ширь моей пылающей души.
167
XXX
Я жалкий наблюдал распад
под мрачной сенью гегемона:
как семь десятков лет назад
ревела древняя колонна.
Беззвучно разевая рот,
гасил огни зрачок-локатор.
Землей облепленный, как крот,
еще один вставал диктатор.
И запах разложенья рос,
к ноздрям подкрадывался ближе.
А кто-то целовал взасос
его ботинки в клейкой жиже.
168
ФИЛОСОФ
Однажды, когда неудачный
он слог со страницы убрал,
подумал внезапно и мрачно,
что зря это все написал.
Что, если все это - ошибка,
простят ли, простят ли тогда
И словно от холода, зыбко
дрожала его борода.
169
XXX
Свершилось: вновь задернутполог,
порвалась тоненькая нить.
И смотрит молча идеолог,
решая - быть или не быть.
Вновь сочиняют увлеченно
о правде лживые труды.
И замыкаются в колонны,
и собираются в ряды.
Опять они: скользят подметки
по ртам, по пальцам, по телам.
Лежу. Окончен сон короткий
с далекой явью пополам.
170
XXX
Есть что-то ненавистное в любом:
улыбка, голос, направленье взгляда
блудливый вызов, скотская бравада
развратная привычка быть рабом.
И мечется наш скорбный абсолют,
теснимый нашей сутью подловатой
в тот час, когда рассудок вороватый
отведать хочет самых лучших блюд
И жалость перепуганно глядит,
как бьется честь в мучительном припадке
И мысль, вспорхнувшую подобно куропатке
дубиной каменной сшибает троглодит
171
XXX
Завопить бы: вы мне не родня,
ваш закон невозможен и дик.
Но не слушает больше меня
в пересохшей гортани язык
Эта жизнь - ненавистная блажь,
возразишь - налетят и сомнут.
Но послушай: чего не отдашь
за каких-нибудь пару минут?
Чтобы в этот тифозный барак
залетел хоть обрывок цветка,
и светило бессмертье во мрак
желто-белым огнем ночника.
172
XXX
Живи пронзительно и строго,
но в ту же реку не войдешь,
ведь нет намеренья у бога
карать предательство и ложь.
И в безнадежный час измены,
великий и убогий час,
блестит божественная пена,
скрывая истину от глаз.
Душе не хватит революций:
природа возводила клеть.
И новый никакой Конфуций
не сможет смерть преодолеть.
173
XXX
Я проснулся в черном страхе,
словно лет сто пятьдесят
я уже лежу во прахе -
все никак не воскресят.
Птичья стая режет плоско
воздух жесткий и рябой,
как железная расческа
над землей и над судьбой.
И не жаркий кипарис там,
влажный клен стучит в окно,
что пред вечным аферистом
в страхе корчиться грешно.
174
XXX
Истребилась моя слепота,
уничтожилась вера стальная.
Слишком многое, страшное, зная,
озираю родные места.
Здесь ступала нога сатаны,
и повсюду его отпечатки,
и в незыблемом, вечном порядке
громоздятся безумные сны.
И в могилах по черным буграм
убиенных несметная сила,
и во славу свинячьего рыла
на столетия выстроен храм.
Но я верую: правда нужна,
хоть без устали бьет и корежит.
И за век, что бессмысленно прожит,
чашу горечи пью я до дна
175
УРАГАН
Мой ураган духовный как смирить?
Я не могу в забвении парить,
поскольку я отрезан от вселенной
и тягостен мне бунт четырехстенный
под колпаком, в заплеванном углу,
где расцветает сырость на полу.
И бьет наотмашь ледяным потоком,
слепит глаза в стремлении жестоком
прорвать заслоны, затопить миры,
но нет из черной выхода дыры.
И нет конца взбесившимся желаньям,
запутавшимся в беге тараканьем.
А впереди бессмысленный покой,
где ни вздохнуть, ни шевельнуть рукой.
Распад материи, уход за грань Природы
и равнодушные, сверхчувственные воды.
И только вечности единственный зрачок
дрожит, уставившись на тесный пятачок.
176
XXX
Есть абсурд королевской химеры,
если роскошь внутри и вокруг,
и абсурд есть пронзительно-серый -
монотонный колес перестук.
Есть абсурд ритуальных закланий,
грозных вер неизвестно во что.
И абсурд сокровенных желаний,
про какие не знает никто
Есть абсурд любопытного взгляда,
что сквозь атом стремится к ядру
Вот и все, потому что не надо
мне гармонии, если умру.
177
XXX
Очищающий огнь операции
прописали залетной душе,
и лежит в состоянье прострации,
ни на что не способна уже.
Вытри скальпель скорей окровавленный,
не хирург, а палач и мясник,
чтобы воздух, свободой разбавленный,
к опаленному сердцу приник.
На халате его - пятна красные,
и сверкают очки на носу
Брось, мое вдохновенье прекрасное
я до морга и сам донесу
178
XXX
Вот я остановился,
вперед я посмотрел:
там горизонт кривился,
и горизонт горел.
Извечные колоссы
земных материков
летели под колеса
стальных броневиков.
В каком-то пекле жарясь,
все лопалось от мук.
И "Менэ, Тэкел, Фарес"
послышалось мне вдруг
И в высь над горизонтом
не поднимался дым,
но душ всеобщий стон там
был непереносим.
Казалось, оползая,
он в пыль мой мозг сотрет
И опустил глаза я,
чтоб не смотреть вперед.
179
КАРТИНА ХУСЕПЕ РИБЕРЫ
"ДИОГЕН С ФОНАРЕМ"
Это правда - разве мы хотели
звать ее свом поводырем?
И идет, заглядывая в щели,
человек с горящим фонарем
Ни крупицы, ни единой крохи,
ничего, что он найти бы мог.
Лишь блестят неистово сполохи,
разрезая жизнь наискосок.
Неужели только Кара-Кумы
да Сахара - голубая хмарь?
И молчит устало и угрюмо
человек, сжимающий фонарь
180
XXX
Скрестились бумажные шпаги,
и жирные строчки ползут
Не то чтоб избыток отваги,
скорее лирический зуд.
Что делать: такая эпоха,
по-новому все говорят.
И правда до смертного вздоха
сменила свой древний наряд.
Засунула в рот сигарету,
в любовниках вся и в делах
А раньше, бывало, по свету
водили ее в кандалах
Использует те же намеки,
тишь скобки раскрыл аноним,
и грозно бряцают пророки
бумажным оружьем своим
181
XXX
Кто умер, вышвырнут на свалку,
взамен него придет другой.
Но жалко, жалко, жалко, жалко
того, чье прозвище - изгой.
Кто уничтожен мимоходом,
кого решили растоптать,
и чьим бессмысленным исходом
нам ничего не оправдать.
Кому страдания гримаса
и скорби - искривила рот.
Лишь единица, а не раса.
Лишь человек, а не народ.
182
ВОЗРОЖДЕНЬЕ
Воет ветер в черной подворотне
где одни нависшие углы.
В пустоте безжизненной субботней
влагу пьют разбухшие стволы
И по стеклам ветки ударяют,
совершая медленный обряд.
Бесконечно что-то повторяют
и не знают, что они творят
Словно в темный час происхожденья
все из пепла силится восстать
Глупенькое слово "возрожденье"
захотелось вслух пробормотать
183
ВОЛНА
ВОЛНА
Причина рожденья волны неизвестна,
и можно только гадать,
какая была в пустоте бессловесной
великая благодать.
Но что-то внезапно слегка замутилось,
потом завертелось волчком
и в странную очень дорогу пустилось,
но не было страха ни в ком.
И только когда вертикальной стеною
с гребешками, напоминающими кайму,
нависла - вспыхнуло вдруг больное
и бесполезное "почему?"
Почему отсвечивают перламутром
миллиарды переливающихся огней?
Почему этим светлым и ласковым утром
я должен лежать, погребенный под ней?
Почему мне назначено костодробленье
в дробилке бессмысленного бытия,
где исчезло все мое поколенье,
миллионы таких, как я?
184
ХXX
Чем свет обнаженней, тем резче
граничит с ним полная тьма.
Мне снятся обычные вещи,
которые сходят с ума.
В свободе своей окаянной
предмет, угловат и коряв,
летит, от безвластия пьяный,
все свойства свои потеряв.
И атомы мчат по спирали,
утратив взаимный контроль,
как будто они отыграли
давно надоевшую роль.
И нет никаких гравитаций,
нет силы, способной сплотить
Им некого больше бояться,
и некому их укротить.
Немые, глухие, слепые
в бессмертной своей маете.
И нету границ энтропии,
и нету конца пустоте.
185
XXX
Так исчезло мое поколенье,
расползлось как прогнившая ткань.
Словно третье стоит отделенье,
наша хмурая Тьмутаракань...
Только ветер в кустах шевелится,
бормоча всякий вздор, как старик
И секунду какую-то длится
полуночный разбойничий крик
И с великой планеты Разлуки,
из утробы ее ледяной,
привидения,тени и звуки,
прилетают для встречи со мной
186
XXX
Оскалило время клыки
с коричнево-желтым налетом.
Над пропастью и над болотом
машин раздаются гудки.
И бельма уставив во тьму,
слепцы собираются в стадо,
и пена незрячего взгляда
ползет по лицу моему.
Задвигались: гомон и крик,
я чувствую тел колыханье,
горячее слышу дыханье:
мужчина, ребенок, старик.
Как будто другой Моисей
связал их веревкой свободы.
Как плевел, изъят из народа,
один я средь Родины Всей.
187
XXX
Подо мной земля зашевелилась,
рыхлая, как хлебный каравай.
Но скулить не стоит: сделай милость,
ты меня, судьба, не убивай.
Ибо век идет в косоворотке,
засучив по локоть рукава.
И течет по узенькой бородке
уличная подлая молва.
Отчего-то щурится знакомо,
острых глаз выплескивая ртуть
Кажется, от сплетни до погрома
он способен враз перемахнуть.
Потому не стоит унижаться,
что-то клянчить у таких, как он.
Времена, как сумерки, ложатся,
подступая с четырех сторон.
188
XXX
В этом тихом движении вбок
мое место на самом краю,
чтоб начищенный чей-то сапог
не споткнулся о душу мою.
Но скрипят и скрипят сапоги,
длится ночи глухая возня,
потому что не видно ни зги
и на шаг от тебя и меня.
Вот я предал, и стало легко,
и чужая земля под ногой.
Это где-то во мне, глубоко
тяжело шевельнулся другой.
189
XXX
Векового спора не доспорив
и манатки покидав в баул,
посуху, а может быть, и морем
навсегда он тихо ускользнул.
Был окутан дымкою воздушной
уходящий в море пароход,
и не мог я видеть равнодушно
этот скромный роковой исход.
Снова даль расплывчато белеет
на последней выпуклой волне.
Знаю я: он больше не жалеет
ни о ком, а также обо мне.
190
ХXX
Пасмурное, хмурое похмелье...
Времена постылые кляня,
захотела справить новоселье
в час урочный вся моя родня.
Как горох рассыпалась по миру,
расползлась неведомо куда.
И чернеют голые квартиры,
разбросав, как нервы, провода
Я, пожалуй, ничего не брошу
даже ради дорогой семьи:
не на кого мне оставить ношу,
что тащили пращуры мои
Я не верю в перевоплощенье
на земле какой-нибудь иной,
только в теней мерное вращенье
над просветом лампочки ночной.
191
XXX
Больше кровь не застывает в жилах,
если в ночь уносятся друзья.
Провожать я, кажется, не в силах
уходящих в дальние края.
Помню, как летели прочь из клетки,
все в надеждах, словно в орденах.
Как в журнале мертвые отметки,
вновь сошлись мы в городских стенах.
А сейчас куда-то семьи тащим,
в безнадежном холоде горя.
Но ища чего-то - не обрящем
в пустоте, по правде говоря.
