Выспаться в этот день так и не удалось. Их разбудил настойчивый стук в окно. Оказалось, - Лосиха. Она попросила, чтобы Шурка срочно вызвала скорую для отца. Минут через десять Шурка отправилась к Вере на третий этаж сообщить, что машина в пути. Тома не пошла с ней, даже не встала с постели. Отговорилась коротким "неудобно" и поглубже зарылась в одеяло.
    Верин отец неподвижно сидел перед выключенным телевизором, неловко откинув голову на спинку кресла. Его серое лицо напоминало пыльный кусок мрамора.
    - Он же - мертвый, - чуть не сорвалось с Шуркиного языка, но она вовремя сдержалась. И с минутной запинкой спросила. - Что с ним случилось?
    - Не знаю. Плохо ему - Отозвалась тетя Зоя. Ее низкий, хриплый от курения голос, непривычно дрожал. - Он раньше никогда не болел. Я вообще не помню, чтобы жаловался, за всю жизнь - ни разу. Вечно бегом, легко, как танцор.
    Шурка сразу вспомнила, как свободно, без усилий, Сергей Викторович обогнал ее однажды на лестнице, перемахивая через две-три ступеньки, словно Марис Лиепа .
    - Да, как танцор - повторила тетя Зоя, поправляя дрожащей рукой жесткую сивую прядь, и снова запричитала, - у него подошвы всегда в носках протираются, - и никакой отдышки. А тут на тебе... Выскочил в магазин и через две минуты вернулся, бледный, как доходяга.
    Она была, как никогда, многословна. Обычно скупая на эмоции и лаконичная, она воплощала в себе все представления Шурки о замкнутости и выдержке. И оттого еще разительней был контраст. Этот поток слов выдавал ее страх и растерянность, и был равнозначен истерике у кого-то другого. - Я его спрашиваю, что стряслось, плохо тебе? А он еле дышит и шутит: меня внизу в парадном змея цапнула, вот, умру экзотически. Хотел еще что-то сказать, но как-то так боком осел в кресло, откинул голову, с тех пор так и сидит. Никогда не болел, не жаловался, и вдруг...
    Ее прервал дверной звонок. Вместе с плечистым молодым доктором комнату оккупировал острый запах больницы. Неожиданно Шурка почувствовала себя лишней и вспомнила о Томке, преспокойно нежащейся под одеялом. И ее реплику, брошенную вдогонку, когда Шурка была уже в дверях. - Не переношу я этих процедур: уколы, запахи, несчастья всякие… Извини уж.
    - Да, запах беды, - подумала она, глядя, как врач без предисловий приподнял веко пациента и отрицательно покачал головой.
    - Поздно. Он уже умер. В какой поликлинике он лечился?
    Лосиха, все это время безучастно стоявшая в стороне, громко охнула и прикрыла лицо руками.
    Тетя Зоя посмотрела на него с недоверием. - Как?! От чего?! Да нигде он не лечился! Никогда!
    Она задохнулась на минуту, подавляя ужас, и повысила голос. - Вы посмотрите, он - жив, он не мог вот так сразу умереть! Это невозможно. Сделайте что-нибудь! Ну что же вы стоите?!
    - Где можно присесть? - устало спросил доктор и, не получив ответа, сам взял стул. Затем положил на колени чемоданчик, вынул из него бланк, и принялся деловито заполнять его прямо на крышке чемодана, не читая. Потом протянул бумагу Шуре, по каким-то неуловимым признакам угадав в ней постороннюю. - Вот справка для поликлиники или милиции.
    - А при чем здесь милиция? - Спросила она, принимая листок.
    - Ну это в случае, если он в самом деле нигде не лечился, то в милиции назначат вскрытие, чтобы установить причину смерти. Это обычные формальности для похорон... Или отнести это в поликлинику лечащему врачу, он впишет диагноз и причину смерти. - Перед уходом он неуклюже повернулся к хозяйке дома и, старательно отводя глаза, проговорил заученную фразу. - Я очень сожалею и сочувствую.
    После его ухода Шурка, ни к кому конкретно не обращаясь, предложила свой телефон, если придется обзванивать родственников.
    - Какие у нас родственники? - Махнула рукой Верина мать, - только Сашку нужно вызвать с работы, пусть домой идет. Спустись, доча, вызови его.
    Истерики так и не случилось. Тетя Зоя выглядела обессилевшей, но снаружи вполне спокойной.
    Шурка взялась приготовить завтрак на всех, но ее старания оказались напрасными. Принесенная наверх еда осталась почти нетронутой. Только Верка надкусила бутерброд с сыром и съела одно яйцо в мешочек. После завтрака, Томка, так и не соизволившая выползти из квартиры, уехала домой, а Шурка с Лосихой целый день носились по всяким конторам. Шурке впервые пришлось заниматься подобной проблемой. Раньше она и представить не могла, какая волокита предстоит похоронам. Сколько справок, копий и разрешений необходимо достать, да еще обеспечить машину для доставки тела на вскрытие! К концу дня, когда они почти валились с ног, им на руки выдали заключение патологоанатома: Палентаев Сергей Викторович, 1926 года рождения, скончался от паралича, вызванного большим количеством яда в крови (из группы нейротоксических: удалось выделить протеолитические ферменты - кобротоксин, гиалуронидазу и небольшой процент протеазы и эстаразы, (дальше шло неразборчиво, что-то вроде - гематоксическое или гемовазотоксическое действие которых незначительно). Имеются характерные следы змеиных укусов в количестве 3 (три) в районе правого плеча, локтя и голени на левой ноге. Наличие гематомы и отека в районе плеча (со стороны спины) дает основание заключить, что смертельным стал именно плечевой укус. По характеру ранения можно предположить, что верхние (ядовитые) зубы змеи прокусили плечо со стороны спины, а нижние (неядовитые) - со стороны ключицы, что косвенно указывает на размеры животного. Это подтверждается также расстоянием между соседними повреждениями тканей (места укусов) - 40 мм и количеством яда в крови (420 миллиграммов). Вскрытие показало зачаточную геморрагию и отек паренхиматозных органов - печени и почек, наступившие уже после летального исхода. Мышечная (внутренняя) потеря крови не превышает 50 мл, и причиной смерти являться не может. Подробности в отчете о вскрытии за №35813 - БХ112.
    Девочки ошарашено переглянулись. Потом перечитали бумагу, словно рассчитывали увидеть другой диагноз. Текст не испарился, не приснился, никакого другого толкования придумать было нельзя. - И что теперь делать с этой дрянью? - Уже сидя в автобусе, заговорила Шурка, словно продолжая прерванный разговор. - Куда-то же надо сообщить? С этим бороться как-то нужно. И откуда только она взялась?
