Кафедра русской и зарубежной литературы Даугавпилсского педагогического института многим отличалась от других его кафедр. Она была самой малочисленной: почти всегда она состояла из шести штатных единиц. Она была самой «остепенённой»: уже к 70-м годам не только все её преподаватели, но и лаборант кафедры были кандидатами и докторами наук. И, наконец, на ней работало больше евреев, чем на других кафедрах; в те же 70-е годы из шести преподавателей четверо были евреями: профессор Дубашинский, доценты Белькинд, Левитан, Цилевич.
(На кафедрах, руководимых отцом, одна – вБорисоглебском пединституте, другая – в Удмуртском университете, подобное еврейское присутствие было вещью совершенно невозможной: за этим строго следило начальство. Так, в Ижевске оказались безуспешными попытки Б.О. принять на работу В.Ш.Кривоноса и В.А.Зарецкого.
В Борисоглебске, тем не менее, на кафедре у отца работали, в разное время, В.Д.Резник (Днепров) и Т.Л.Гурина. Но их присылало министерство. Для Резника, незадолго перед тем амнистированного, Борисоглебск был чем-то вроде ссылки – Э.К.)
И руководили кафедрой много лет – евреи: сначала Л.С.Левитан, потом И.А.Дубашинский, потом Л.М.Цилевич. Они не просто исправно исполняли административные обязанности заведующего кафедрой, – «…ими была заложена «концепция кафедры». И методика преподавания, и сочетание преподавательской и научной работы, и принципы подготовки кадров, – всё это в какой-то степени их заслуга». Я процитировал статью Г. Гольдина «Пять портретов на общем фоне (преподаватели ДПУ)», опубликованную в Книге второй сборника «Евреи в Даугавпилсе» (с. 159).
< … >
Если бы на нашей разновозрастной кафедре был создан Совет старейшин, то его по праву возглавил бы Иосиф Абрамович Дубашинский. Он был старейшим и по возрасту (родился в 1919-м году); и по студенческому стажу: ещё в довоенные годы был студентом знаменитого МИФЛИ – Московского института философии, литературы и истории, однокашником поэтов Павла Когана и Давида Самойлова; и по фронтовой биографии: боевой офицер, кавалер орденов Александра Невского, Отечественной войны, Красной звезды… Завершив после войны своё образование на филологическом факультете и в аспирантуре кафедры зарубежной литературы Московского университета, он приехал в Даугавпилс автором не только защищённой кандидатской диссертации, но и двух глав вузовского учебника зарубежной литературы.
И. А. Дубашинский всегда был в авангарде кафедры, всегда работал «на опережение». Он первым издал в Москве, в издательстве «Просвещение», книгу о Шекспире; через несколько лет там же вышло её второе издание. Рижское издательство «Звайгзне» опубликовало его книгу «Памфлеты Сфифта». За первыми книгами последовала серия монографий, в издательствах Москвы и Риги, о творчестве Свифта, Шекспира, Байрона, Вальтер Скотта, Голсуорси, Сноу…
Защитив в Московском университете докторскую диссертацию, И. А. Дубашинский стал первым доктором наук на кафедре, а затем – первым её профессором.
< … >
* * *
Когда в 70-е годы на кафедру пришел Владимир Самойлович Белькинд, это было вдвойне радостно: пришёл человек, известный в вузовской среде как блестящий лектор и даровитый исследователь, – и он стал читать курс истории русской литературы 1-й половины 19-го века! Курс этот – необыкновенно важный, основополагающий для образования и воспитания студентов-филологов: начало золотого века русской литературы – Пушкин, Лермонтов, Гоголь… А читала этот курс до Белькинда – А. М. Калнберзина, тогдашний ректор ДПИ, читала мало сказать неквалифицированно, – читала, ничего не смысля в том, что читает. От кафедры, увы, ничего не зависело: курс Калнберзина себе выбрала сама, имея как ректор право на 240 часов почасовой нагрузки. К счастью, Калнберзина перешла на должность старшего научного сотрудника на два года, и это дало возможность пригласить Белькинда.
Ко времени его прихода на кафедру, в середине учебного года, Калнберзина уже прочитала «свой» курс. Но Белькинду сразу же поручили прочитать его заново – под видом спецкурса «Романтизм и реализм в русской литературе 1-й половины 19-го века». Так что студенты, первыми слушавшие его, могли сравнивать – и в полной мере оценить достоинства нового преподавателя.
Лекторская манера Владимира Самойловича была лёгкой, изящно-непринуждённой, остроумной. Она могла показаться импровизационной, – но за внешней лёгкостью была основательная эрудиция, было умение глубоко осмыслить явления и процессы литературного развития.