Потому что заложило уши
на крутом и скользком вираже,
и кричать "спасите наши души"
смысла нет, мне кажется, уже.
192
УГРОЗА
Ты колышешься, угроза,
острый шип зажав в руке,
как оранжевая роза
на сентябрьском сквозняке.
Ось со скрипом завертелась:
вряд ли можно прекратить.
Сердцу просто захотелось
привкус яда ощутить.
Он таблеточный и сладкий,
тлеет исподволь внутри.
Так - мучительно, украдкой
смерть берут в поводыри.
Так несутся вдоль тоннеля
к центру светлого пятна.
Из расхристанной постели
и с колодезного дна.
193
XXX
Мой мозг распух и нервы обнажились,
и, как вороны, мысли закружились.
Заткнуть бы уши или принять яд,
чтобы не слышать, как они вопят.
А рядом дождь струится тополиный,
но нет для сердца песни соловьиной.
В моей квартире даже днем темно,
лишь в центре пола - жаркое пятно
194
XXX
Отсекали голову от тела,
рубанули топором сплеча.
И кольцо на солнце заблестело
на одном из пальцев палача.
Взвизгнула толпа в зверином раже,
задрожал пружинистый настил.
Если был я в чем повинен даже,
я за все сегодня заплатил.
До свиданья, грязная орава,
что украла все мои права.
Смотрит в небо тускло и кроваво,
ничего не видя, голова.
195
XXX
Вот я родился снова
в какие-то века,
и полюбил я слово
чужого языка.
Мучительно и тупо
ломилась боль в виски,
и жизнь сочилась скупо
сквозь узкие зрачки.
И тот мой век отмерил,
кто в грязь меня вгонял.
И мне никто не верил,
что я не изменял.
И был я в этой роли
так жертвенно высок,
что сердце распороли
мое наискосок.
И в летний зной палящий,
изображая смерть,
почти как настоящий,
я скреб земную твердь.
Летит душа пустая
сквозь звездные клочки,
а мне воронья стая
садится на зрачки.
196
XXX
Свободы страшное лицо
явило бледность восковую.
Стоят народы вкруговую,
друг друга заключив в кольцо.
Стучат огромные сердца,
чернеют братские могилы,
и рвутся мировые силы
разъять друг друга до конца.
И опаленная душа
коросту страсти обдирает
и все никак не помирает,
горючим временем дыша.
197
XXX
Опостылело мне королевство мое дорогое,
от его благодати усталому сердцу невмочь.
Потому что дано ему счастье раба и изгоя,
и не знает рассвета безлунная долгая ночь.
Влажно-серый туман пролился на лицо, как чернила,
и глотаю я жизни горячий и горький настой.
Может быть, за стеной, что полнеба от нас заслонила,
есть еще один мир, удивительный и золотой.
Улетает мечта из империи древнего горя,
где рычит самоед, наточив на собрата клинок.
Я был горстью земли под железной повозкой истории,
на последний допрос увози меня в ночь, воронок.
198
XXX
Белеют валуны, и дали золотятся,
приклеилась к земле колючая трава...
Кто мог предположить, что тени превратятся
в людей и воскресят забытые права?
Прародина пяти глухих тысячелетий
прижмёт тебя к груди, так что в глазах темно.
И страшно понимать, что нам на этом свете
по правде говоря, иного не дано
Прошу тебя, Восток, ослабь свои объятья
В них можно околеть, так ласка горяча.
На древнем языке гортанно бормоча,
везде вокруг меня мои чужие братья
XXX
199
Из наличия красок, из спектра тонов
и расцветки
я возьму только желтый, доверюсь ему
одному.
Как велели когда-то мои иудейские
предки,
иудейскую веру на вечную веру приму.
Неспроста по ночам шестипалое чудище
снится;
если снится такое, так значит, уже
неспроста.
На рубахе, над местом, где сердце в груди
суетится,
из дешевого ситца должна быть нашита
звезда.
Инквизиторам в руки никто б меня больше
не выдал
все известно и так, стало б незачем
им выдавать.
Я, питающий ненависть к символам всем
и эгидам,
лишь под этой эгидой согласен идти
воевать
Жду в садах не взойдут ли
шестилепестковые розы.
шестиперстыми звездами вышит ночной
небосвод.
И придет звездопад, и закапают звезды,
как слезы,
на меня, на него и на вечный еврейский
народ.
ПЕРЕЛИВЫ
XXX
Влажные, густые переливы
200
так глаза блестят
Даже на краю, покуда живы
любят и хотят.
Если ж зелье от тоски и гнева
выпить захочу,
пусть прижмется ледяная Ева
к моему плечу
Пусть солжет, что правда не бескрыла,
что мечта не зла
Шелковая изморозь покрыла
все мои дела
201
XXX
На стыке переулков серых
ютимся в черных мы пещерах
к лицу усталому - лицом.
Здесь, в окруженье табуреток,
столов кухонных и таблеток
от боли головной - живем.
Здесь искалеченный судьбой
печется о семейном благе:
днем, тратя душу на бумаги,
скучает по ночам с женой.
Сюда, как много лет назад
отец, наивную подругу
привел и сын. Опять друг другу
они о чувстве говорят.
202
XXX
Недаром голосил по-бабьи
царь: перепутав свет и мрак,
женился на болотной жабе
по глупости Иван-дурак.
И на перине жаркой лежа
с женой законной бок о бок,
всю ночь он чувствовал на коже
щемящий, тонкий холодок.
А жаба скользкая лоснилась,
все так же густо-зелена,
и дураку напрасно снилось,
что стала женщиной она.
203
ИНКВИЗИТОР
Инквизитор ты мой голубой,
столько лет проживающий рядом,
столько лет угрожающий адом,
и в раю не хочу быть с тобой.
Алы губы и взор твой горящ:
ты пытаешь меня неустанно.
Говорю:"Глубока моя рана",
но стерилен и светел твой плащ.
Ненавижу твою чистоту,
что царит надо мною убого.
Божье царство без признака Бога
мимо жизни проводит черту
204
XXX
Мы друг на друга взгляды устремляем,
но я прошу: так странно не смотри,
ведь мы всего лишь дурака валяем,
чтобы заполнить пустоту внутри.
Та пустота... Случайно обнаружа,
пожму плечами - только и всего.
Безликая, незыблемая стужа
стремится к жару тела твоего.
И ты молчишь, крыла затрепетали.
В скрипичной гамме нервы задрожат.
И золотые, сказочные дали
как на ладони предо мной лежат.
205
XXX
Моей квартиры каменное чрево,
где редкий луч прокалывает тьму
И женщина, нагая, словно Ева,
лежит, прижавшись к сердцу моему.
Какие там она услышит звуки:
колес шипенье, колокольный звон?
И незаметно маленькие руки
сжимают сердце с четырех сторон.
А за окном как будто бы светает,
сползает с листьев ночи простыня,
и сил моих покуда не хватает
взглянуть в лицо раскрывшегося дня
206
XXX
Поселился во мне наблюдатель усталый
не великий философ, не жалкий пигмей.
Только он разглядел, из какого металла
были губы у женщины слабой моей.
Ничего не случилось, но что-то такое
стало жалко и жадно из щелей переть,
и рассеялся сон золотого покоя,
только он все еще продолжает смотреть.
Он большое стекло своего микроскопа
погрузил в безысходность, в ее глубину,
где в преддверии жизни, еще до потопа
бессловесные чувства блуждают по дну.
207
XXX
Порой бывала наша связь
слабей непрочной паутины,
но тело, даже не стыдясь,
своей желало половины.
И темных мыслей караван
нагружен был не так уж тяжко,
когда скользила на диван
ночная, тонкая рубашка.
И превращалось в ложь и бред
то, что наполнить жизнь хотело,
и свой единственный ответ
угрюмо диктовало тело.
Из стихов Олега Минкина
208
(перевод с белорусского)
МОТЫЛЬКИ
(цикл "Памяти Данте")
Я оказался в полной тишине,
среди стволов я нес свое дыханье
и ощущал я как бы затуханье
пространства, света, времени во мне.
И донеслось внезапно, как во сне,
прозрачных, тонких крыльев
трепетанье.
Беззвучный хор, нестройное рыданье,
соната скорби на одной струне.
"Дышать, дышать," - угрюмый хор
тянул.
И он сказал: "Ты слушаешь моленье,
что шлет ко мне больное поколенье
кто, не войдя, обратно повернул.
В младенчестве им не дали глотка
испить, припав хотя б на миг к Отчизне.
Без слов, без смысла выпало из жизни
отродье человека-мотылька"
209
ИЗГОИ
И я увидел в небе череду
бесплотных зданий, что летели низко
под тусклым светом солнечного диска,
пытаясь зацепиться на лету
за ветки черные, но превращалась в грязь
листва, хрустящая от каждого касанья.
И жалобно скулили люди-зданья,
над головой бессмысленно кружась.
И он сказал: "Ты созерцаешь тех,
кто лес чужой пытался сделать гуще,
когда сгорала отческая пуща,
и это был единственный их грех.
Запомни стон, распластанный вокруг:
изгой то клянчит о своем жилище.
Но мертвый лес, глухое пепелище
не возродится от безмерных мук".
210
СВЯТЫЕ
Я видел женщину. как тысяча свечей
лицо нездешней красотой сияло.
А рядом с ней толпа святых стояла,
напоминавших чем-то палачей.
Наперекор самим себе они
вопили в ужасе искусанными ртами,
и все секли несчастную кнутами,
и я спросил: "Кто это, объясни".
И Он сказал: "Трусливые сердца,
те, кто жалел Отчизну безучастно,
и в час, когда она была несчастна,
из теплых нор не поднимал лица.
Обречены вовек ее пытать,
и, словно пух, повязки с глаз слетел]
стонала твердь, а все они хотели
в глубоких норах жиром обрастать!"
211
_____ 1997 - 1999_____
Парад теней
Во сне прихожу я в какой-то дом,
где лестница вьётся винтом.
Из комнаты в комнату перелёт,
кубический переплёт
в раструбе невиданных перспектив
речитатив.
Есть дом, где сгущается пустота
в нездешнюю благодать,
хоть призрак не тот и тень - не та,
но прежних не воссоздать,
и тем, что расценивается как мечта,
здесь хочется обладать.
Ведь явь - ты поверишь? - не грань бытия,
и в общем-то я убеждён,
что если развеялась узость моя,
и смысл мой освобождён,
то это, пожалуй, и есть колея,
пройти по какой я рождён.
212
***
Если тени, рассеянные по небытию,
соберутся ко мне забрести,
загляну я, как следует, в душу мою
в тот же вечер - часам к шести.
И я выберу место действия : сад
или холм приозёрный, где
наклоняется университетский фасад
в направлении к чёрной воде.
Ибо факт этой встречи - он так велик,
что траву пронизала дрожь.
И когда пролетает за бликом блик,
может именно их ты ждёшь,
предвкушая явленье - парад теней,
где любая деталь важна.
И поэтому, не зажигая огней,
молчаливо сидишь дотемна.
Под трепещущих листьев аккомпанемент
и мигающих мыслей ток
до тех пор, пока в некоторый момент
не взлетают они на восток.
213
***
Я прохрипел в который раз
про тех, кого здесь нет.
Но захлебнулся мой рассказ,
рассыпался сюжет.
Стал за деталью я деталь
нанизывать, шутя.
Но хмуро шевелилась даль,
по зимнему блестя.
Умом судьбы не ощутишь...
Итак, давай начнём
крушить тот ум, что мыслит лишь,
за то, что ложь есть в нём.
Пускай безумия пары
сгущаются в росу,
а в ней колеблются миры,
как ветки на весу.
214
***
От сизого пепла - палящей среды обитанья,
где воздуха лёгким хронически недостаёт,
не дальше до неба, чем нам - от войны
до братанья,
когда скорпион бедуинскую песню поёт.