    Лосиха перевела взгляд с замызганного окна на подругу. На ее щеках остались неровные бороздки от слез, и она явно не понимала, о чем идет разговор. - Получается, он не шутил про змею перед смертью? Он еще пытался нам что-то сообщить, какой-то номер...
    - Номер? При чем здесь номер?
    - Не знаю. Он сказал что-то вроде: сорок че..., наверное, сорок четыре.
    - Сорок четыре? Что бы это могло быть? У него не было привычки считать ступени?
    Верка отрицательно покачала головой: - Не знаю я, - по ее щекам потекли слезы, - и уже не узнаю никогда.
    Весь вечер Шурка проторчала у Палентаевых, забыв о собственном доме. И если бы в девять часов не явился участковый, пришедший расследовать незаурядную смерть главы семейства, и не пригласил ее спуститься домой для беседы, она так и просидела бы у Лосихи всю ночь. Лейтенант был совсем молоденький, едва пробивались усики, а от новой портупеи густо пахло кожей. Он долго расспрашивал Шурку об утренних событиях, об отношениях в семье и даже о патологоанатоме, выдававшем справку. Например, не учуяла ли Шурка запаха спиртного от врача или кого-либо из служащих морга. Там, мол, любят закладывать за воротник. На что Шурка заявила ему, что пьяных не видела, а что касается змеи, то ни у кого из служащих морга нет белой горячки. И что змея на самом деле существует, в этом она убеждена, ведь был, в конце концов, похожий случай с собакой. Услышав о собаке, инспектор загорелся, как мальчишка, потребовал подробностей и принялся строчить в блокноте.
    - А эти ребята в каких квартирах живут? - Он перевернул страницу.
    - Славик - в 81-й, Женька, сейчас посчитаю: третий этаж, вторая слева дверь, значит - в 10-й, а Костя на первом этаже в третьем парадном, там же, где и Палентаевы, но в 44-й квартире. Надо же, опять сорок четыре, - удивилась она.
    - А что такое с этой цифрой?
    Пришлось рассказать ему о последних словах Сергея Викторовича.
    - А что Костя необычных животных держит, так сказать экзотикой увлекается?
    - Да нет, вроде. Никогда не слышала об этом. Если, конечно, не считать кошку экзотикой. Мне кажется, это даже не его кошка, а матери. Я у них дома не бывала, но максимум, что там может быть - это аквариум. А змея - навряд ли. Вы же не думаете всерьез, что он ядовитую тварь завел в квартире, а ночью выпускает погулять? И что родители ему это позволяют?
    - У меня работа такая - учитывать все варианты. Хорошенько подумай, возможно кто-то из соседей - моряк или коллекционер какой, со странностями? От этих всего можно ожидать. Может, друзья у кого-то, родственники?
    - Я, честно, не знаю. Я ведь здесь недавно живу, не со всеми даже знакома, но вряд ли в доме кто-то способен такую гадость держать. Об этом бы тут же начали болтать. У нас тут кумушек полно. - Она помедлила, - вообще трудно представить, как в обычной квартире ужиться с таким чудовищем. Где столько места взять? Она же наверное огромных размеров. А Костя, он бы точно рассказал нам… - Ее вдруг осенило, и она затараторила, - я вспомнила, он ежа принес! Он ежа где-то поймал, когда собака погибла, и мне отдал. Нет у него никакой змеи, иначе он не стал бы этого делать! Я бы никогда не сделала ничего, чтобы навредить своей собаке, и ни один хозяин не станет вредить своему животному. Пусть даже нам оно кажется мерзким. Лучше скажите, почему вдруг милиция этим занимается? Разве не нужны здесь специалисты из… зоопарка, например, или где там работают змееловы?
    - Сначала нужно доказать, что это в самом деле змея, - начал он менторским тоном и замялся, видимо опасаясь выболтать лишнее. Но его просто распирало желание выложить свои соображения. Он даже покраснел. Видно было, что в душе у него идет тяжелая борьба. Еще раз окинув Шурку оценивающим взглядом, он, все-таки, решился. - Дело в том, что это очень подозрительный случай. Правда, в заключение о смерти, выданное родне, это не попало, поскольку кончина наступила от яда, но в служебном рапорте патологоанатом отметил, что у жертвы были сломаны ребра в нескольких местах. Такое может случиться в результате сильных побоев или падения с высоты. А у него есть взрослый сын…
    - Да вы что белены объелись?! - Вспылила Шурка, не в силах справится с внезапной злостью. Сказанное участковым показалось такой непроходимой чушью, что она на минуту забыла о всякой вежливости. Но она тут же спохватилась, - ой, извините. Просто это так не похоже на них, они очень дружно жили. Никогда не поверю, что Сашка мог ударить отца, а тем более, избить до смерти. Да его утром и дома не было, он недавно на работу устроился и рано уходит.
    - Это могло случиться и раньше, до его ухода или ночью. - Упрямо возразил лейтенант.
    - Да, и никто из соседей ничего не слышал? А еще учтите, Сергей Викторович себя бы в обиду просто так не дал, он очень сильный и здоровый человек… был. А укусы? Скажете, Сашка, что ли, его покусал? Чепуха! Я скорее поверю, что змея сломала ему ребра во время борьбы. Я где-то читала, что крупный удав может легко сломать кости не только барану, но и скоту покрупнее.
     - Да? И как часто ты встречала ядовитых удавов? Где ты про них читала? Во сне? И почему эта штуковина бросила свое дело на полпути, не добила добычу, не попыталась сожрать? Змея таких габаритов должна быть способна на такое. Если на минуту допустить, что это был удав, то непонятно почему он все бросил и сбежал. А тут картина складывается именно так. А чего или кого может испугаться такой гад? Уж не соседки с молоком, факт! Прикинь, если не брать в расчет дикие фантазии, то это вполне тянет на обычную бытовуху. И тут картина складывается более реальная, не находишь? А тогда главная наша задача - припереть преступника к стенке. А для этого что надо? Правильно! Выявить его мотив. И дело в шляпе.
    Шурка секунду ошеломленно хлопала глазами, не зная, что возразить, но быстро нашлась, - и в какой же аптеке продают стаканами этот, как его там, ну, нейротоксический яд, который обнаружили в крови?
