Денис Соболев

Из книги ЧЕТЫРНАДЦАТЬ СКАЗОК О ЛЮБВИ И ВРЕМЕНИ

Хайфа

2009 - 2010

© Денис Соболев, 2010. Все права защищены. Запрещается копирование, распространение (в том числе через Интернет) или любое другое использование этого текста (или его частей) без предварительного согласия правообладателя.

СКАЗКА ЧЕТВЕРТАЯ

Про Беньямина из Туделы и нашествие бабуинов

Во второй половине двенадцатого века – вероятно где-то между 1159 и 1172 годом - Беньямин сын Ионы из города Тудела на северо-западе Испании пересек Евразию и, таким образом, стал первым европейцем, достигшим Индии и Китая. Его путешествие было описано в книге, известной сегодня как «Книга путешествий рабби Беньямина» и содержащей - среди многочисленных сведений, касающихся той эпохи - достаточно подробные описания Палестины. На русский «Книга путешествий» была переведена во второй половине девятнадцатого века и издана в 1881 году в сборнике под несколько странным названием «Три еврейские путешественники». В Хайфу – которую Беньямин из Туделы называет Хефа и упоминает, что ее также называют Нефасой, – он прибыл из Тира ливанского. По дороге он останавливался в Акко – или Акре на языке того времени – где, по его словам, он обнаружил небольшую еврейскую общину из двухсот человек, во главе которой стояли рабби Цадок, рабби Иафет и рабби Иона. Из Акры Беньямин отправился в сторону горы Кармель, среди достопримечательностей которой упомянул реку Кишон у подножия горы, пещеру Ильи пророка, церковь около пещеры, остатки жертвенника времен царя Ахава и множество еврейских захоронений талмудического периода, часть из которых сохранилась на территории Хайфы и сегодня. Однако, парадоксальным образом, наибольшее впечатление на рабби Беньямина произвела не пещера пророка и даже не древний жертвенник, а удивительная популяция бабуинов, населявших кармельские леса. Нарушая свои обычные правила лаконичности, он посвящает несколько страниц их подробному описанию.

По всей вероятности, эта популяция действительно была в высшей степени примечательной, поскольку ее почти всегда упоминают и, так называемые, христианские "итинерарии" – путевые книги, предназначенные для паломников, направляющихся в Святую Землю. Так, Нотариус Бургхардт, служивший при Фридрихе Барбаросса, сообщает о том, что леса Палестины кишат бабуинами, жизнь которых он имел возможность наблюдать вблизи Кармеля. Он достаточно подробно описывает их повадки, хотя и уточняет, что наиболее хитрыми, непредсказуемыми и опасными для человека являются бабуины иерусалимские. Дитмар из Мерсебурга побывал в Хайфе – которою он также называет Порфирией – в те времена, когда город был почти полностью разрушен – как он утверждает, "сарацинами". Он пишет, что на Кармеле обитают львы, леопарды, медведи, волки, олени, серны, дикие козы, животное "свирепое и еще более ужасное, чем лев", которое местные жители называют "лонзан"; но все же и он выделяет бабуинов и павианов, про которых сообщает, что их обычно называют "лесными собаками". В том, что палестинские бабуины - с их удивительной стадностью – производили на европейского путешественника неизгладимое впечатление, нет ничего удивительного. Действительно, популяции животных, до такой степени, напоминающие человеческие сообщества, в Европе того времени не были известны, и – более того – по всей вероятности, были с трудом представимы. Книга «Легенды Святой земли», изданная в 1906 году под редакцией Мармадуке Пикталя, даже сообщает, что в бабуинов превратились жители Акабы, не соблюдавшие субботу, однако это сообщение едва ли можно счесть аутентичным. Впрочем, и задолго до Пикталя - со смесью удивления, восхищения и некоторого недоверия - европейские путешественники описывали удивительную рациональность поведения бабуинов – почти безупречную корреляцию их поведения с достаточно однозначно обозначенными целями – и их видимую способность планировать свои поступки с оглядкой на достаточно значительный промежуток времени. В некоторых смыслах – о которых пойдет речь ниже – способность бабуинов подчинять свое поведение рациональной цели представляется совершенно удивительной. Впрочем, следует сразу же оговориться, что, согласно описаниям, оставленным путешественниками, цели бабуинов обычно ограничивались теми, которые лежали в плоскости личного удовольствия, питания, спаривания, самосохранения и преумножения коллективных образов стадности.