Так значит не выверт - туманное
марево муки,
какое ползёт желатином из впадин ноздрей.
Симфония жизни, не помня о Брамсе и Глюке,
в сплошной абсолютности
истин бесспорных мудрей.
Но я не мудрей, чем немое моё отраженье
в том облаке света, откуда я выпал
во тьму.
И ежели суть существует, то это -
скольженье,
движенье навстречу
бессмертному сну моему.
215
***
Душа, не боли.
Хоть выдумка, впрочем,
ты всем средоточьем
растёшь из земли.
Желудок, ты - явь.
Пускай эфемерен,
страданьем промерен,
но жить предоставь.
Зачем вы, глаза ?
Прочесть телеграмму
про чёрную яму
и вход в небеса.
216
***
Один в бесконечном ряду:
нелепое дело, бесспорно.
Мы все - безымянные зёрна,
прозрачные точки во льду.
А может быть, тени в саду,
глядящие в небо упорно,
а может быть, искры из горна
в каком-нибудь новом аду.
Под знаком великого "жить"
мы, точки, сливаемся в массы,
чтоб нации, этносы, расы
историю стали вершить.
Чтоб смысл обрести пустоте,
застывшей в хрусталике глаза.
Вселенское бремя экстаза
очистить в любовной мечте.
217
***
Прорва под каждым из нас,
клеток предательство всюду.
По вдохновенью и чуду
бьёт сумасшедший фугас.
Так же как в пору отцов
ползают войны под боком,
и в озверенье глубоком,
век абсолютно свинцов.
Точно как в те времена,
тащат свой груз страстотерпцы,
и растворяется сердце
в чёрной амброзии сна.
218
***
Из прорвы настоящего, из ямы
к гармонии, пожалуй, не прильнёшь.
Забытые, гарцующие гаммы -
фантазия, хоть может и не ложь.
Прозрение - оно маячит втуне
в безветрии воздушным пузырём.
И мысль густеет, словно в полнолунье
косая тень под чёрным фонарём.
Пьянее жизнь, чем горькая мадера:
залил глаза, а там хоть волком вой.
И ни одна приблудная химера
не вспыхнет въявь над мутной головой.
219
***
Понимая бессилие слова,
погружаясь в его немоту,
мысль дремучая мается снова,
постепенно сползая в тщету.
О тщета, голос муки Господней,
оголтелая ложь естества !
Но в пылающей тьме преисподней
антитеза твоя не мертва.
Как ребёнок надежда трепещет,
гул сердечный сжимая в толчки.
И фонтаном прозрение хлещет
сквозь ослепшие напрочь зрачки.
220
***
Светится в тьме чугунной
тонкая стрелка - даль.
Смерть наркоманки юной -
это уже деталь.
Чувства не принимают
боли, что прёт извне,
только лишь муть вздымают
во мне.
Следом за господом богом
шествуя в тёмный зал,
я бы сейчас о многом
порассказал.
221
/
***
Жизнь сузилась до рамок полусна.
Я ощущая, бодрствую, конечно.
Но связь явлений напрочь смещена,
настолько время стало скоротечно.
Оно кометой ринулось вперёд,
вгоняя в транс материю живую.
А мой будильник равнодушный врёт
про то, что я, как прежде, существую.
Нет прежний Я действительно иссяк,
и это- вывод, аксиома, теза,
как то, что режет предрассветный мрак
пронзительная нежность полонеза.
Хоть мерзостен судьбы переворот,
я не боюсь скользнуть в его воронку,
когда, как тать, подкравшийся разброд
кривым ногтём колотит в перепонку.
222
***
Правда, что жила во мне,
исчезает неизвестной.
Я над плоскостью отвесной
наклонился : что на дне ?
Детство, молодость моя,
переулок Театральный,
контур прошлого овальный.
Дом, родители, друзья.
В тёмной сутолоке лип
запах сладкий до истомы,
и парящий, невесомый
белой лестницы изгиб.
223
***
Может быть, я всё забыл
и поэтому мне скучно.
Только боли не избыл,
копошащейся беззвучно.
На окраине души,
там, где дальние задворки,
или в умственной глуши,
в толще почвенной подкорки.
Но бессмысленно пенять
на судьбу, что зло искрится:
даже если всё понять,
ничего не повторится.
Даже если оплатить
безнадёжные кредиты,
на холсте не воплотить
тонкий профиль Афродиты.
224
***
Я растоптан обширностью нашего вида,
средоточием судеб под скоп9ищем крыш.
Распростёрлась и давит меня пирамида -
не сбежишь.
Коллектив, ты ломаешь меня, как былинку,
ты меня отрицаешь, в себе растворя.
И противно мне старую слышать пластинку:
всё не зря.
Я такой же как все? Ни за что не поверю
даже в час, когда с бомбой войдёт Алладдин.
Погасите огни и захлопните двери -
я один.
225
***
Две фигуры чёрных у дороги,
где машин сплошная толчея.
Всюду люди ...Но и мы не боги,
ничего не сделаешь, друзья.
Как свой путь прокладывают реки
к морю, приближаемся к концу.
Что известно, брат, о человеке
нам с тобой - ребёнку и слепцу?
Чуял век войны и крови запах,
не считал бессмысленных утрат.
Мы, как встарь, застыли в чёрных шляпах:
не заметно благодати, брат.
226
***
Печальны близкой старости приметы:
морщины, седина.
Уносятся не годы, а кометы,
а вот - ещё одна.
Но только вот, как чувства извратились,
как съежились, гляди.
А может, незаметно превратились
в ту жизнь, что позади.
И только страх себе не изменяет,
в открытую грозя.
Во всех грехах огульно обвиняет,
из-под окна сквозя.
227
***
Слегка как будто опасаюсь:
не занесло б на вираже.
Я фарами в туман врезаюсь
и кажется не сплю уже.
А клочья рваной белой плоти
смыкаются сплошной стеной.
И мокрые дрожат щепоти
меж неизвестностью и мной.
В пространстве, от воды увечном,
дорога скользкая долга.
На каждом перекрёстке встречном
я жду случайного врага.
Когда облепленный туманом
и тоже облечённый в сталь,
мой антипод рванёт тараном,
расплющив чёрную педаль.
228
***
Жизнь, на радости скупая,
чужеземный звукоряд.
Ночью тени, обступая,
мне о прошлом говорят.
Я, случается, жалею,
вспоминая на ходу
ту тенистую аллею
в старом пушкинском саду.
А знакомая развилка
так безумно далека,
что дрожит и бьётся жилка
где-то в области виска.
229
***
В разлуке - потеря,
похоже на смерть.
Разрушилась твердь:
во что я поверю?
За Родиной вслед
и мать улетела,
будить не хотела,
проснулся - и нет.
Подруги, друзья - все в разные страны,
не вспомню лица.
Качаюсь, как пьяный,
и жалко отца.
230
***
Промелькнуть в альманахе
экземпляров на сто.
Мимолётные взмахи
не считает никто,
и уродуют страхи,
что мол это - не то.
Но душа - заграница
в чёрной дымке густой.
Может быть, сохранится
тень моей запятой.
И воскреснет страница
под железной плитой.
231
***
Выветриванье душ от возраста и скуки;
куда себя девать - не в шутку, а всерьёз.
И вот однажды в ночь в уборной режут руки,
царапают лицо и давятся от слёз.
То, Родина, твоя косая тень упала
на выжженные сплошь, измызганные дни.
За то, что в энный час бесследно всё пропало,
меня неважно где, хоть спьяну, помяни.
232
***
Пыль над городом - жёлтая маска.
Помутнело в машине стекло.
Сочиняется страшная сказка,
быть в которой - моё ремесло.
Стал я ближе не к небу, а к Мекке,
к иудейской отраве приник.
Человеки кругом, человеки,
да песок - вперемешку и встык.
Он когда - то торчал монолитом,
перерезать пространство хотел.
Всё равно: быть живым, быть убитым,
лишь бы он на зубах не хрустел.
233
***
Вместо меня - несколько слов
на каком-то из языков.
Так совершается обыкновенно,
неравноценно.
Даже в случае, если я -
чёрная неразбериха ручья
и вдоль него ползущая пена,
неравноценно.
Сто элементов и сотни таблиц
не воскрешают исчезнувших лиц,
вспыхнувших в калейдоскопе мгновенно,
неравноценно.
234
***
В час иссякания эпохи
не видно траурных огней.
И ветра невесомей вздохи
плывущих в сумерках теней.
Мои друзья, у лип цветущих,
что задремали на холмах,
о близости удач грядущих
нам больше не мечтать впотьмах.
В кругу тропического зноя
всё так меняется в цене,
что жизнь почти как паранойя,
неизлечимаявполне.
235
***
Логика крысиная ясна -
вырваться из солнечного света,
и скользнуть хвостатою кометой
в мир иной, в другие времена.
Где, конечно, не грозит война,
хлопая стрельбой, как парусиной,
но согласно логике крысиной,
жизнь твоя вполне защищена.
Слыша философствующих крыс,
ощущал я внутреннее сходство:
может быть, душевное уродство
и меня заманивает вниз.
В тишину без края и конца,
в сумерки, глубокие как норы.
Сжать внутри общины, стаи, своры
в сердце многих многие сердца.
236
***
Мой праотец, одетый в шкуры,
в пространстве, заданном судьбой,
путь человеческой культуры
не замкнут мной или тобой.
Её мучительные роды
сменили приступы тоски,
когда безумные народы
дробят планету на куски.
Машин пронзительные крики,
научно-электронный гроб.
Мы оба абсолютно дики,
мой праотец - питекантроп.
237
***
Убывают чувства понемногу,
превращаясь в жалкое рваньё.
Только страхи возвращают к Богу,
по ночам вопя, как вороньё.
Это правда: я устал бояться,
по привычке жизнью дорожить.
Если страхи в сердце не роятся,
смысл теряет ощущенье "жить".
Может лучше в зыбкости рассветной
из вагона в блёстках конфетти
безбагажно, тихо, безбилетно
на последней станции сойти.
238
***
Опустится пенье до воя
и сгинет в холодном дыму.
Есть в нашей судьбе роковое
стремленье: обратно во тьму.
Где чувства колышутся немо,
и холод над горлом скользит.
Но ядерным взрывом система
рассудку уже не грозит.
Я винтиком больше не буду
в железном торчать костяке,
уж лучше увидеть Иуду
с монетами в потной руке.
239
***
Исчез мой век в одно мгновение,
сошёл, как краска с полотна.
Осталось ветра дуновение
и строчка, может быть, одна.
О тихом летнем трепетании
и ветке сломанной в саду,
когда с какого-то свидания
домой я медленно иду.
Свежо под сомкнутыми кронами,
скамейки низкие пусты,
и силуэтами точёными
маячат чёрные кусты.
И незаметно всё сбывается,
о чём предупреждали сны,
и флаг над башней развевается
какой-то сказочной страны.
240
***
Вспоминаю путь мой длинный
без начала и конца.
Хмурый, как роман старинный,
сплошь от первого лица.
Где лишь мысль моя, как тройка,
в снежную ныряет мглу,
и одна чернеет койка,
опустевшая в углу.
Где же вы, мои желанья -
гулкие колокола ?
В двух шагах за тонкой гранью
прожитая жизнь легла.
Вижу все её детали,
смысл таинственный - в любой.
Словно сетка на эмали,
чёрная - на голубой.
241
***
Вот склоняется над бездной
век - таинственный мудрец,
обезумевший творец
воли ядерно-железной.
Мёртвым знанием своим
рвёт он души, как щипцами.
И разрыв между отцами
и детьми - невосполним.
Что почудилось, когда
вытянулся он и замер :
газовых проёмы камер
и кремлёвская звезда.
242
***
Горячий ветер дует в спину,
как будто гонит вдаль, туда
где снег ложится на равнину,
и воют в голос провода.
"Хамсин" - безумная повадка,
и пышет жаром из окна.