    - Мы над этим работаем, - Надувшись, важно заявил лейтенант, но пыл его заметно угас. - Хотя, конечно, яд - это проблема, но и тут есть закавыка. Умер он от нейротоксического яда, как у кобры, а реагировал организм и на яд другого вида гемавазо…, черт, язык сломаешь, в общем, какой у гадюк бывает. От него сосуды как бы растворяются и начинается внутреннее кровотечение. Нет а природе змеи, у которой в наличии оба яда имеются. Понятно, что убийца тут особый, не каждый способен на такое. И все же переломы со счетов сбрасывать не будем. Дело житейское, не поделили что-то два мужика и дошло до мордобоя. А яд, честно сказать, к делу не пришьешь. Что ты хочешь, чтобы мы объявили в розыск змею, кусающую людей? Ты соображаешь, как это будет выглядеть? Начнем с семейной разборки, а там посмотрим.
    - Так и невиновного можно в тюрьму отправить. - Шурка поежилась. - А пока вы будете свои теории проверять, эта зверюга еще на кого-нибудь накинется. Не хотела бы я встретиться с ней в подъезде. Теперь мне будет страшно возле дома пройти.
     - Нечего бояться. Я не обещаю, но постараюсь организовать наблюдение за вашим домом. А пока не болтай, не стоит возбуждать панику в народе. Особенно про переломы. Понимаешь - это мое первое серьезное задание, и если начальство пронюхает, что по моей вине возникли подобные слухи, меня попрут, дадут другого, а тот с тобой рассусоливать не будет, прикроет дело, и пиши - пропало. - Он потоптался у двери и, черканув пару слов в блокноте, на этот раз вырвал из него лист и протянул Шурке. - На всякий пожарный, вдруг что узнаешь, звони.
    Однако, спрятать шило в мешке не удалось. Слухи о ядовитой змее гигантских размеров быстро разлетелись по дому, и вскоре во дворе собралось возбужденное сборище. Повсюду стояли группки соседей, обсуждающих необычайное происшествие. Даже Гайя вопреки своим привычкам выскочила на улицу, выясняя, что произошло. Она деловито расспрашивала всех подряд, деланно расширяла глаза, изящно прикладывала пальчики к губам, демонстрируя испуг, или нервно теребила воротник тонкого кашемирового гольфа. Шурке было непривычно видеть ее на людях, и встречаться с ней лишний раз не хотелось. В толпе также крутился Женечка, с любопытством слушая разговоры взрослых. Время от времени он подбегал и пересказывал новости Шурке. Она нашла глазами Костю, тот стоял в отдалении и наблюдал. Встретившись с Шуркой взглядом, он ободряюще кивнул ей. "Мол, ничего, подруга, прорвемся", - как бы говорила его улыбка. Это была ее компания. Шурка не могла этого объяснить, но она почувствовала, что подойти у всех на виду к Гайе, значило в чем-то предать своих. Впервые заметила она непреодолимую пропасть между ребятами и соседкой. Теперь она видела Гайю новыми глазами. Не приближаясь, она рассматривала подругу, как незнакомое существо. Так исследователь-энтомолог смотрит на диковинную бабочку, безуспешно пытаясь причислить ее к известному ему виду. Пока она так размышляла и колебалась, Гайя подошла сама.
    - Как тебе это нравится? Уже и дома нельзя чувствовать себя в безопасности! Вон все говорят, что он даже из подъезда не успел выйти. Напоролся на змею фактически у порога собственной квартиры. Видимо, он заползла внутрь погреться, а он на нее наткнулся.
    - Откуда им это известно?
    - Мищенко во дворе сидела с молоком из магазина, отдыхала перед подъемом. Слышала, вскрик и шум борьбы, но пока доползла, он уже поднимался наверх. Говорит, очень медленно и тяжело, еле ноги переставлял. Она даже не разобрала сразу, кто это там ногами шаркает, думала, старик какой-то.
    - А как же она такую огромную змею не увидела? - Апатично заметила Шура, озираясь по сторонам.
     Вот почему милиционер про соседку с молоком упомянул, - подумала она, рассматривая богатырские стати Мищенко. - Такая Брунгильда кого угодно спугнет.
    - Она и не смотрела, - услышала она голос соседки и вновь сосредоточилась на разговоре, а та, вроде бы вспомнив что-то, поспешила уточнить, - я так думаю.
    Лоб Гайи блестел, точно смазанный маслом, а над переносицей выступило несколько крупных капель пота.
    - С чего это ты так укуталась? Лето, жара, а ты свитер напялила. Взмокла вся.
    - Что-то меня с утра знобит и горло болит, простыла, наверное. То жарко, то холодно. Я из-за этого и в Молдавию не поехала, таблеток наглоталась, но пока не помогает. - Пожаловалась Гайя и перевела разговор на прежнюю тему, - Скажи, тебе не страшно в квартире находиться, окна на ночь открывать? И вообще, ты веришь во всю эту чушь?
    Она заглянула Шурке в лицо с болезненным любопытством, но ничего определенного там явно не увидела. И разочарованно отступила. Сегодня она была на себя не похожа. Очевидно история со змеей выбила ее из колеи. Не получив ответа, она нерешительно продолжила. - Я не очень-то. Скорей всего, выдумки все это, и вовсе нет ничего. Ты как считаешь?
    - Нет, есть какая-то тварь. Если помнишь, она мою собаку убила. - Перед Шуркиными глазами вновь вспыхнул тусклый свет на лестничной клетке и обмякшее тельце Шотика, две красные точки среди шерсти... Как раз тогда и бабушка заболела. Или потом? Нет, раньше на день. Шурка еще пыталась пронести мимо больной мертвую собаку… Ну да, в ту ночь, когда подкинули цветок и этот жуткий взгляд в спину… Вау! А вдруг это и была змея? Разве будет человек так смотреть? Она до сих пор помнит это ощущение, будто кто-то следит за ней, смотрит в спину …. Хотя, может и нет тут никакой связи с этим чертовым тюльпаном? Цветок уже там был, или скорее нет, она бы наверняка заметила яркое пятно на подоконнике. Скорей всего, он появился позже. В тот момент цветка там еще не было.
    - Что случилось? На тебе лица нет! - С испугом поинтересовалась Гайя, изображая заботу. Выглядело это непривычно и, поэтому, довольно фальшиво. - Не бойся, тебя она не тронет.
    Но Шурке сейчас было не до этого. Она лишь рассеянно спросила, глядя мимо нее. - Ты-то откуда знаешь? Тебе змея сообщила или ты сама догадалась?
    Гайя резко отшатнулась от нее. Зябко передернув плечами, она едва слышно пробормотала. - Опять какой-то бред несешь!