Подобная удивительная рациональность – часто превосходящая человеческую – проявляется, в первую очередь, в формах охоты, привычной для бабуинов. Обычно бабуин становится агрессивным либо в стаде, либо при столкновении с заведомо слабейшим противником. При иных обстоятельствах поведение бабуина может содержать скорее элементы символической агрессии – агрессивные и неприязненные жесты, злобное шипение – не переходящие, однако, к собственно охотничьей активности. Впрочем, подобная рациональная оценка противника характерна и для многих других животных. В то же время, в отличие от большинства животных, в тех случаях, когда нечто, представляющее ценность для бабуина, – будь то еда или предметы, на которые направлены иные его желания – находится в руках противника равного или сильнейшего, бабуин будет склонен скорее просить, нежели пытаться отобрать силой. Во многих подобных случаях бабуин будет стараться подойти поближе, старательно копируя движения обладателя желанного предмета, и даже пытаясь почесать ему спину. Впрочем, если этот обладатель засыпает, поведение бабуина резко меняется. Оно становится не только рациональным, но и решительным, и включает массу уловок для получения нужной ему вещи. Судя по рассказам путешественников, нередки были и такие случаи, когда бабуины убивали своих противников во сне. Резкие переходы бабуинов от раболепного подражания своим жертвам к приступам, на первый взгляд, неконтролируемой злобы часто упоминались в рассказах того времени. Их жертвами могли становиться и люди.

Наибольшее разочарование постигало, пожалуй, тех, кто пытался кормить бабуинов. Часто наевшись досыта, бабуины пытались укусить руки, их кормившие, – и проделывали это с шипением и неприязнью, вызывавшими искреннее изумление. Впрочем, так происходило скорее со случайными путешественниками и паломниками. В этих случаях - как кажется, благодаря остро развитому поведенческому рационализму, - бабуины понимали, что в дальнейшем эти люди не представляют для них особой ценности. Иначе складывались отношения бабуинов с местными жителями. Монахи-кармелиты из монастыря в долине Сиах рассказывали о том, что поначалу они пытались приручить бабуинов, подкармливая их монастырской едой. Едва ли можно представить себе занятие более бессмысленное. Пока бабуинов кормили досыта, они демонстрировали многочисленные внешние признаки глубокого расположения, радостно подпрыгивали при появлении людей и даже лизали им руки. Более того, при определенных обстоятельствах – благодаря паническому страху асоциальности и несмотря на свой почти врожденный рационализм – бабуины приводили с собой других бабуинов для того, чтобы разделить с ними избыток монастырской еды. Часто и эти бабуины тоже начинали повизгивать и подпрыгивать. Однако человеку не следовало себя обманывать в отношении смысла этих повизгиваний; подобные внешние проявления не имели ничего общего с благодарностью верной собаки.

При первых же признаках опасности бабуины исчезали из окрестностей монастыря или даже обнаруживались в лагере осаждавших. Когда же еды становилось меньше или ее запасы иссякали – а в монастыре, разумеется, наступали и голодные годы – довольное повизгивание бабуинов сменялось криками ненависти, поистине удивительными. Более того, как это ни странно, злоба бабуинов не проходила вслед за мгновенным животным разочарованием и сохранялась надолго. Подобные эмоциональные переходы, свойственные для бабуинов, не раз озадачивали монахов и становились предметом подробных описаний и споров. Особенно их озадачивало то, что особая ненависть бабуинов была направлена именно на тех людей, которые их кормили в предыдущие сытые годы. Действительно, по отношению к тем монахам, которые палками отгоняли их от монастыря и монастырских угодий, бабуины испытывали скорее страх, в то время как к тем, кто их кормил, они надолго наполнялись неугасающей ненавистью. В одну из таких голодных зим, два монаха – из числа тех, кто до этого подкармливал бабуинов, вопреки запрету настоятеля, - были даже растерзаны их стадом. Нет необходимости говорить, что и иная помощь бабуинам – а поначалу монахи, например, пытались спасать их от лесных пожаров – редко оставалась безнаказанной для незваных спасателей. Бабуины воспринимали помощь как естественную и им неизбывно причитающуюся, а не получая ее в других обстоятельствах наполнялись жгучей ненавистью.

И все же наиболее удивительным является, пожалуй, то, что - согласно средневековым бестиариям - в отличие от большинства животных, бабуинам была доступна достаточно сложная форма символического языка. Разумеется, абстрактные понятия практически не могли быть выражены на этом языке; да бабуины в них и не нуждались. Более того, когда путешественники пытались привлечь внимание бабуинов предметами, не имеющими непосредственного отношения к существованию последних, бабуины убегали с криками возмущения и отвращения. Ту же самую реакцию вызывали практически любые попытки передать бабуинам ту или иную информацию, не относящуюся к непосредственному кругу их экзистенциальных интересов. Впрочем, то, что воспринималось средневековыми путешественниками в качестве некоторой приземленности, характерной для склада мысли бабуинов, с современной точки зрения, свидетельствует скорее об их практичности и нежелании предаваться праздным построениям и фантазиям, столь характерным для средневекового человека. В то же время круг понятий и символических средств, необходимых для выражения социальной организации в сообществе бабуинов, был чрезвычайно богат. Более того, некоторые путешественники не без изумления отмечали его превосходство над аналогичным инструментарием, находившимся в распоряжении человека того времени, – и, в особенности, человека странствующего, и поэтому не являвшегося интегральной частью какого бы то ни было нерушимого сообщества.