Что бедуинская палатка,
что небоскрёб - одна страна.
Но холодно, когда итожа
тоску ненаступивших дней,
помчится, как мороз по коже,
луч близкой старости моей.
243
***
Я вырос в республике пьяной,
где тесно от горьких озёр.
И в тёплую полночь каштаны
душевный ведут разговор.
Но едкую горечь вдыхая,
я понял, что был в забытьи.
И выпала трезвость сухая
мне в зрелые годы мои.
Эдем и его филиалы,
за взрывом - ещё один взрыв.
Кривые, гнилые кварталы,
утроба твоя, Тель-Авив.
244
***
Чем больше лет моих на дне
лежат, забыты и безлики,
тем чаще призраки во мне
скользят, как солнечные блики.
В хрустальном холоде воды,
в той пустоте незамутнённой,
где лишь гармонии стозвонной
звучат высокие лады.
245
***
Прошлое - волшебная шкатулка.
Смотришь внутрь, а видишь высоту.
В тишине кромешной переулка
я нашёл забытую мечту.
На столбе лишь лампочка мигает,
в парке песня старая слышна.
И меня почти не отторгает
от себя - любимая страна.
Слабый ветер, спящие каштаны,
По - июньски сочная трава...
Тихо так, свежо и первозданно,
что, конечно, мать моя жива.
246
***
Вокруг проходимцы и шлюхи,
и не о чем тут толковать.
Как будто навозные мухи
слетелись сюда зимовать.
Из белой пустынной Сибири
и стран отдалённых иных.
Блестят, как алмазы, в сортире
над калом тифозных больных.
Загажены стены и люстра,
задавлены чувства жарой.
Искусство, искусство, искусство -
бубнит этот бешеный рой.
247
***
Я был человек знаменитый
для нескольких мёртвых теней,
но вычеркнут смысл позабытый
какой - нибудь кривды моей.
Чем дальше, тем тоньше граница
страны под названием "явь".
В пространство сойти со страницы
несложное дело, представь.
А там молчаливые грёзы
и встречи счастливыеждут.
Рябины мои и берёзы
со мной повидаться придут.
248
***
Словно камни кромсают друг друга
слова.
В "ёжик" выстрижена трава,
всё закручено туго,
и болит голова.
Только сон - есть свобода,
надежда неважно на что.
И сплошное ничто
убирается с чёрного хода.
249
***
Кишенье атомов - реальность естества,
Где смысл имеют лишь инварианты.
Галдят теории, фальшивые гаранты
Того что правда явь и совесть не мертва.
Мой дух - извилистых понятий проводник,
Опора хлипкая всей истинности мира ,
Сознайся : тело - блеф , лишь съёмная квартира
Для тех , кто выдохся и в тайну не проник.
Там клетки пёстрые дробятся на куски,
Как люди женятся , крадутся , убивают.
Клянутся совестью , что проще не бывает,
Чем в ночь бессонную свихнуться от тоски.
250
***
Обступила времени трясина,
Хлюпая, ворочаясь , хрипя.
И судьба аккордом клавесина
Заскользила вдоль самой себя.
Пасмурная древняя морока,
Сочинившись в утреннем бреду,
Складно лжёшь про то как одиноко
И свинцово по земле иду.
И в канун какого - то сегодня
Созидаю крылья как Дедал,
Чтоб из этой жизни преисподней
Упорхнуть бы я не опоздал .
251
***
Палестинцы у костра
в клочьях сизого тумана.
Ни цыганского шатра,
ни залётного цыгана,
ни молдавской толкотни
в Кишинёве возле рынка.
У костра стоят они -
на одном из них косынка.
Вот такой судьбы каприз,
так на свете происходит:
вместо клёна кипарис,
а вокруг убийца ходит.
Только пекло много лет
вместо льда, что въелся в глину,
только выветрился след
тех, кто звал нас в Палестину.
Словно в пошленьком кино -
бедняки и кровососы,
и в глазах моих темно
от арабского вопроса.
Исподволь на них взгляну:
вот комиссия, создатель!
Чувствуешь свою вину?
нет не чувствую, приятель.
Знаю, я тебе не люб,
ненавистен до зарезу.
Но ведь я не душегуб
и в автобус твой не лезу.
252
____1977-1985_____
Почему источник замутился,
почему иссякнуть он готов?
Может быть, назад я возвратился
в те края, где не слыхали слов?
В ту страну, в какой не рассуждают,
но под шум полночного дождя
только глухо что - то созидают,
миражей громады возводя.
Где отчётлив лязг неторопливый
топора, пилы надрывный вой.
И оттенок ни единый лживый
в мой напев не вклинивает свой.
253
РАБ
Кричат подвыпившие шлюхи,
разносится кабацкий смрад.
И как назойливые мухи,
"Подайте" - нищие хрипят.
Закат в багровом ореоле,
и желчь по небу разлилась.
Всё пожелтело: роща, поле,
деревья, люди, камни грязь.
Вот день, покрытый чёрной гарью,
уходит под сивушный бред.
И вечер сладковатой хмарью
окутал всё вокруг - весь свет.
Почти не дышит раб распятый,
от бесконечных мук устав.
Как ангел вечности крылатой,
висит он, руки распластав.
И видит гордая элита
и перепившаяся голь:
из тела, что к столбу прибито,
по капле вытекает боль.
И языки сплетает пламень
над факелами. Чернь свистит,
и в мёртвое лицо летит
и глухо ударяет камень.
254
СТАРИННЫЕ ПОРТРЕТЫ
В том зале, где тени скользят над паркетом,
блуждает мой взгляд по старинным портретам.
Слой лака покрыл, незаметен и тонок,
надменные лица панов и панёнок.
И я созерцаю спесивые позы
и скрытые в тонкой насмешке угрозы.
Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака.
Охотничья нюхает воздух собака.
Узор на камзоле, колье и мониста
сверкают светло, равнодушно и чисто.
Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,
о сумрачной страсти и пытке духовной.
И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:
так много знакомого в жесте манерном.
И я с удивленьем следил молчаливым
за этим лицом, притягательно-лживым.
А жадные губы, казалось, готовы
шепнуть мне одно ядовитое слово.
255
ИГРОК
Он просидел всю жизнь за карточным столом,
где и сейчас сидит, и даже по одежде
заметно - он игрок, сегодня, как и прежде,
забывший о себе, идущий напролом.
Здесь много сотен раз он искушал судьбу,
когда лицом к лицу встречался с мрачным роком.
Но опускаясь вниз, в падении глубоком
и потерявши всё, не прекратил борьбу.
Когда, как на костре, сжигал его азарт,
охваченный больной, нечистоплотной страстью,
он всё-таки бывал гораздо ближе к счастью,
чем те, кто никогда не брали в руки карт.
256
АЛЕКСАНДР
Бессильны лучники, они обречены -
загородимся мы щитами.
Вот наши грузные, как крепости, слоны
заколыхались над плотами.
Разъята Персия, лишь Индия вдали
глаза сощурила лениво.
Изыди заживо, восстань из-под земли,
всё так же улыбнётся криво.
Темна ты, Индия, таинственна, смугла,
нашла оружие иное:
от тела моего останется зола,
и сердце растворится в зное.
И руки чьи-нибудь тебя замкнут в свой круг,
откуда даже Ганга водам
вовек не вырваться. Лишь изредка,лишь вдруг
меня припомнишь мимоходом.
257
САМОУБИЙЦА
В гостиничном, заплесневевшем смраде
как будто задремал у кресла на полу,
лишь модный чемодан поблёскивал в углу,
да шевелил сквозняк страницами тетради.
Кто может знать, куда девается душа,
и где ушедший дух пристанище находит,
когда он здесь лежит, плашмя и не дыша,
пока сюда людей привратник не приводит?
Быть может, это жизнь колеблет бахрому
у скатерти, дрожит на смятом одеяле,
что складкою любой принадлежит ему,
пока его вещей ещё не разбирали.
Хотя могла б уйти сквозь запертую дверь,
но ждёт, пока от губ приказа не услышит.
Кто может знать о том, что именно теперь
живёт, хоть третий час, как умер и не дышит?
258
РАССКАЗ НЕУДАЧНИКА
Я был честолюбив как самозванец,
царём считавшийся у бесноватых сотен.
И был заносчивым почти как оборванец,
тот, что "Я - римлянин !" - кричал из подворотен.
Хоть было кое-что во мне от музыканта:
я мысли так же, как и он, читал по нотам,
но не хватило самой малости таланта,
чтобы заполнить им пробелы и длинноты.
Переродилось безотчётное влеченье
в меланхоличную, ворчливую усталость.
А то высокое, как в книгах, назначенье,
оно, мне кажется, и вовсе не рождалось.
259
Творчество
Осколок скалы волоча,
свой грех искупает безгласо.
Два сгорбленных острых плеча,
и стёрлись ладони до мяса.
Слепой, изнурительный труд -
как ямы, чернеют ключицы.
Свой камень уронит он тут
и снова за ним возвратится.
И вот, как огнём опалён,
стоит он на склоне пологом.
Забытый и проклятый Богом,
едва ли раскаялся он.
Он больше не видит, что крут
подъём, лишь хрустят сухожилья.
Из боли, труда и бессилья
рождается творчество тут.
260
КОННИЦА
Конница по склону уходящая,
красная полоска вдалеке.
Музыка простая и щемящая
да цветок, зажатый в кулаке.
Синей дымкой даль не затуманится,
в алый цвет окрасился закат.
Подожди, пускай она утянется
по степи, к реке, за перекат.
Пыль уже не вьётся над подковами,
а глаза ещё чего-то ждут.
Подожди, через минуту с новыми
песнями совсем они уйдут.
261
ПОЗДНЯЯ СЛАВА
Метался то влево, то вправо,
кругами петлял его след.
Когда неожиданно Слава
явилась на старости лет.
Не тощая, но и не в теле,
отменно была сложена.
Как статуя, возле постели
измятой - стояла она.
Шагами он комнатумерил,
своё небольшое жильё,
но внутренне, в общем, не верил
в явленье прихода её.
Будильник задумчиво тикал,
светился таинственный лик.
И всё саркастически хмыкал
да ёжился зябко старик.
262
ВИЗИТ
В комнате сильно запахло серой.
Я предложил ему присесть,
тому, кого все считают химерой,
но кто, тем не менее, есть.
Царапнули острые когти паркет.
Он кашлянул: пардон, виноват.
И стал говорить, что поэзии нет
много уж лет подряд.
И чтобы прочесть всё, свернёшь себе скулы,
такая вокруг пустота.
Канатоподобно у ножки стула
лежал полукруг хвоста.
"Вот если бы нечто вполне простое,
но так, чтобы всё вверх дном" -
проблеял он. Рот под его бородою,
мелькая, ходил ходуном.
Я устал его слушать, мне стало скверно,
процедил я сквозь зубы "Вон".
А чтоб выветрился из комнаты запах серный,
открыл дверь на балкон.
263
БОТАНИК
А правды всё же не хватает,
наверно, что - нибудь не так.
И пышным цветом расцветает,
тряся колючками, сорняк.
Вот драгоценная находка -
два-три засохших деревца.
Да мысль, которая, как лодка,
кружится, потеряв гребца.
264
Родство
Омут времени, первые люди,
на останках становищ - холмы.
Много каменных ваших орудий
под землёй обнаружили мы.
И в пещерах, где вы зимовали
у мороза и ночи в плену,
мы увидели, как рисовали
вы охоту, любовь и войну.
И конечно, безмерно много
пролегло между нами всего:
вы ещё не поверили в бога,
мы не верим уже в него.
Но не знаю я, так ли важно -
капля пули, копья древко.
Снова птицы кричат протяжно,
снова дышится мне легко.
Как хребет протянулась льдина,
Мутно - сыр снеговой покров.
И слились во мне воедино
ледокола и мамонта рёв.
265
***
Живое к живому - такой закон,
теснее, ещё тесней.