    Шурка уже не вникала, и не обратила внимание на Гайю, когда та помедлив секунду, со словами: "И вообще мне плохо, меня знобит. Должно быть - температура подскочила. Пойду, поспрашиваю еще немного, может, кто чего видел, и - домой, в постель, - повернулась к ней спиной и нырнула в гущу соседей.
    А там обсуждение не затихало. Обнаружилась масса свидетелей. В стремлении перещеголять Мищенко, они изобретали все новые и новые подробности. Цвет змеи и ее размеры менялись в зависимости от фантазии рассказчика и меры доверчивости его слушателей. Однако ничего по-настоящему интересного никто рассказать не мог, и люди начали расходиться. Самых любознательных разогнали наступающие сумерки. Через какой-нибудь час двор опустел.
    На ночь Шурка плотно закрыла окно, оставив лишь крохотную щель в форточном проеме, предварительно заклинив фрамугу шваброй. В узкий просвет под входной дверью, она затолкала громко шуршащий целлофан, чтобы проснуться в случае опасности. И она действительно проснулась ночью от его зловещего треска. Но оказалось, что это Дик (укороченное от дикобраза), так она прозвала ежика, заинтересовался очередной игрушкой. Дик был очень любознательным ежом и не соблюдал "комендантский час". Ему было плевать, что хозяйка спит, наоборот, тихий днем, по ночам взбадривался. Не скажешь ему: "фу" - не собака. Поэтому пришлось сменить целлофан на кусок толстой фанеры, загоняемой на ночь под дверь.
    Всю следующую после похорон неделю Шурка моталась между больницей и домом Лосихи. И каждый раз ее мысли возвращались к загадочному числу - сорок четыре. В поисках разгадки она сосчитала все ступеньки в Веркином парадном: все вместе и каждый пролет лестницы отдельно. Она складывала поочередно первый пролет со вторым и последний с предыдущим, но суммы, полученные ею, ни о чем не говорили. Ни одна цифра даже близко не приближалась к ответу. Пришлось остановиться на номере Костиной квартиры. Она тщательно осмотрела дверь и обнаружила на ее косяке след от подошвы, как будто кто-то с силой пнул его носком туфли, на глаз примерно 38-го размера. Невозможно было определить, кому принадлежал этот след - женщине в грубой обуви или мальчишке. Протектор четко отпечатался на дверном косяке - три неправильные трапеции вершинами к носку продолжались четырьмя лучами, расходящимися к широкой части ступни, а периметр подошвы окантовывали полоски в форме елочки. Азарт сыщика захватил ее настолько, что она даже перевела рисунок на кальку.
    Кроме этого, она нашла волос, прицепившийся к высокому дверному глазку, темно-каштановый волнистый, сантиметров пятнадцать. Его длина и цвет тоже мало о чем говорили. Он мог быть чей угодно, у нее у самой можно найти волосинку такого оттенка, даже волнистую после бигуди. И все же у нее возникли вопросы. Как близко нужно прижаться к глазку, чтобы волос зацепился за него и с какой стати это произошло снаружи? Кому придет в голову заглядывать в глазок извне? И зачем? Что еще привлекло Шуркин интерес - это расстояние от пола до глазка. Она сама, например, не настолько высока - чтобы только попытаться заглянуть в глазок этой двери, не вышла ростом. И даже если бы она решилась на это, ей пришлось бы здорово подтянуться или встать на цыпочки. Никак ее волос не мог зацепиться за глазок на такой высоте, в крайнем случае, из чуба, короткий. Значит, обладатель его был, как минимум на полголовы выше ее самой, а это почти все ее знакомые, кроме бабушки, Марины и малого Женечки, впрочем он и на цыпочках до глазка не дотянется, а волосы у него цвета соломы. С такой же вероятностью это мог быть волос Костиной матери или Верин, и по росту они обе подходили. Впрочем, у обеих - слишком длинные волосы, хотя он вполне мог оторваться посередине. С таким же успехом, он мог принадлежать Гайе и тете Зое. Правда, первая почти не выходит из дому. Да и что ей делать в этом подъезде? А у второй - волосы прямые и почти сплошь седые. И бигуди она никогда не пользуется. Поэтому вероятность потерять здесь именно темный практически равна нулю. Конечно, все ее соображения ни к чему не вели, но Шурка все же сохранила эту находку, вдруг окажется уликой.
    Бабушка потихоньку шла на поправку. Медленно, но все же выздоравливала. Даже затеяла разговор о Шуркином будущем. Настаивала, чтобы Шурка поступила в институт или, куда она выберет сама, но обязательно, учиться в этом году. - Я не допущу, чтобы ты теряла время, - добавила она напоследок.
    Бабушка была единственной из семьи, кто вообще вспомнил о Шуркиной учебе. Было обидно, что никому, кроме старушки, до нее нет дела, и приятно, что все же нашелся хоть один человек. Но необходимость немедленных действий пугала. Она должна была выйти впервые одна в чужой и малознакомый мир взрослых. Вот так сразу взять и самой выбрать, куда пойти, потом подать документы, подготовиться и сдать экзамены. А ведь если ошибешься - это на всю жизнь. И кроме того, она едва очухалась от школы. Пару дней, нервничая, она допоздна рылась в справочниках для поступающих, ложилась спать под утро и вставала к обеду, когда уже поздно заниматься делами. Все тянула время, хоть и знала с самого начала, куда ей хочется больше всего.
    Чтобы избавиться от сомнений, она решила посоветоваться с Ефимом Моисеевичем. Его реакция была совсем дикой. Услышав о Грековке, он побелел, вытаращил глаза и выкрикнул, - И не думай идти одна в это змеиное логово асур.
    Шурка ничего не поняла и здорово струхнула, что его хватит удар, а Берта Исаковна обвинит ее. Она уже слышала суетливое шарканье шлепанцев в коридоре. Но все обошлось, увидев ее испуганное лицо Ефим Моисеевич очнулся, - извини, я не хотел тебя пугать. Со мной иногда случается. - Он глянул в сторону двери, - Бета, все в порядке, мы беседуем, не мешай. Шурочка, ходить туда так просто не советую, сначала нужно кое-что разузнать. Я позвоню одному своему старому другу, а потом поговорим. Я уверен, он даст дельный совет.
    Шурка насупилась, - не надо никуда звонить, так нечестно. Я хочу сама.
    - Ну да, сама. Самой тебе лучше туда не соваться, да и не пробьешься ты. Туда сложно поступить, а тем паче тебе. Ты об антисемитизме когда-нибудь слышала?
    - О-о-о, начинается! Вечная страшилка. Я не верю, что прямо уж так невозможно поступить. Это в основном одни разговоры и преувеличения. Кроме того, это не институт все же, всего лишь художественное училище. Другие же поступают как-то!