В. С. Белькинд активно включился и в научно-исследовательскую работу кафедры. Он печатал статьи в сборниках «Вопросы сюжетосложения», выступал с докладами на межвузовских семинарах, приезжая на них и после отъезда из Даугавпилса. Для тех, кто был участником всех семинаров, была учреждена «медаль» «Ветерану сюжетосложения». Одним из немногих получивших её был Белькинд.
Два года, которые Белькинд был членом кафедры, потом вспоминались как её «золотой век»: работалось дружно, весело, результативно. Попытка оставить В. С. Белькинда в штате кафедры, к сожалению, успехом не увенчалась.
Белькинд в это время уже работал в Семипалатинском пединституте, затем перешёл в Таллинский пединститут. А в ДПИ на кафедре русского языка начала работать его жена Мира Александровна Зондель.
< … >
(С В.С.Белькиндом мой отец познакомился ещё в Таджикистане. После войны оба они работали в Сталинабадском пединституте, оба учились в аспирантуре, в 1947-м обоих «прорабатывали» в различных партийных организациях, вплоть до республиканского ЦК – за «выступление против Маркса и Энгельса», в 1949-м обоих объявили безродными космополитами, обоим пришлось оставить работу и уехать из Таджикистана – Э.К.)
* * *
Предвижу вопрос, который могут задать некоторые читатели моей статьи: «Что же еврейского, кроме «пятого пункта» в анкете, было у Ваших коллег и друзей? От еврейской культуры, не говоря уж о религии, они были далеки, еврейского языка многие уже не знали…» Всё это так, но эти люди оставались евреями, помнили о том, что они евреи, – прежде всего потому, что им об этом не позволяли забыть: «пятый пункт» был таким напоминанием, своего рода вершиной айсберга, массу которого составляла изощрённая система дискриминационных мер.
Вспоминается разговор, который был у меня с одним из институтских коллег в 1989-м году, когда организовалось Латвийское общество еврейской культуры. Я, как член Даугавпилсского комитета ЛОЕК, предложил ему вступить в общество – и услышал: «Я себя евреем не считаю». Что я мог ему ответить? Я сказал: «Было бы хорошо, если бы и другие Вас не считали евреем».
Перефразируя известный афоризм Горького: «Человека создаёт его сопротивление своей среде», можно сказать: «В годы государственного антисемитизма еврея создавало его сопротивление дискриминационной среде. Речь идёт не о сионистских, диссидентских формах сопротивления, а именно об ассимилированных евреях. Дискриминационные меры не только не способствовали ассимиляции, они объективно препятствовали ей. Защищая своё право на свободный выбор профессии, специальности, квалификации (в нашем случае – русской или зарубежной литературы, русского языка, занятий наукой), мы защищали и права личности, и права своей нации. В определении нашего социального статуса «Русский интеллигент еврейской национальности», – для нас важны были обе его составляющие.
В те годы мы ещё не осознавали, что наши проблемы и наши судьбы были продолжением исторических судеб еврейства диаспоры. Что помогло выжить, сохраниться народу, изгнанному со своей исторической родины, утратившему государственность, гонимому и унижаемому? Принято считать, что такой силой, объединявшей и сохранявшей евреев, была религия, иудаизм. Это правда, но – не вся правда. Не менее важной была и другая причина стойкости евреев: им было присуще свойство, которое обозначают словом «протеизм» (по имени мифологического существа Протея, который сохранял и выражал себя, принимая формы, соответствующие окружавшей его среде). Так, протеизм в искусстве – это способность художника перевоплотиться в человека чужого мира, сохраняя своё, авторское начало; протеизм Пушкина позволял ему, как писал Белинский, быть испанцем в Испании, французом во Франции, всегда оставаясь русским национальным поэтом. Протеизм евреев – это духовная пластичность, гибкость, умение, сохранив себя, свою сущность, найти своё место в той среде, в той стране, куда судьба их забросила.
Протеизм – это тоже своеобразный способ сопротивления среде: он противостоит как рабскому подчинению, растворению в ней, так и упрямо-бессмысленному, гибельному противоборству. В чём протеизм проявлялся на практике? В том, что евреи в самых разных странах не только усваивали достижения иной культуры, но и обогащали её, вносили в неё свой вклад. Так поступали, не отдавая себе в этом ясного отчёта, и мы – евреи-филологи, преподаватели и исследователи истории и теории языка и литературы.
< Источник: «Евреи в Даугавпилсе». Исторические очерки. Книга третья, 2 часть. Даугавпилс, 2001