Так любят друг друга она и он,
друг друга находят он с ней.
Не разум, не воля и не мечта,
так клетки мои хотят.
И к мыслям подкрадывается красота
и топит их всех, как котят.
Я знаю - уже не родит она,
бесплодный порыв жесток,
но мне эта древняя ложь нужна,
как ржавой воды глоток.
266
УТРО
Повисло утро над травою,
ещё сырой после дождя.
Мимо меня проходят двое,
о чём-то разговор ведя.
Оттенок матово-молочный
как бы растёт из-под земли,
и с хрустом протыкают почву
при каждом шаге костыли.
Два незнакомых человека,
неторопливый говорок.
И улыбается калека,
качая парой мёртвых ног.
Ктоон такой, откуда родом,
кто знает счёт его годам?
Я, оглянувшись мимоходом,
ему вопроса не задам.
Я думаю про то, что это
не так уж важно - знать, что жив.
Холодный оползень рассвета
сползает, небо обнажив.
267
***
Покосилась решётка оград
На погосте глухом у завода.
Исходила блаженством природа ,
Совершая свой майский парад .
Как в старинном музее смотрел
Я вокруг , проходя беззаботно .
Под кустами , растущими плотно ,
Отпечаталось слово " сгорел ".
В этом богом забытом углу
Отрицалась любая утрата,
Лишь светилась роса в три карата ,
Да стволы источали смолу .
Вдруг пронзительно вскрикнул состав ,
Уползая в Тирасполь лениво ,
И откликнулась птица счастливо ,
Полсекунды спустя перестав .
Радость жизни , ты снова права ,
Хоть есть тот , кто со спазмами в глотке
Прислонился к железной решётке ,
Видя вбитые в камень слова .
268
2000 - 2001
***
Полезет в ноздри газ угарный,
А пыль набьется в рот.
Так вот он - год мой календарный,
Двухтысячный мой год.
В конце времён пришлось родиться,
А не пасти свиней.
И опыт предков не годится
Для этих грозных дней.
Дорога светлая, прямая
Нас вывела ко рву.
И я уже не понимаю
Зачем же я живу.
Возможно, ради этой ветки,
Какую ветер гнёт.
Пока мои слепые клетки
Он в ночь не зашвырнёт.
269
***
Итак родиться в Молдавии ,чтоб душу отдать в Америке
Где - то в больнице в Бруклине от моря невдалеке.
В железной её стерильности неуместны истерики,
И вены переплетаются на пожелтевшей руке.
А может быть лучше где-нибудь в израильском
поселении
*Пулю поймать залётную по дороге домой.
Услышать во сне тягучее на древнем иврите пение,
Когда трава пробивается сквозь ржавый песок зимой.
Но мне бы хотелось всё-таки ,уже ни о чём не ведая,
Заснуть на Скулянском кладбище ,где не хоронят давно.
Трава там почти до пояса .У памятника беседуя,
Присядут два молдаванина и выпьют своё вино.
270
***
Складчатые жёлтые вершины.
Никого, хоть сорок лет кружи.
Сквозь окно квадратное машины
Вижу только сны и миражи.
Это называется свобода:
Если ветер в уши засвистит.
По какой-то прихоти погоды
Только он тебя и навестит.
Но и здесь в пустыне пустишь корни
Как в ущелье вросшие кусты.
С пустотой брататься не позорней,
Чем бежать от этой пустоты.
***
Бессильно сам в себе копается,
Смещая смыслы как маньяк.
И в плоть душа не облекается,
Себя не выберет никак .
Ей жутко от сплошной конкретики -
Растиражировать, издать.
И к тайне рвущейся генетики
Она не в силах обуздать.
271
***
О органика, мощи твоей я подвластен -
Я несчастен.
В мире клеток ,машин и растений
Кто блаженней?
В этой толще, прожжённой гудящим рентгеном,
Как в аду гомогенном
Ощущаю физически сырость подвала -
Вот Валгалла
272
* * *
Тихой жизни творя ритуал,
Заодно и ничтожный и вечный,
Не дрожи если около встал
Призрак грозный, как мастер заплечный.
Ты на землю пришел как Христос:
Испытать высоту и бессилье,
Но конечно не ангел вознес
Над тобой шелковистые крылья,
Он судьбу для тебя смастерил
По какому-то дикому плану,
Но не зря же ты боготворил
И ему поклонялся не спьяну
273
***
Вопросы вечные с их жёлчной простотой
Стоят, как некогда, лишённые ответов.
Напрасно морщит лоб процессия поэтов:
Давно не верует потомственный святой.
И мир, трагической наукой залитой,
В экранной сутолоке ,в тине интернетов,
Во тьме египетской лежащий фиолетов,
Людьми плодящийся и всё - таки пустой.
Вон в подсознание по лестнице витой
Обратно в прошлое, в свечение рассветов,
Где под акацией , весь в мареве сонетов,
Завис над кровлей старой век мой золотой.
274
***
А в глупости страусиной
Замешены мы гуртом.
И вот потянуло псиной
На завтра и на потом.
Война - мы её не звали,
Но всех головой о дверь.
И вот ты лежишь в подвале,
Хоть в это во всё не верь.
Лишь прежняя жизнь маячит,
Вотще волоча разброд.
Она ничего не значит,
А впрочем - наоборот.
275
***
Плоть слегка поизносилась,
И не стоило бы впредь,
Как бы совесть ни бесилась
В яму зеркала смотреть.
Где лишь дыры возле дёсен,
Ветошь плоского лица,
Никаких далёких вёсен -
Близкой старости грязца.
Выползайте же на сцену
Немощи из всех углов.
Сочиняйте вдохновенно
Свой последний часослов.
Пустоцветом у забора
Не хочу во тьме белеть.
Откреститься б от позора
Перед тем как околеть.
276
***
Остров Израиль - горящий барак,
Чувствуешь как надвигается мрак ?
Коль по степи на машине не едешь,
Снайпера вряд ли в ночи обезвредишь.
Слышишь, он в небо молитву вознёс ?
Жаль, что ты череп ему не разнёс.
На голове твоей жёлтая каска,
А на лице его чёрная маска.
Тихо вползаем мы, просто враги ,
В чёрныйХеврон, где не видно ни зги.
Враг, ты косынку пятнистую носишь,
Ты никогда меня в море не сбросишь.
И я разбитой клянусь головой
В том, что мой прадед святее, чем твой.
Не зашвырнёшь ты мои чемоданы
В жёлтую, мутную глубь Иордана.
277
***
Тёмный воздух, ровный гул,

Пахнет гнилью атмосфера.
Жизнь, какую ты глотнул,
Это временная мера.
Кольца дымные клубя,
Жмётся вечность под ногою,
Но не выручит тебя
Тело жаркое другое.
Лишь кусты спеша успеть,
Как врачи на пересменке,
Соберутся посмотреть,
Как ты спишь , поджав коленки.
278
***
Хоть зарплата регулярно приходит в банк,
Не становится на душе легко.
Скоро мы услышим, как стреляет танк:
Это недалеко.
И лёжа в кровати, горячей как печь,
Взором хрипящий телевизор долбя,
Как свою принимаешь чужую речь,
Льющуюся в тебя.
279
***
Друзья мои, мы разбрелись по свету,
Но всё-таки, что разметало нас,
Оставив только жёлтые газеты
С размытыми портретами "анфас"?
Не та ли это древняя повадка,
Что жаждой счастья так томит весной
И к декабрю в преддверии упадка
Виски нам заливает белизной?
Не та ли это бешеная сила,
Гудящая рапсодия земли,
Что отобрала всё, чем оделила,
Заставив жить от Родины вдали ?
Вселенский холод, знаю, неминуем.
Давайте ж за секунду до зимы
Любовь свою ,друзья, ознаменуем
Молитвой сердца безымянной мы.
280
***
Мы с тобой в такой стране,
Где исчезнуть - не проблема.
Наяву и на войне -
Смерть естественная тема.
И часам настольным в такт
Я невольно размышляю:
Смерть вполне законный факт,
Хоть я сам и не стреляю.
Стрелки тонкие дрожат,
Комариные отростки.
И убитые лежат
В двух шагах на перекрёстке.
281
***
Не уйти от чувства тупика
Рано утром ёжась от прохлады.
Разбежались мысли - конокрады
По углам, где цедятся века.
Долетает рёв грузовика
И хоть в сердце больше нет разлада,
Ты припомнишь майский блеск парада
И в июньский полдень - облака.
282
***
Не каждому близок мой взгляд на мир -
Мне это ясно давно.
От вбитых в сознание чёрных дыр
В душе и в мозгу темно.
Но есть ведь и ласковый майский свет,
Который не жжёт огнём.
И если ты вдруг полетишь в кювет,
Проснёшься уже при нём.
283
* * *
Холод по коже скользнул в темноте шелковисто,
формулу страха из мозга изъять не могу.
В комнате белой так сумрачно , пусто и чисто,
Как в рождество на заброшеннойдаче, в пургу.
Ненависть древнюю я различаю наощупь:
Тени колеблются, это струится она .
В час полнолуния всё безнадёжней и проще ,
И относительнее , чем в прежние времена .
Форточки нет , только чуть жалюзи шевелятся .
Всё потускнело , и страх отлетел от меня .
Скоро знакомые лица станут во сне появляться ,
Плотно скатавшийся жгут , обовьёт мою тень простыня.
284
***
В чём же он, смысл абсолюта ?
Время кончается, глянь.
Лишь прожигают минуты
Неба беззвёздного ткань.
И совершенно некстати,
Словно всё это - игра,
Тихо скользит по палате
Твой поводырь - медсестра.
Где они - сны золотые,
Долгие , светлые дни ?
Если зачислят в святые,
Как - нибудь мне позвони.
285
***
Я слежу за стрелками будильника:
Бесконечна эта беготня.
Каждый час , как ненависть насильника
Выжигает время из меня.
Что пускай и до изжоги скверное,
Но в конце захочешь удержать.
А оно едва ли безразмерное,
Оттого судьбы не избежать.
Оттого - то тяжелее дышится
Даже если выйти ночью в сад.
И на пальме ветка не колышется
Как на липе сорок лет назад.
286
***
Никакая дисциплина
Не спасает, милый друг ,
Если пуля как маслина
Застревает в глотке вдруг.
Не на чёрную дорогу
На машине легковой,
А уносишься ты к богу
По какой - нибудь кривой.
Прямо к светлому пределу
В ослепительный чертог.
И твоё достанет дело,
Заблестев очками , бог.
Пыль, кряхтя, смахнёт с обложки,
Сам на бога не похож.
В час, когда ты по дорожке
В сад божественный идёшь.
287
I
2001-2004
***
Когда, одурев от невроза,
Ты гадок себе самому,
Великий маэстро Спиноза
Не даст тебе кануть во тьму.
Он учит,что Бог неизбежен -
Везде его крылья парят.
Твой внутренний ад обезврежен,
Есть вечность - тебе говорят.
Проблему познанья решая,
Всю ночь я смотрю в потолок.
Ведь вечность такая большая,
Пусть выделит мне уголок.
Устал я от скуки и прозы,
Мне в горло не лезет кусок.
Великий маэстро Спиноза,
Твой тоненький голос высок.
288
***
Сегодня что-то важное
увидел я во сне:
была подушка влажная
и солнце на стене.
Все в утренней прострации
застыло на миру.
И трогал я акации
шершавую кору.
289
***
Тени сходятся косые
там, где черная кровать.
За окном кусты босые
перестали волхвовать.
Эта пальма, как сиротка,
на земле взошла святой,
и вливается мне в глотку
кипарисовый настой.
В форму новую отлился,
к древней истине прильни,
чтоб в песке зашевелился
прах таинственной родни.
290
***
Прохладно, и стынут колени,
машину куда-то несет.
От внутренней умственной лени,
пожалуй, и бог не спасет.