    - Вопрос - как. Ты бы поинтересовалась.
    - Если я чего-то стою, и без всякого блата обойдусь, - заупрямилась Шурка.
    Ефим Моисеевич торопливо закивал головой, как фарфоровый болванчик, - знакомый мотив, где я это уже слышал и сколько раз? Наивное дитя. Ты, к сожалению, не первая. Я пятьдесят лет проработал в школе. Знаешь, сколько раз мне пели этот припев? Лучшие ученики, таланты, можно сказать. И где они сейчас? Или сохнут в пустыне в провинциальных школах, или мотаются по халтурам в тайге, а в худшем случае, или лучшем - на твое усмотрение, вкалывают возле дома в замечательной фирме "Индпошив", чужие задницы обмеряют. А кому еще это делать: у них же и руки, и мозги золотые! А тупицы всякие да папины сынки, они хоть и подштанники пошить не в состоянии, но в инженеры метят, и в доктора! А в школе в свое время с трудом таблицу умножения вызубрили к десятому классу. Потому у нас и медицина "самая лучшая в мире", где врач пишет диагноз - "правосторонний аппендицит", и инженеров, что собак бездомных расплодилось, а швейную машинку сдирают со старого немецкого "Зингера", да и то плохо, винтики не в ту сторону крутятся. Пока шьешь она вся автоматом развинчивается. Всю страну развинтили, вот-вот на куски распадется. А евреи все равно останутся виноваты, хоть они только штаны им шили да пели по телевизору.
    Он помолчал, отдышался, - что тебе сказать? Я знаю, что ты меня не услышишь. В тебе говорит юношеский максимализм и инфантилизм. Или что-то, что мешает тебе посмотреть на реальную жизнь без розовых очков. Видно, тебя еще никогда не унижали из-за нашей милой национальности, но это вовсе не значит, что ты этого избежишь. Они обязательно заметят в нужный момент определенную графу в паспорте и нанесут удар. Я бы хотел, чтобы ты подготовилась к нему заранее.
    - И совсем не обязательно. Все кругом кричат: "Антисемитизм, антисемитизм!", а где он ваш антисемитизм? Мне скоро семнадцать, а меня ни разу не коснулось ничего похожего, только разговоры на пустом месте. Моя мама такая же. Напутает там у себя на работе, а когда ее премии лишают, антисемитами всех величает, мол, требуют с нее невозможного. А в голову не приходит, что сама виновата в тупости своей. И Вы, взрослые, туда же, всегда все усложняете, шушукаетесь, когда нечего бояться, а на деле, не так страшен черт, как его рисуют. И если я не поступлю, значит, не подготовлена достаточно или бездарь.
    - Свежо преданьице, да верится с трудом, - пробормотал старик. - Тебе еще суждено, детка, испытать все на собственной шкуре, жаль, что ты выбрала самую трудную дорогу. В твоем возрасте уже нельзя быть такой идеалисткой. Я предполагаю, что до сих пор тебе просто везло на приличных людей или ты не замечала, что вокруг творится.
    Они так ни до чего и не договорились. Шурка ни за что не соглашалась на протекцию. Вышла из квартиры с неприятным ощущением, словно ее испачкали и теперь ей нужно долго отмываться, прежде, чем смотреть в глаза других людей. Из-за возникшей неловкости она так и не спросила, что за странное слово произнес Ефим Моисеевич, когда кричал про змеиное логово "асур", что ли.
    На следующий утро, отбросив страхи и сомнения, Шурка отправилась в художественное училище подавать документы. Вдруг она поступит, вот будет пилюля этому старому всезнайке!
    У входа в училище висел двухметровый подрамник с объявлением о приеме учащихся. На его фоне почти полностью перегораживая дверь, стоял большой стол, за которым со скучающим видом сидел мордатый дядька. - Ты куда это? - Поднял он водянистые глаза на Шурку, попытавшуюся протиснуться мимо.
    - Туда. - Она махнула рукой вглубь помещения.
    - Зачем?
    - Документы подавать. Разве не ясно?
    - А мы не принимаем.
    - Как это? А объявление о приеме?
    - А никак, не принимаем и все.
    - Что значит: не принимаете? - Попыталась она возмутиться, чувствуя, что голос ее предательски дрожит, - других принимаете, а меня нет?
    - Именно, принимаем, но не всех подряд. - Он довольно ухмыльнулся и поднялся, выпятив вперед круглый живот.
    - И чем же я отличаюсь? - Шурка ждала, что сейчас этот грубиян глупо засмеется, и добавит какую-нибудь пошлость. От типа с такой физиономией можно ожидать лишь дубового юмора, такого же, как он сам.
    Но он ответил ей с полной серьезностью. - Во-первых, ты не училась здесь в художественной школе. Как правило, сюда приходят после нее.
    Шутка явно затягивалась.
    - А если я училась в другом месте или я - самородок? Откуда вам знать, вы по лицу определяете?
    Он огляделся по сторонам. Улица была пуста, только вдалеке на самом углу маячила спина прохожего.
    - Вот именно, по лицу. Ты в свой паспорт давно заглядывала, в раздел - национальность? Тоже мне - самогодок! - Издевательски прокартавил он.
    Шурка оторопела, не в силах поверить своим ушам. Так вот как оно бывает! А ведь я даже не картавлю, - почему-то пришло ей в голову. Не находя слов, чтобы достойно ответить, она угрюмо разглядывала его румяную пористую физиономию, выпученные глаза с толстыми красными прожилками на желтоватых белках. Если бы она могла со всего маху съездить по этим жирным бесформенным губам, изогнутым в наглом оскале, разбить их до крови, выбить эти коричневые, в цвет ботинок, лошадиные зубы, она бы так и сделала. Но она не нашла ничего лучшего, чем с вызовом спросить, - а вы кто такой, сторож, что ли?
    - Тебе-то какая газница? Ты меня глазищами-то не ешь. Я тот, кто даст тебе от вогот повогот. - Его голос вдруг приобрел визжащие нотки. - В торговлю иди, там ваше место.
    Он нагло захохотал, широко раскрыв слюнявую пасть. И ей показалось, что оттуда на секунду метнулся наружу длинный раздвоенный язык.
    Шурку трясло от бессильной ярости. Она взвесила свои шансы прорваться в узкий проход между дверным косяком и углом стола. Преимущество явно не на ее стороне, привратник возвышался над ней как гора. Горько ухмыльнувшись, она отступила. Она не стала дожидаться слез, от которых уже щипало в носу, повернулась к нему спиной и медленно пошла по улице. - Я не буду плакать. Не буду. Не плакать! - мысленно приказала она себе. По сути это было самое обыкновенное бегство, но продолжать эту перепалку у нее не было сил. Не драться же с этим подонком, в самом деле.