Согласно описаниям путешественников, базисной ячейкой сообщества бабуинов является парность. Многие путешественники отмечали, что одиноко пасущийся бабуин постоянно испытывает смутное чувство тревоги – часто переходящее в нервные движения и судороги – пока не достигает подобного социального спаривания. У некоторых бабуинов стремление к парности может оказываться сильнее чувства голода, жажды и даже самосохранения, несмотря на то, что последнее у бабуинов развито чрезвычайно сильно. В тех же случаях, когда двум одиноко пасущимся бабуинам удается сформировать стабильную спаренную ячейку, они обходят по кругу других бабуинов – и, в особенности тех, кому удалось спариться раньше, – бьют себя кулаками в грудь, повизгивают и чешут друг другу спину. Как кажется, самки склонны к подобному поведению в несколько большей степени, нежели самцы. Любопытно, что это часто происходит и в тех случаях, когда такие «собабуиненные» ячейки существуют крайне недолго. Более того, удивительным образом, в некоторых случаях подобное ликование бабуинов передается и тем их соплеменникам, которые в данный момент не проходят процесс социального спаривания. В таких случаях, другие бабуины – число которых может достигать пятисот особей – собираются толпой вокруг новообразовавшейся пары, прыгают, подкидывают в воздух еду, покусывают друг друга, визжат, воют, и издают иные звуки, смысл которых путешественникам понять не удалось. Им также не удалось установить, в каких случаях парность бабуинов приводит к подобному массовому ликованию части стада.

Еще одной причиной социального ликования бабуинов является процесс размножения. С зоологической точки зрения, подобное ликование особенно интересно, поскольку оно достаточно убедительно показывает, что при столкновении бабуинской рациональности со свойственным им удивительным социальным чувством, как это ни странно, более сильным оказывается именно последнее. Действительно, в абсолютном большинстве случаев, количество ресурсов, находящихся в распоряжении как целого стада, так и отдельных его спаренных ячеек, чрезвычайно ограниченно. Об этом косвенно свидетельствует и поведение бабуинов, постоянно находящихся в поиске дополнительных возможностей пропитания и увеличения ресурсов, необходимых для удовлетворения их потребностей и желаний. В результате, леса, в которых появляется бабуинское стадо, оказываются дочиста объеденными и забросанными всевозможными остатками их жизнедеятельности. Часто в процессе подобных неустанных поисков одни бабуины убивают других. В этом смысле, с рациональной точки зрения, появление новых голодных бабуинят, претендующих на ресурсы стада и поначалу непригодных к самостоятельной охоте, является исключительно отрицательным явлением. Еще более отрицательным оно может оказаться для отдельной спаренной ячейки бабуинского сообщества, поскольку бабуинята неизбежно претендуют на часть ресурсов, находящихся в распоряжении этой ячейки. Наконец, если наблюдатель примет во внимание тот - уже упоминавшийся - факт, что бабуины крайне ревниво реагируют даже на малую угрозу своим интересам, то подобный наблюдатель может заключить, что умножение стада должно вызывать у них исключительно отрицательные эмоции.

Однако, на самом деле, дело обстоит совершенно противоположным образом. И, как уже говорилось, подобное противоречие необходимо приписать исключительной роли социального чувства. Действительно, уже на ранних этапах беременности, самка бабуина начинает проявлять ярко выраженное желание разделить социальное значение своего состояния с другими членами бабуинского сообщества – и, в первую очередь, другими самками. При встрече с другими бабуинами она попеременно указывает себе на живот и бьет лапами в грудь, сопровождая подобную жестикуляцию той мимикой, которая характерна и для демонстрации состояния социальной «спаренности». Когда же маленький бабуиненок появляется на свет, пара бабуинов – обоснованно или безосновательно считающая себя ответственной за его появление - вновь обходит значительную часть стада, протягивая бабуиненка как ближайшим членам племени, так и случайным встречным, и ударяя себя в грудь передними конечностями. Совсем иначе ведут себя необабуиневшиеся самки. Как утверждают многочисленные наблюдатели, обычно подобная самка испытывает постоянное чувство вины, лишь усиливающееся с возрастом. В определенном возрасте это чувство может переходить в глубокую депрессию - при которой самка свешивается с веток вниз головой – а также в лихорадочные поиски спаривания или же попытки наказать себя повторяющимися ударами о пальму. Старшие же самки указывают на нее со странным похрапыванием, как кажется, выражающим крайнее неодобрение.