Когда подступает рутина,
примета пятидесяти лет,
ты снова с упорством кретина
блажишь как бубновый валет.
Довольно,не стоит усилий:
все лучшее ты испытал.
Влетит она, сна легкокрылей,
чтоб утром ты с койки не встал.
Чтоб кончилось это похмелье,
морока нелепая вся,
хлебнешь приворотное зелье,
а там уже день занялся.
291
***
Не пишется - такая пустота.
Кромешный зной , последняя черта.
И рокового времени приметы,
кровавый бред впитавшие газеты.
Готов ли к смерти ? К жизни не готов,
и снится мне ночами Кишинев.
Прозрачный воздух,озера пятно,
его поверхность , сердцевина , дно.
Тот переулок , где пришлось родиться ,
и парк , в котором можно заблудиться.
Спешу домой , где точно - мать с отцом,
чтоб с ними перекинуться словцом.
292
***
Ты поверишь, я не пью ,
мину скорбную не строю,
просто хочется порою
выть у жизни на краю.
От предчувствия того ,
что зовется увяданьем,
бесполезным ожиданьем
и бессмыслицей всего.
Разве только тень мелькнет
где-нибудь на перекрестке,
в полночь на стенной известке
сокровенный слог черкнет.
293
* * *
Если что-то есть во мне,
то оно пришло оттуда,
где узоры на окне
или детская простуда.
Где еще живой мой дед,
мерно досточку строгает,
и косой, блестящий свет
ночь на блики разлагает.
Там, где утро, первый класс,
материнский взгляд вдогонку.
Все, что по закону масс,
разом ухнуло в воронку.
И стоишь как Гулливер,
персонаж из детской книжки.
Бывший юный пионер,
задыхаясь от одышки.
294
* * *
Воздух желтый и щербатый
распластался пеленой.
Ты ли, ангельский глашатай
древней истины земной?
Тело, тонкое как пена,
выжег ядерный раздрай.
Продолжает выть сирена,
где под притолокой - рай.
Воспарит над занавеской
свечку сжавшая рука,
перестанет бить железкой
в костяную плоть виска.
295
***
Снова давит тупо на желудок
странное, чужое вещество.
Как преступник или как ублюдок,
удостоюсь часа своего.
Вот квартиры черная коробка
обнажила каменный метраж.
В темноте расстегивает кнопка
памяти блестящий саквояж.
Жги , озон , трахею напоследок
в час бессонный, сокровенный час.
Словномой неразличимый предок,
не смыкаю удивленных глаз.
296
***
На песчаную дорогу
сколько кровь мою ни лей,
станет только в мать и в бога
сердце бешеней и злей.
И серебряною прядью
ни к чему кичиться тут,
где над выжженою гладью
вьюги желтые метут.
Где решают только ружья,
их отрывистый приказ,
да стальные полукружья
вертолетных черных глаз.
297
***
В эпицентре цветущего лета,
из-под тесно сплетенных ветвей,
долетел отголосок сонета,
что заводит с утра соловей.
Бесшабашней, сильней , сокровенней,
чем в апреле , в зените весны,
где-нибудь над кустами сирени ,
и как будто часы сочтены.
Ностальгия , стоишь на перроне,
ожидая , глядишь в никуда.
Погружаются в август ладони,
и дрожит голубая вода.
Рецидив ли ? Не ведаю ,право.
Я вернулся , усталый и злой,
чтобы впрыснуть счастливой отравы
металлической тонкой иглой.
298
***
Лист зеленеющий и треугольный
в теплой волне голубой,
ты понимаешь, конечно, как больно
мне расставаться с тобой.
Старое озеро, ясность сквозная,
тихих аллей торжество.
Нет , разлучаться не хочет, я знаю,
нежное это родство.
Все это, видимо, страшно некстати,
словом, вполне ерунда.
Тут бы уснуть на траве, на закате,
глухо как эта вода.
299
***
Здесь когда-то еще мальчишкой
над озерной стоял водой,
он теперь господин с одышкой,
полноватый и весь седой.
Вот так шутку сыграло время,
без разбега метнувшись вплавь.
Возвращаешься к этой теме
против воли, мгновенно, въявь.
Позабудешь свой образ важный,
свою виллу и кадиллак,
чтобы стыть в темноте овражной,
подложив под висок кулак.
300
Вильнюс
Возле дома света сквозная воронка,
И никто никуда не спешит.
Только дверь распахнется и скрипнет тонко,
Как в начале, как в Барейшит.
Для того, с кем 12 лет не видался,
Человек я вполне другой.
Если я почему-то сюда подался,
Это случай, мой дорогой.
Пробегает зыбь по траве волнами,
Превращаясь в ночную тьму.
В пятьдесят нам известно - есть бог над нами,
И о прошлом жалеть ни к чему.
301
***
Где так черна смородина
и тополя нежны,
опять я вижу родину
со дна другой страны.
И словно во спасение
является тогда
спокойствие осеннее
холодного пруда.
Дрожит листва, готовая
на мокрый камень лечь.
И чувство бестолковая
не разъедает речь .
302
***
От банальности не скрыться
никогда , нигде,никак,
ноедва ли стоит биться
головою о косяк.
Ты - конструкция земная ,
выполняющая план,
как мгновенная , стальная
истина - аэроплан.
Где подогнаны все части
энтропии вопреки,
и находятся во власти
человеческой руки.
Только в темном переулке,
где акация в цвету,
не препятствует прогулке
привкус горечи во рту.
На ионы не дробится
в сумасшедшей маете,
вечность ласково клубится
в каждом крошечном листе.
303
***
Какой бы дорогой ты ни шел сюда,
Время размыкает твои провода,
Когда-то смутно брезживший день суда
Превращает в реальное дело.
Ты скажешь нет или скажешь да,
Не будет значения иметь тогда.
Никакого капитала,никакого труда
Не хватит, чтоб купить тебе новое тело.
Неважно,что будет - пятница или среда,
Не узнают друзья, разойдясь кто куда,
Хоть над крышей про это поют провода,
Что я отбыл без господа к беспределу.
304
***
Банальный возрастной синдром,
назад пронзительная тяга,
в мозги кидается как брага.
Какой-нибудь аэродром,
и совершается рывок
вразброд, к квартирному вопросу,
калитке, вывихнутой косо,
на милый детства островок.
Где горлопанит воронье,
и мокрые желтеют пятна,
и поджидает, вероятно,
жидовство клятое твое.
305
***
Я бы мог остаться там,
где родился.Это случай,
вывих совести дремучей,
никому не нужный хлам.
Остается лишь дышать
Смесью воздуха и света,
Бестолковый век поэта
До конца опустошать.
306
***
Итак лишившийся свободы
Во эмиграции своей,
Я в черные ныряю воды
Сменяющих друг друга дней.
Минуты, как помада липки,
Сползают,больше не нужны.
И где-то вдалеке слышны
Пассажи плоховатой скрипки.
307
***
Года построились как числа,
Но стройность ложная во всем.
Последние остатки смысла
Мы теоремой не спасем.
Так осыпается песчаник
Под башмаками на ходу,
И муки музыке изгнанник
Внимает как Орфей в аду.
308
***
Слова выплевывать из глотки-
Смешной мартышкин труд.
С годами накопил ты шмотки,
Но близок Страшный суд.
Плотней усталости завеса,
Бессмыслицы налет.
Как неоконченная пьеса
Про черный самолет.
309
310
***
Так видят по-другому вещи
с годами, как лежат на дне,
и пустота страшней и резче,
чем надпись кровью на стене.
Душа себя перемогает
в холодной комнате с утра,
и изжитая жизнь шагает
из опустевшего двора.
311
312
Ромео
Джульетта стройная и смуглая,
ты родилась опять.
Заставит грудь твоя округлая
сильней тебя желать.
А мне забытому, усталому,
полсотни лет почти.
Скользит мой взгляд по платью алому,
что хочешь в нем прочти.
Она веселая,надменная,
уносится в зенит.
Любовь - разбитая вселенная,
пусть бог тебя простит.
313
***
Тонкий стих, прочерченный торжественно,
как тропинка сквозь цветущий сад.
Справа что-то светится божественно,
слева горечь источает ад.
Пыльный ад, где ждет по расписанию
черный поезд и ручная кладь.
Страшный рай, где места нет желанию
или просто нечего желать.
314
315
***
То, что делало ум уникальным,
испарилось, исчезло как дым.
Незаметно ты станешь седым
и во взглядах таким радикальным.
Перед тем как душа-орхидея
окунется в языческий сон,
где скитается снова Язон
и тоскует царевна Медея
316
***
Никого ничем не поразить,
Даже если шляпу черную носить,
Или с пистолетом на боку
Окунуться в желтую тоску.
Ностальгия, около лица
Тень стального твоего резца,
Чтоб наглядный преподать урок -
Взрезать жилы вдоль и поперек.
317
318
***
Успокоить себя самого-
Это дело конечно святое.
Только в общем сейчас не про то я,
Исчезает души волшебство.
Вся ее непонятная власть
И ее единичная прелесть.
Оглянуться, на вечность нацелясь,
То примерно,что напрочь пропасть.
319
***
Я жил в машинном мире,
железной стороне,
где лезвия не шире
просвет в моем окне.
Где все настолько тесно,
Что за спиной - спина.
И смысла слова "честно"
Не знает та страна.
320
***
Жизнь молодого солдата
Нужна для его страны.
Из танка на небо взятый,
Не успел завести жены.
В гимнастерке своей кровавой
За этот последний миг
Он получает право
К Богу входить напрямик.
321
322
***
Как сложить осколки воедино
Где ни господа, ни господина ?
Только мысли, странные мутанты,
В двух шагах сидят, как оркестранты.
И не слышно музыки ни звука,
Просто оглушительная мука.
А покой вдали уже маячит,
Может это что-нибудь да значит.
И проходят чередой убогой
Сны мои по плоскости пологой.
323
***
Раздался голос громовой,
и весть возвещена.
И непонятно, кто живой,
чья жизнь прекращена.
Все тот же каменный бардак,
машин круговорот.
И мертвый маленький чудак
кого-то в гости ждет.
И поглощает водку тень,
работает в цеху.
Но замерзает в жаркий день
и в куртке на меху.
324
***
Сороквосемь - это много,
Вспоминается едва
Приозерная дорога,
Липы блеклая листва.
Полусерый,полусиний
Парка дремлющего круг.
Словно жидкий алюминий
Лунный оползень вокруг.
Этот город мной покинут
В некий желтый жуткий час,
И на сердце мне надвинут
Ностальгический каркас.
Если рухнет тела клетка
В распахнувшийся проем,
Может быть качнется ветка
В старом городе моем.
325
326
***
Там, где пыль на всех предметах
и один большой хамсин,
в черных стоптанных штиблетах
прихожу я в магазин.
И охранник, сгорбив спину,
смотрит в рваный кошелек:
что там - пуля или мина,
или яда пузырек ?
Видит желтые монеты,
три ничтожных пятака.
Так чего опять на дне ты
ищешь, жадная рука ?
Не араб я, это видно,
и не слишком-то богат.
Потому мне и обидно,
что ты мне не веришь, брат.
327
***
Бессмысленно, пожалуй,
судьбу без толку клясть.
Как лист несешься палый,
но разве это страсть ?
И это вряд ли мука,
знакомая вполне.
Скорей всего, лишь скука,
осевшая на дне.
И нет опорных точек,
лишь темная вода,
да пара тонких строчек,
такая ерунда.
328
***
Это признак скуки возрастной,
что души коснулась в полной мере.
Просыпаясь утром, я не верю
в правомерность версии земной.
Я из тех, кто вышвырнут волной
ни во что, сквозь запертые двери,
исчисляю давние потери
в духоте бессоницы ночной.
Может, где-то за голубизной,
возле свалки вымерших мистерий,
обретем мы - люди, боги, звери,
отпуск вечный, внеочередной.