    Немного успокоившись решила поехать к дяде. К Ефиму Моисеевичу она решила не обращаться. Что-то такое произошло вчера, что не позволяло ей просить его помощи. Мамин брат был единственным, знакомым ей, человеком, который мог помочь в подобной ситуации, хотя бы советом. А возможно и не только советом. Дядя, единственный в их семье, получил высшее образование и, несмотря на фамилию, занимал приличную должность главного конструктора в крупном бюро спецстанков, имел нормальную зарплату, а заодно - и связи, о которых ни бабушка, ни мама не могли и мечтать. Дядя действительно, выслушав Шурку, предложил поговорить со своей знакомой, правда не из Грековки, куда ей хотелось поступить, а из театрально-художественного училища.
    Через несколько дней дядина приятельница повела их на прием к директрисе. Шурка держала в руках папку с рисунками и здорово трусила. А кроме того, ей казалось унизительным выпрашивать то, на что она имеет законное право. Ей же не нужны какие-то преимущества. Досаждала также дурацкая мысль, что все происходит не так, как ей бы хотелось, что путь какой-то нечестный, что она займет чужое место, если ее возьмут, и все же другого выхода из ситуации она не видела. Если бы она могла поступать, как все, то заняла бы свое место.
    Но сомнения быстро рассеялись, когда, небрежно просмотрев рисунки, директриса высказалась. - Да у нее есть способности, но ей надо учиться, хотя и это не поможет. Она все равно сюда не поступит. Вот посмотрите, - она подняла с полу рисунок натюрморта, очень профессиональный и мастерский, - посмотрите, как рисует этот мальчик. Он поступает сюда пятый год. Мы хотим его принять, но это не в наших силах. Он регулярно получает двойку по истории.
    Женщина изящно провела рукой возле фамилии художника, подписавшего рисунок. Шурка машинально прочитала ее. Фамилия была еврейской. - Вам понятно? - со значением спросила она. - Хотя она может попробовать, но я не советую тратить даром время.
    Куда уж яснее, - думала Шурка на обратном пути. Но в торговлю ей совсем не хотелось. Дядя посоветовал ей поработать год, подучиться и все-таки попробовать на следующий год поступить в театральное. Обещал еще раз напомнить о ней своей знакомой. Но Шурка, поддакивая дяде, совсем упала духом и уже не верила в эту затею. А самое главное, было стыдно навязываться там, где тебя не хотят и где заранее известно, что шансов практически нет.
    Вечером позвонил Ефим Моисеевич, - ты и заходить перестала, обиделась, а я все же переговорил с одним своим старым другом. Он, правда, ничего утешительного не сообщил. Говорит, что очень-очень маленький шанс пробиться туда, тем более, что ты нигде до этого не училась рисовать. Он хочет взглянуть на твои рисунки, прежде, чем начинать какие-то действия.
    - Спасибо, не надо. - Резковато ответила Шурка. - Я не буду туда поступать!
    - Почему ты передумала?
    - Передумала и все!
    - Ты ходила туда, я правильно понял?
    Она молчала, и тогда он попросил, - зайди ко мне, поговорим.
    Шурке не хотелось ни в чем признаваться, ведь он оказался прав, а она выглядела наивной идиоткой, но пришлось рассказать соседу всю историю. Она даже расписала ему, как планировала удивить его своим поступлением. Старик горестно кивал головой и подкладывал ей айвового варенья в маленькую розетку синего стекла. И почему-то от этой простой заботы делалось легче. Дошло до того, что она спросила его о произнесенном недавно неизвестном слове, асур. Ефим Моисеевич смешался и неуверенно пробормотал, - "нельзя, запрещено" на иврите. Я же очень старый человек, еще мальчиком учился в еврейской школе. Кое-что намертво запомнил, когда волнуюсь, оно и прорывается.
    Но было что-то недоговоренное, неубедительное в его словах, какая-то легкая фальшь, словно он сам был не убежден в сказанном.
    Через день бабушку выписали из больницы. Разумеется, первое, о чем заговорили дома, было злополучное поступление. Бабушка и слышать не хотела о том, чтобы внучка целый год проваландалась без дела. Подготовку к поступлению она явно делом не считала.
    - Поступи куда-нибудь, а попутно можешь учиться рисовать и все, что душе угодно. Мешать не буду, но работать ты не пойдешь, только - учиться. Знаю я эту работу. Как только у тебя появятся деньги, начнешь в кино бегать с подружками, развлекаться, замуж выскочишь, а на образовании крест поставишь. И ничего не будет. Если тебе мои советы не нужны, пожалуйста, можешь тратить время впустую, но, в таком случае, ты переезжаешь обратно к матери, - категорически заявила она. Пришлось снова взять в руки справочник учебных заведений. Как назло, самые пустяковые экзамены были в торговом техникуме: химия и сочинение, и на следующий день Шурка подала документы в расчете завалить поступление, не особо утруждаясь подготовкой, хоть это и были ее любимые предметы. Но, как ни странно, в августе она прочла свое имя в списках поступивших. Вот вам - и торговля, прямо по рецепту.
    Наступило временное затишье в потоке событий, и лишь тогда Шурка вспомнила о загадочном письме, полученном перед смертью Лосихиного отца. Наконец, она передала его в бабушкины руки. Реакция старушки оказалась неожиданно бурной. Разобрав обратный адрес, она хотела было разорвать послание. Когда это не удалось - толстый конверт и слабые руки - оно было, как попало, втиснуто в туго набитый бумагами ридикюль, который в свою очередь был заперт в нижний ящик шкафа. В тот вечер девочке не удалось выудить больше ни слова о таинственном адресанте, отчего ее любопытство разгорелось по-настоящему. К сожалению, бабушка всегда держала большую связку ключей при себе, в том числе и ключ от шкафа. Дома постоянным местом этой связки был карман ее халата, откуда трудно выудить что-то незаметно. На улицу старушка ходила редко, естественно, унося свое сокровище с собой. Так что утолить Шуркино любопытство не представлялось возможным. Иногда она даже жалела, что не заглянула в письмо, когда могла.
    Все летние вечера ребята проводили на своей полянке, только теперь к ним присоединился Костя, а Гоша практически перестал появляться. Славик провалил свои экзамены в институт, получил повестку в армию, и впал в депрессию. Отношения между ним и Костей почему-то накалились до предела, чуть что возникала перепалка, и они часами сидели, набычившись. Как правило, Славик нападал, а Костя пытался свести ссору на нет, пока не взрывался в ответ на ершистость друга. А после они оба расстраивались, мирились, но, казалось, лишь для того, чтобы снова сцепиться друг с другом через пять минут.