329
***
Вспоминаем Союз, вспоминаем,
где-нибудь в Палестине, на дне.
Словно близких своих поминаем,
и увядшая пальма в окне.
Где ты, галстук смешной пионерский,
мой портфель и учебники в нем ?
Я иду в кинотеатр по Бендерской,
опоясанный школьным ремнем.
Значит, это действительно было -
первый класс и последний звонок.
И окликнула мать из могилы:
ты еще не обедал, сынок.
330
***
Когда под пятьдесят
нет ничего такого,
что бы казалось ново,
и страхи голосят.
И чувства колесят
по сердцу бестолково,
и лязгают засовы,
и сквозняки сквозят.
И письмена гласят
на плитах известково,
что ничего живого
вотще не воскресят.
331
332
***
Дождь прекратился,
стало светлей.
В плоть воплотился
мокрых полей.
Желтые краны
с лапами вкось
как истуканы
вместе и врозь.
Черный кустарник,
ржавый песок.
Ветер-напарник
наискосок.
Жили как крысы
в тысячестран.
Здесь кипарисы
и мертвый коран.
333
334
***
Аркашка не дотянет
до старческих причуд,
метеоритом канет
в какой-то черный пруд.
Гора газетной мути
не стоила труда,
и в эмигрантской жути
он сгинул без следа.
В какой-то полдень сонный,
когда-нибудь потом,
сентябрь воспаленный
процеживая ртом,
бессмысленно сгребая
в охапку простыню,
мгновенно, как судьба я ,
Аркашку догоню.
И выясним тогда мы,
кто был из нас неправ,
как световые гаммы,
вперед летя стремглав.
Болтая про искусство,
как в прежние деньки,
там , где светло и пусто
и звезды так близки.
335
***
За полночь проснешься ты
в темной комнате однажды,
но не утоляет жажды
жаркий воздух темноты.
Это старость все вокруг
выжгла напрочь огнеметом.
И в ответ на сердца стук
бормотать не стоит: кто там?
Словно было не с тобой,
всплеск любовного томленья
и размеченный судьбой,
жесткий вывих поколенья.
А финал уже вблизи -
здесь, на расстоянье вздоха.
В дневнике твоем, эпоха,
черный росчерк жалюзи.
336
***
Радостный голос ребенка,
эхо забытого сна.
Птица,поющая звонко,
старость - глухая страна.
Жесткий хребет частокола,
черная внутренность рва.
Детство, родители , школа -
просто пустые слова.
В этой рассыпчатой плоти
ты ли ? Понять мудрено.
Как в маслянистом болоте -
топкое , жидкое дно.
337
***
Мир открывается твой -
Тонкая, узкая щелка.
Озеро, черная елка,
Облако над головой.
Пахнет осенней травой,
Желтой сосновой иголкой,
Высохшей, острой и колкой,
И переспевшей айвой.
Стой, тополиный конвой,
Сухо ветвями не щелкай.
Хочет душа перепелкой
Взмыть над тропинкой кривой.
338
339
1970-1980
Ветка
Ветка, изогнута круто,
Вдруг покачнулась, дрожа.
Виден не меньше минуты
След от полета стрижа.
Влаги коричневой пятна
Блекнут, кору пропитав.
Пахнет удушливо-мятно
Пар от деревьев и трав.
Вот она - старая дача,
Лестниц разболтанных скрип.
Смотрит , косясь по щенячьи,
Из - за каштанов и лип.
Здесь даже в щепке ничтожной,
Мертвой какой уже год,
В толще ее безнадежной
Все - таки что-то живет.
Три поколенья исчезло,
Сорваны ветром как пух,
Но за калиткой железной
В окнах огонь не потух.
340
Ровесники
Этот дом мой ровесник,наивная лепка,
Разукрашенный вычурно вход.
И надвинута крыша на стены как кепка -
Козырек выступает вперед.
В том далеком году появились мы оба.
Я еще пуповиной дышал,
Когда вылез каркас из промерзшей утробы.
Постарел я , а ты обветшал.
Как и ты, ко всему я привык понемногу,
Со своей помирился судьбой.
Черных трещин кресты расползлись по порогу,
Мы ровесники, значит, с тобой.
341
Ночь
За часом час - она короче.
Как жизнь, как свечка, как зима.
Залистанная книга ночи
К утру закроется сама.
Она совсем лишилась веса,
Страницы истрепала дрожь.
А день,светящийся белесо,
На новую главу похож.
Самоуверенней , нахальней,
В свеченье солнца и стекла,
Он приближается, и жаль мне
Ту ночь,которая прошла.
342
Осень
Осень словно ремнем опоясывает,
Ничего не вернуть, не убрать.
Август тени на сердце отбрасывает,
Продолжает сентябрь догорать.
Лишь закат утонул, как безжизненно
В мутной дымке белеет рассвет.
Что ты можешь ? Смотреть укоризненно
Уходящему прошлому вслед.
Виновата ли в том, что как палые
Листья вяну, что бьет меня дрожь ?
Ты сама бесконечно усталая
По садовой тропинке идешь.
343
344
***
Пытаясь скрыться от дождя,
Друг к другу листья прилипают.
А капли хлещут, наступают,
Как грабли землю бороздя.
Они текут, ползут, летят,
И я уже смотрю сквозь воду
На эту мутную природу,
На этот беспросветный ад.
Кто день от ночи отличит
На клейкой и размытой суше ?
И все сильнее, резче, глуше
Как ливень, в сердце кровь стучит.
345
На Чегете
Здесь мощь и нежность за руки взялись:
Травой и лесом покрывая скалы,
Пытается растительная жизнь
Остановить лавины и обвалы.
Смягчить оскал ощеренного рта.
Здесь твердый камень моют водопады,
Где пенится и бесится вода,
И здесь пустыня примыкает к саду.
И страшно холодно,но женственно горда,
Вершина горная чернеет из-под льда.
346
347
***
Седой туман,сплошная проза,
В грязи по щиколотки брюки.
Крупицы сырости , как слезы ,
Ложатся на лицо и руки.
В тона промозглости окрасив
И утопив в однообразье
Все, дух печали и несчастья
К подошвам прилипает с грязью.
И осторожно и брезгливо
Лицо от мокрых веток пряча,
В какой-то тайной и брюзгливой
Шепнешь досаде:
Жизнь собачья.
348
***
Склонили старческие головы
Деревья в лиственном пуху,
И тускло небо цвета олова
Маячит где-то наверху.
Октябрь - начало увядания,
Мерцанье первой седины.
И белые, большие здания
Стоят как жизнь обнажены.
Откуда эта ясность строгая,
Сменившая огонь и зной ?
Равнина тяжкая, пологая
Висит как камень надо мной.
349
Потепление
Потепление - странная штука.
Снег раскис,почернел и обмяк.
Виден круг телефонного люка,
Виден дерева жесткий костяк.
И куста перебитые пряди,
И разбитой тарелки куски,
И листок из какой-то тетради
С буквой "а" посредине строки.
И внезапно как тайная дума,
Что ночами колола висок,
Проступает скамейка угрюмо,
Пара черных от влаги досок.
И под небом чернильного цвета,
Надо всем как туман разлита,
Пригвоздила к земле все предметы
Затопившая их немота.
На виду все: неровности, щели,
Бороздящие гладь колеи.
И над детской коляской качели
Растопырили пальцы свои.
350
351
Дом
Немало времени прошло,
Но мало что переменилось.
Лишь в землю здание вросло
И как-то все перекосилось.
Еще сарай облезлый цел,
Накрылся крышей как страницей,
Но под бугристой черепицей
Дом как-то жалобно просел.
Здесь бабушка моя жила
И здесь , отмучившись, лежала.
И здесь же мать меня рожала,
Как прежде брата родила.
Гнилая детства колыбель,
Ты словно старый шлюп матросский,
От бури потерявший доски,
Прибоем брошенный на мель.
352
Змеиная кожа
Сорвал я рассохшейся кожи
Давно изжитые слои,
И были на струны похожи
Узоры моей чешуи.
А рядом чернела изнанка,
Не знавшая, что ей скрывать.
И лопался образ как банка -
Ему уже мной не бывать.
И что-то глубинное, злое,
Блестящее словно стекло,
Невидимо делаясь мною,
Вплотную меня облекло.
И словно фонарь у дороги,
Что вьется, длинна и узка,
Мучительной полный тревоги,
Сверкнул холодок тупика.
353
***
В мое лицо глядят провалами
Два черных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.
Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идет через меня насквозь.
На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Все то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.
354
***
Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное - тьма.
Длинные, узкие снежные полосы
У искореженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся как волосы
Там, где кончается скат.
Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце как тучи, на север идущие,
Хочет в холодную даль.
355
***
Вечер прошел ступая
Грузно и тяжело.
Слушаю как слепая
Полночь стучит в стекло.
Бьется листва о ветки,
Стершаяся до дыр.
Брезжит в оконной сетке
Хмурый, застывший мир.
Что же ты , день вчерашний,
Все не уйдешь никак?
Кто-то над телебашней
Красный зажег маяк.
Резким и воспаленным,
Виден издалека,
Кажется всем бессонным
Красный огонь маяка
356
357
***
Кажется, о чем-то говорили,
Или с веток падали листки ?


Голову я поднял : звезды были,
Как всегда, чисты и высоки.
Только что мне это их раздолье ?
Я навеки,намертво прирос
К той земле, какую черной солью
Покрывают реки наших слез.
И куда бы ни вела дорога,
Я не брошу дома моего.
Тот , который носит имя Бога,
В сердце тех, кто верует в него.
358
***
Быть может, есть своя гармония и в том,
Как слабо дышит ночь на самой низкой ноте,
Как остывает пар, оцепенев в дремоте
И пленкой водяной покрыв уснувший дом.
Быть может, есть свой смысл в бессмысленности
сна,
В той неподвижности, какая наступает,
Когда как человек, природа засыпает,
И в полной тишине другая жизнь слышна.
359
360
***
Влага землю пропитала
До последнего куска.
И бессвязно лепетала
Ветвь, костлява и узка.
Разномастные, рябили
Словно мамонты трубя,
Хищные автомобили,
Лужи вдребезги дробя.
В ночь расшвыривали фары
Желтый свет - за клином клин.
А угрюмый и поджарый,
Дом стоял как властелин.
И на эту лихорадку
Бесполезно-нужных дел
Как на школьную тетрадку
С высоты своей глядел.
361
***
Мороза нет,но лед не тает.
Покрыли трещины кору
Деревьев. Кажется , светает,
Туман редеет поутру.
Уходит ночь неслышным шагом
Туда, где мрак еще царит
Над буераком и оврагом.
А здесь уже заря горит.
И снято сонное заклятье
С природы - появленьем дня.
И тополя стоят как братья,
Стволы друг к другу наклоня.
362
***
Свет рассеяный, зыбкий и блеклый.
Спят деревья, стволы наклоня.
Покрывает испарина стекла
В час рождения нового дня.
Он проходит обычный, рабочий,
По земле, незаметен и тих.
И сжимаясь в преддверии ночи,
Он похож на собратьев своих.
Краткий путь от рассвета к закату,
Вдаль со свистом летят поезда.
И огнем серебристым объята,
Загорелась ночная звезда.
363
Роща
Роща в осеннем убранстве,
Пышный и грустный наряд.
В сером застывшем пространстве
Клочья тумана парят.
Светится тускло и медно
Плотная леса гряда.
Скоро, растаяв бесследно,
Лето уйдет навсегда.
Листья, шуршащие сухо,
Воздух как будто седой.
Черная ива - старуха,
Сгорбившаяся над водой.
364
365
Стая
Снова готовятся птицы к отлету,
Поздняя осень близка.
Вдруг рассекла тишину и дремоту
Дикая песнь вожака.
И поднялось все в порыве едином,
Крыльев разносится стук.
В дальние дали рассыпчатым клином
Движется стая на юг.
Снизу, с земли провожаю их взглядом,
Слышу гортанный их крик.
Воздух, пропитанный влажным распадом,
В глубь моих легких проник.
366
367
Зерно
Желтое пало на землю зерно -
Вырастет здесь пшеница.
Каждому было на свете дано
В час свой однажды родиться.
Только не знаю, откуда я взял
то, что в себе ношу я :
боли, сжигающий вены вал,
мысль, что кипит , бушуя.
Пусть в темноту безымянной реки
Падают годы, как вспышки.
Песню свою простучат башмаки -
Путь к старику от мальчишки.
368
***
Пробегают мысли как собаки -
Стаями, а та бредет одна.
В этом сизом, хлюпающем мраке
Светятся как лица имена.
И внезапно различает зренье -
След звезды, косая пятерня.
И живет мое стихотворенье
На земле отдельно от меня.
Подбираясь полуощутимо
Стелет стужа белый гололед.
И стучит судьба неотвратимо
Ставнями все ночи напролет.
369
370
***
Даль,покрытая туманом,
кочки , листья и трава.
Хоть оптическим обманом
Кажешься ты, но жива.
Неоконченный набросок -
Ни движенья, ни души.
Смутных мыслей отголосок
Нахожу в твой тиши.
И негаданно - нежданно,
Влившись в белизну твою,
Вижу суть, что , безымянна,
Спит у сердца на краю.
371
372
***
Прорасти- непростое слово,
это корни пустить в гранит.
Песня вольного птицелова
и в железном мешке звенит.
Как барак из нетесанных бревен,
оцепленье бесформенных туч.
Перед веком ни в чем не виновен
золотящийся солнечный луч.
Даже если он сделал прекрасным
совершенно бессмысленный хлам.
И в своем ослеплении страстном
разорвалась душа пополам.
373
***
Тумана матовая просинь
Лежит у поля на груди.
По черствым комьям в эту осень
Не били долгие дожди.
Она до старости бездетна,
Всю жизнь чего-то прождала.
Сухая горечь незаметно
На облик осени легла.
Нет, с плеч суму уже сбросит,
Ведь юность не возьмешь взаймы.
Лишь ветер до неедоносит
Дыханье тяжкое зимы.
374
375
***
Сдавило землю костяком,
Она промерзла до средины.
И веток сморщенным венком
Обезображены седины.
Кусты,кусты,кусты,кусты
И сучья, острые как гвозди.
И нависают с высоты
Ворон чернеющие гроздья.
На стеклах ледяная пыль
Как голубая поволока.
И выпучил автомобиль
Свое серебряное око.
376
***
Хочу я быть травой зеленой,
Растущей из самой земли.
Упрямо , слепо , исступленно ,
Хоть тысячи по мне прошли.
Ни вечных тем , ни острых граней ,
Ни истин , отроду пустых.
Хочу я не иметь желаний,
А быть простым среди простых.
Пусть человек свою кривую
Дорогу назовет судьбой.
Я полновесно существую ,
Не видя бездны под собой.
377
***
Как , ночь , ты быстро пролетела !
Я утренний встречаю мрак
Лицом к лицу . Дрожит все тело ,
Рука сжимается в кулак.
На стенах - скрещенные тени.
Как тускло фонари горят ,
Как неразборчиво сплетенье
Деревьев , выстроенных в ряд.
Включился мозга передатчик ,
Неважно греет пальтецо,
И думает ноябрь - захватчик
Замкнуть промозглое кольцо.
378
Иванушка
Было жарко , не зная откуда напиться,
На земле я увидел следы,
И из круглого козьего выпил копытца
Перемешанной с ядом воды.
И внезапно упало с меня все людское ,
Все что было мной годы подряд.
И мне стало понятно наречье такое ,
На котором вокруг говорят.
И услышал я крик осторожной синицы ,
Бормотание древних стволов.
И вошла в мое сердце, ломая границы ,
Радость жизни , лишенная слов.
Мой таинственный лес , мое черное поле ,
Я на вас не смотрю как слепой.
Про высокий восторг человеческой доли
Ты , Аленушка, песню не пой.
379
Монах
От блеска роскоши языческой
Глухим отгородился мраком.
Восторг души его стоической
Не оценить мирским собакам.
Все суета: и грязь словесная,
И похоть мелочных желаний.
Он выковал броню железную
От искушений и страданий.
И век весь плоть сластолюбивая
Терпела боль в холщовой рясе,
Томясь голодная, блудливая,
Хоть об одном распутном часе.
380
381



***
Качались люстры хрусталем бренча,
И в зале голубом собаки грызли кости.
Хозяин этих мест на лезвии меча
Держал всю ненависть угрюмой черной кости.
Хватались гости за бока
От шуток остроумных, а покуда
Им было весело,носили слуги блюда,
И люстра яркий свет бросала с потолка.
И среди пьяных он бесстрастен был как Будда,
Лишь крепко под столом сжимал эфес клинка.
Пока дурак смешил другого дурака,
Пока его жена была с другим, пока
Сам ждал измены отовсюду.
382
***
Так словно доживаешь сотый
Век на земле, тебе знаком
Железный пульс ее работы
И каждый куст, и каждый дом.
Как странник с нищенской клюкою
Полсвета обошел, скорбя.
Тебе известно , что такое -
Ни в чем не обрести себя.
Лишь не встречал другого края,
Где был бы воздух тяжелей,
Чем сладковатая, сырая
Промозглость родины твоей.
Ты ею вдоволь надышался -
По хрип ночной и тошноту.
Тебе от родины остался
На память - горький вкус во рту.
Ты для нее не существуешь,
Мгновенно промелькнувший блик.
Но ты ведь больше не тоскуешь
К ночной бессоннице впритык.
383
***
Вернулись средние века,
вернулось время эпидемий.
И снова черная рука
Секиру занесла над всеми.
Секира, ты блестишь, остра,
Тебя затачивали боги.
И безнадежная пора
Застыла молча на пороге.
Природа борется со мной,
Меня болезнями пытает.
А я - я выкормыш земной,
Как все, что в мире обитает.
Какой-то маленький штришок
Однажды выжить не позволит.
И бред про черный порошок
Мой раскаленный мозг расколет.
384
Судьба
Как женщина с усталыми глазами
Стоит она,одна среди дорог,
Со старыми песочными часами,
Откуда в дыры вытек весь песок.
Столетий шаль уже не греет плечи.
Стоит она и ждет на полпути
Какой-нибудь, хотя б минутной встречи :
Ей просто больше некуда идти.
Как нищенка, протягивает руку,
Хотя вовек не нужно денег ей.
Пусть знает все, вдохнув позор и муку,
На миг, на вздох приблизившийся к ней.
385
***
Расплескались по ветру знамена кровавых боев.
Улетело вперед щебетанье веселого горна.
Эта песня окрашенных кровью ручьев
В чистой злобе как гордая чернь непокорна.
Листья дрожью окутаны, в радужном пухе стволы.
Знать бы что за болезнь подкосила могучее древо.
Камни падают с неба, всей тяжестью давят валы -
Не укрыться в тени от далекого злого напева.
Это век бесноватый, горланя на сто голосов,
Навалившись, расплющит изыск благородных
беседок.
Захлебнуться бы рокотом каменных мощных басов,
Черной крови почувствовав яростный ток
напоследок.
Диоген
На вечность едва ли расчитывал,
А значит, не видел нужды
Свой дом, свою бочку разбитую
Беречь от любви ивражды.
Дождинок тяжелые фракции
Ронял иногда небосклон.
Он светом бесстрастной абстракции
От холода был защищен.
Пусть рушится твердь поднебесная,
Всю землю пусть морем зальет,
Коль с разумом вместе воскресну я,
386
Когда мое тело умрет.
Переводы
О.Уайльд с англ.
Симфония в желтом.
Вдоль моста омнибус ползет,
громадный желтый мотылек.
Он человеческий поток
сейчас пересекает вброд.
Баржа, свой желтый груз тая,
пшеницу, над рекой скользит.
И пленкой дымчатой сквозит
тумана желтого струя.
И желтых листьев хоровод
безумствует над мостовой,
и Темзы организм живой
дрожит всей толщей желтых вод.
387
О.Минкин
С белорусского
Белабог
Тут повсюду бессмертный порядок его:
Под травою,под кожей, под тонкой корою.
И наружу сквозь синего льда вещество
Родниковая кровь проступает порою.
И когда умирающий город клянет
Свой удушливый чад, тесноту и бессилье,
Белабог долгожданной прохладой прильнет
К черным зданьям, вздымающим крыши, как крылья.
Признак слова и духа его в старине
Полумертвой, и в песне сквозит недопетой.
И в печальных глазах твоих, кажется мне,
Тень мелькает, и меньше становится света.
388
О.Минкин
С белорусского
Приснился мне умерший город под небом багровым,
Разрушенный город , навек уходящий в песок.
На мраморных плитах мелькает змеи поясок,
На выцветших буквах, которым не быть уже словом.
Повсюду осколки героев,царей и влюбленных,
И черная трещина лоб рассекла божества.
И только двух глаз колдовская горит синева,
Из прошлого светит незыблемо, неутоленно.
389
390
О.Минкин
С белорусского
Дуда
О том не напрасно молва толковала,
Что дед мой был мастер играть на дуде.
С сумой и дудой самодельной,бывало,
Не разлучался дед мой нигде.
Так тихо и нежно дуда его пела,

Что громким казалось гуденье шмеля.
Когда же от горечи горькой хрипела,
То прочь из-под ног уплывала земля.
И тот, кто отмечен тоской безнадежной,
Напев ее слышал издалека,
И было отречься уже невозможно
От этой мелодии и языка.
А помер мой дед, и в чащобы глухие -
На дубе среди узловатых ветвей-
Дуду его спрятали люди лихие,
Чтоб больше уже не играли на ней.
Хочу я найти ее в гуще зеленой,
И с дуба рукой осторожною снять.
К губам поднести, чтоб от песни влюбленной
Так дрогнулосердце, что слез не унять.
Да только не сладить мне с песней старинной,
К губам не прильнет непослушным она.
В лесу, где сомкнулась с вершиной вершина,
Я ветка отныне на все времена.
Я слышу, как полнится плачем дубрава,
Как мечется ветер, кустарник клоня.
И молча глядящие слева и справа,
Деревья тесней обступают меня.
391
392
Леонида Лари
С молдавского
Змея
На рынке как-то утром
я встретил старика
С ручной змеей , шипевшей
угрюмо и уныло:
Приходит мысль " умру я ",
и жжет тебя тоска.
"а все-таки не завтра ",
и сердце все забыло.
Приблизился к нему я ,
и он шепнул : "тщета ",
И показалось что ли ? -
заплакал тихо-тихо.
Обратно отовсюду
ползет она сюда,
Полжизни год за годом
терплю я это лихо.

И нету больше силы
нести это ярмо.
Тогда я крикнул : " что же,
беру и не жалею.
Я молод, разве в доме
проклятое клеймо,
Такую драгоценность
сберечь я не сумею ?"
И весь тот день был полон
сознаньем, что близка,
Змея, что беспрерывно
и скорбно голосила:
"приходит мысль - умру я -
и жжет тебя тоска,
а все-таки не завтра,
и сердце все забыло".
393
А ночью душу страхом
сковал ее фальцет,
И встав на четвереньки,
ползком я дом покинул.
Но кроткая как вечность,
она скользила вслед,
И потеряв рассудок,
в нее я камень кинул.
В лицо мое смотрела
она без всяких слов,
Лишь горькая усмешка
мелькнула на мгновенье.
И опустились руки,
и перед ней готов
Был пасть я на колени,
вымаливать прощенье.
Я знаю : завтра снова
в ногах у старика
Змея свернется , чтобы
возник припев постылый:
"приходит мысль - умру я -
и жжет тебя тоска.
А все-таки не завтра,
и сердце все забыло ".
394
__