    Вообще все как-то разладилось. Среди девочек тоже царило необъяснимое напряжение. Последние недели Марина талдычила только о предстоящем отъезде в Москву. Она поступила в Политехнический институт, и бесконечно мусолила эту тему. Жить собиралась у тетки, папиной сестры, от которой недавно вернулась. Она надоедала всем бесконечными подробностями об этой самой тетке, о планах на будущее, о сборах в дорогу и прочей никому неинтересной чепухе. Верка дулась без причин, ни с того ни с сего грубила Шурке, да и Марине, когда та пыталась ее утихомирить. Настроение портилось, в воздухе носилось предчувствие окончательного развала, и это действовало на всех.
    Вдобавок, Шурку изматывала бессонница. С возвращением бабушки окна снова распахнулись. Астма не оставляла больной особого выбора: либо поверить в змею - и умереть от удушья, либо не верить - и дышать. Бабушка старательно не верила в существование таковой, и каждый новый день убеждал ее в собственной правоте. В конце концов змея действительно могла убраться отсюда, или погибнуть под колесами какого-нибудь самосвала, в городе - не место таким животным. Но для Шурки распахнутые окна означали - постоянное напряжение. Вечерами она часто с опаской поглядывала в темные глубины сада, надеясь заранее обнаружить врага, впрочем, с трудом представляя, как обороняться при нападении. На всякий пожарный она каждый вечер пристраивала возле своей постели швабру. И всё равно вздрагивала от каждого случайного колыхания шторы или ночного шороха, которых хватало, благодаря Дику. Кто там знает, какие звуки производит змея, но Дик, неутомимый охотник, по ночам устраивал подлинное сафари, фыркал, разгуливая по комнате и пугал свою хозяйку. Как бы там ни было именно Дик имел все шансы сразиться с чудовищем, поэтому Шурка стойко выносила его ночные вылазки и всячески ублажала своего колючего защитника. Даже бабушка, вопреки своему скептицизму, смотрела на ежа сквозь пальцы, хотя натыкалась на него постоянно и ворчала.
     Иногда приезжала Томка. Она поступила в Водный институт , на факультет экономики и управления и осознавала это с трудом. Она сама еще толком не поверила в свое счастье, искренне считая, это случайным стечением обстоятельств, в котором Шурке отводилась одна из главных ролей. Несмотря на то, что Томкин отец встретил в институте давнего сослуживца, когда пришел за ней после первого вступительного экзамена. Старый товарищ оказался то ли директором института, то ли парторгом, в общем шишкой на институтском дереве власти, поэтому Томке "повезло" на экзаменах. О своем везении она вспоминала слишком часто, чем серьезно раздражала Шурку. Особенно, когда пыталась "петь дифирамбы" за помощь в математике, повторяя без конца, что без этих натаскиваний ей бы ни за что не пройти конкурс. В такие моменты всплывали в памяти наглая физиономия цербера на входе в Грековку, вещающая о торговле, и собственный факультет промтоваров, куда привела ее обидная случайность. Шурка, вопреки настроению, готовилась к учебе в дурацком техникуме, покупать новенькие тетрадки было приятно. В конце августа она записалась в художественную школу при Дворце культуры профсоюзов. Это немного подняло ее настроение. Правда, ненадолго.
    Появилась новая проблема, омрачающая существование - мать, требующая возвращения блудной дочери. Шурка наотрез отказывалась. Но "мадам" звонила регулярно, угрожала милицией и судом, скандалила. После этих телефонных баталий у бабушки, да и у внучки, буквально тряслись руки. До совершеннолетия оставался долгий год, и девочке вовсе не улыбалась перспектива прожить его в старой ненавистной норе. Нельзя сказать, что обильные Шуркины жалобы, причитания и проекты избавления от материнской назойливости, оживляли всеобщую атмосферу.
    Даже Гайя кисла из-за угрозы расставания, у нее-то Шурка оставалась чуть ли не единственной собеседницей. Почти все школьные подруги соседки внезапно испарились. Некоторые уехали учиться в область. Другие обзавелись парнями, и опасаясь происков красивой и талантливой интриганки-соперницы, перестали с ней видеться. И Шурка не могла их осудить, хоть в глубине души и считала, что подобная трусость ниже ее достоинства. Уж она-то так не поступит. Пусть все идет, как должно.
    Женя втюрилась окончательно в своего "старпёра", и все свободное время проводила с ним. В сущности она одна "уцелела" и, пусть редко, но все же навещала Гайю. Во время этих коротких встреч она говорила исключительно об отношениях со своим.
    - Вы же его не видели! - Обижалась Женька на кличку, придуманную Гайей для ее ухажера. - Он совсем не похож на старика. Он взрослый, но не старый, ему всего двадцать девять лет.
    - Ему исполнилось "тридцать с хвостиком" лет сорок назад, - смеялась Гайя.
    В конце августа уехала и Маринка. Провожали ее втроем: к Шуре и Лосихе присоседилась Томка.
    Вскоре всей компанией проводили в армию Славика. Перед отъездом он устроил отвальную, на которой был в минорном настроении и перепил. Напоследок лез ко всем с поцелуями. Удивительно, но Шурка ничего выдающегося не почувствовала, когда он ее обнял, скорее наоборот. От него несло винным перегаром и вчерашней пепельницей. Он успел накуриться на улице, скрываясь от родителей. От поцелуя в губы она уклонилась в последний момент, и он пришелся в район виска.
    Гоши и, конечно, Гайи, на проводах не было.
    На следующий день Лосиха вдруг заявила, что учиться она не собирается, и в сентябре пойдет работать на завод к матери. Мол, с ее отметками некуда и податься, а на заводе - работа чистая, сопротивления собирать на конвейере, не в масле ковыряться, и зарплата приличная, а им теперь деньги нужны. Вон и Сашка из армии больше полугода, как пришел, его бы приодеть, все старые вещи малы, на свидание надеть нечего. А он свои деньги должен на семью тратить, отца нет, и им теперь не хватает.
    А Саша на свидания бегал часто, каждый день. Он завел шуры-муры с соседкой из Шуркиного подъезда. Его подружка жила на втором этаже, наискосок от Шуркиной квартиры. Пару раз поздними ночами девчонки наблюдали через кухонное окно, как новоявленный Ромео, разогнавшись, подпрыгивал, пытаясь зацепить повыше толстую ветку дедова ореха, ведущую на балкон Джульетты. И потом долго слышался в темноте страстный шепот и хихиканье. Это давало им повод подтрунивать над Лосем и шантажировать его, когда Верка пыталась выманить у брата деньги на кино или мороженое. Однажды они даже всей компанией, включая самого Лося, сходили за его счет в "Москву" . Именно тогда, пытаясь осадить расходившуюся Шурку, он достаточно ехидно описал её реакцию на тот самый злополучный тюльпан, найденный на подоконнике. Цветок просто вывалился из букета Джульетты, который был заброшен на балкон Сашкой. Не зная, как поступить с лишним тюльпаном, он коварно положил его на Шуркин подоконник, надеясь на забавное зрелище, которое сейчас и представлял в лицах. Шурка смеялась вместе со всеми, невзирая на некоторое разочарование.
    - Очень глупо, - отсмеявшись, не удержалась она. - Я его только утром нашла. Хватит врать, ты ведь ничего и не мог увидеть. В то время, как ты, Василь Иваныч, сидел в засаде, я мирно спала.
    Все-таки было немного обидно, потому что утром она и впрямь долго гадала, кто мог его подсунуть, конечно, не так по-дурацки, как изображал Сашка. Она слегка отстала от компании, сделав вид, что завязывает шнурок сандалии. На самом деле ей стало неуютно с ними, хотелось немного прийти в себя. А когда поднялась, обнаружила, что ее поджидает невдалеке Костя. - Ты зачем тут стоишь? - С легкой досадой спросила она.
    - Поздно. Темно. На всякий случай. - Он говорил мягко, словно желая ее успокоить. Не мог же он, в самом деле, предполагать, что ее задели Сашкины кривляния. Шурка залилась жаркой волной стыда и порадовалась, что уже совсем стемнело. Они медленно пошли рядом.
    - Знаешь, Костя, я давно хотела тебя спросить... Ты помнишь те стихи, что прочел нам, когда ежа принес? - Она угадала, что он кивнул. - Скажи мне имя автора.
    - Бродский. Его имя - Йосиф Бродский. Только сейчас его мало кто знает. Но в определенных кругах он очень популярен.
    - Я о нем никогда не слыхала. Но я вообще-то - темная личность. А у тебя книга его есть? Дашь почитать?
    - Книги нет. Его у нас не печатают. Только на западе. У меня есть перепечатка с заграничного издания. Самиздат. Я дам, но никому не показывай. Хорошо? Ничего особенного не будет, наверное, но лучше не афишируй, ладно?
    - А что он такого натворил?
    - Да ничего особенного. В своё время дружил не с кем надо, не писал гимнов Советам, был слишком талантлив, сболтнул где-то что-то, не знаю точно. Насколько я знаю, его обвинили в тунеядстве по доносу, отправили в ссылку на пять лет. Он публиковался за границей, поскольку здесь его не признавали. А потом, видимо за это да еще за талант, его выслали из страны.
    - Куда? - удивилась Шурка.
    - В Америку.
    - А разве такое возможно? Ну я понимаю - наказание, хоть и перебор - ссылка за тунеядство… Он, что, совсем не работал? А на что он жил? И все равно, как можно вот так просто выставить человека?
    - Вот видишь, бывает и такое. А он работал. Просто его переводы не засчитали, как работу. А заказов не давали. А он не сильно пороги оббивал, унижаться не хотел. Кроме того, в Питере вообще сильно диссидентов притесняли, а он с ними дружил.
    Шурка шла оглушенная и все представляла, как человек чувствует себя один в чужой стране. Ни жилья, ни родных, ни особых денег... Потратишь, что есть, а потом спи на тротуаре, голодай, мерзни, - никому дела нет. Даже в тюрьме кормят, постель дают, в конце концов, говорят на родном языке.
    А поздней ночью Шурка по привычке глянув на окно, увидела, как мужская рука осторожно кладет несколько лилий на подоконник. От неожиданности она какое-то время оцепенело смотрела на цветы. Когда, наконец приблизившись, она выглянула в окно, на улице никого не было. Пришлось даже влезть на подоконник и просунуть голову сквозь решетку, но вокруг уже было тихо и никого не видно, в том числе и на балконе Джульетты. На всякий случай она отчетливо проговорила в темноту.
    - Саша, это совершенно идиотская шутка. Еще более бессмысленная, чем в первый раз. Дари цветы своей Джульетте, Ромео несчастный. И чего бы я людей пугала?
    Реакции не последовало.
    На другой день, встретив Анюту во дворе, она все же поинтересовалась, где они пропадали вчера с Ромео. На что та, застенчиво улыбнувшись ответила, что пошла рано спать после дня рождения своей сестры и с Сашкой не виделась. Шурка ей сразу поверила, тем более, что позже Вера подтвердила, что после кино Сашка пошел спать и из дому не выходил. Шурка даже рассмотрела украдкой правую руку Лося. Она показалась чуть смуглее и мускулистее, той с цветами, но поручиться в точности этого заключения она бы не решилась. Верка, узнав причину столь дотошных расспросов о брате, насупилась, замкнулась, настроение ее явно испортилось. Сколько Шурка не допытывалась в чем дело, Вера не признавалась. В конце концов пришлось отступиться с неприятным подозрением, что лучшая подруга охраняет от неё своего брата. И кому он вообще нужен!
    В сентябре Шурка начала учиться в своем техникуме и трижды в неделю по вечерам ходить в художественную школу. С матерью временно договорились, что Шурка не вернётся пока домой, но будет приходить днем на обед в те дни, когда у нее вечером занятия. Времени стало меньше, и они с Верой почти перестали видеться. Сколько Шурка не старалась вызвать подругу на прогулку, та отнекивалась, отговариваясь усталостью после смены. Создавалось впечатление, что Верка ее избегает. Это было неприятно, тем более, что в последние дни летних каникул отношения шли наперекосяк по непонятной причине. После Маринкиного отъезда единственной настоящей Шуркиной подругой оставалась Томка. Она даже переселилась поближе. Её родители получили квартиру в высотке, не так давно построенной на площади Толбухина, совсем недалеко от бабушкиного дома. Теперь можно было видеться гораздо чаще и допоздна гулять по прилегающим улицам, провожая друг друга домой. Чаще всего прощались на Варненской, считая ее серединой между Шуркиным и Томиным домом.
    И еще была Гайя. Она по-прежнему оставалась домоседкой и полуночницей. Днем она училась на курсах машинописи, после которых собиралась устроиться где-нибудь секретарем. На все уговоры родителей и Шурки учиться дальше музыке она отвечала категорическим отказом.