С этой точки зрения, еще более интересным является крайний пример социального чувства, который - склонные к терминологическим нововведениям - средневековые монахи называли «вторичным инстинктом размножения». Речь идет о явлении действительно необычном и в чем-то странном. При встрече с необабуинившимися самками или парами, старшие бабуины из того же бабуиноклана издают то же самое осуждающее похрапывание, о котором уже шла речь выше, а при определенных обстоятельствах могут демонстрировать и выраженные знаки неприязни. Во многих случаях при виде «чужих» бабуинят они начинают указывать на них обеими передними конечностями и громко выть. В некоторых случаях, подобное поведение старших бабуинов может распространяться и на бабуина мужского пола. Их отношение резко меняется, как только младшая самка беременеет. В случае же рождения бабуиненка – и это самое поразительное – старшие бабуины, находящиеся во власти «вторичного инстинкта размножения», демонстрируют те же самые поведенческие симптомы, что и бабуины, непосредственно вовлеченные в процесс размножения. Они точно также обходят стадо, поднося ко всем встречным новорожденного бабуиненка, издают крики ликования и ударяют себя в грудь. Особенно выразительными эти крики становятся при встрече с необабуиневшимися самками, которые после подобных встреч могут убежать к ближайшему дереву и долго об него биться, или же до крови грызть себе лапу. Иногда старшие бабуины даже задерживаются для того, чтобы повнимательнее посмотреть на подобные конвульсии. Вообще, мало что может доставить бабуину такое же удовольствие, как причинение боли другим бабуинам – в особенности, и парадоксальным образом, членам своего стада.

Еда является еще одной постоянной темой общения бабуинов. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, поскольку – как уже говорилось - бабуины склонны проводить чрезвычайно значимую границу между собою и «своим», с одной стороны, и всем остальным, существующим в мире, с другой. Благодаря этому, практически все, что тем или иным способом может быть помещено внутрь бабуина, получает чрезвычайно высокое положительное значение. Еды это касается в первую очередь. Найдя съедобный корень, гнилой овощ или банан, бабуин может долго обходить все стадо, попеременно направляя найденный предмет в морду своих товарищей по стаду. Впрочем, и другие бабуины не воспринимают подобные действия с раздражением. Внимательный наблюдатель может часто оказаться свидетелем того, как они собираются в кружки, подпрыгивая вокруг найденного овоща или корня, нюхая его, попеременно надкусывая и издавая всевозможные одобряющие звуки. При этом нашедший корень бабуин ударяет себя кулачками в грудь и довольно подвывает. То же самое они склонны проделывать со всевозможными жидкостями, будь то вода из лужи или украденное у людей козье молоко. Часть традиционных сборищ бабуинов кажется настолько сконцентрированной на процессе поглощения пищи и жидкостей, что обмен звуками, сопровождающий этот процесс, представляется лишь фоном, необходимым для более успешного пищеварения. В то же время оказывается, что поиск съедобных предметов и процесс собирания их в кучи требуют такого значительного количества усилий и времени, что ни один беспристрастный наблюдатель не смог бы отказать им в самоценнности.

Еще более удивительным является тот факт, что бабуины употребляют в пищу всевозможные предметы не только чрезвычайно трудно добываемые, но и, на первый взгляд, не относящиеся к числу съедобных. Так,  согласно описаниям средневековых бестиариев – как, впрочем, и путешественников, побывавших на Кармеле, - бабуины готовы проделать достаточно сложный путь к морю и часами стоять в воде, ради возможности добыть несколько рыб, - даже в те времена,  когда иная пища доступна им в изобилии. Еще более странным является тот способ, который бабуины используют для поглощения рыбы. Добыв нескольких рыбин на берегу моря и собрав множество водорослей, бабуины возвращаются с ними в лес и созывают других членов стада. Собравшись вместе, они разрывают сырую рыбу на тонкие полосы и перемешивают ее со всевозможными овощами, которые им удается украсть у людей – морковью, огурцами или авокадо. После этого они заворачивают получившуюся странную смесь в водоросли и раскладывают перед собой образовавшиеся комочки, не делая никаких попыток использовать их в пищу. Весь этот сложный процесс сопровождается всевозможными звуками и обычными для бабуинов ударами себя в грудь передними конечностями. И лишь когда вся имеющаяся рыба полностью превращена в подобные комки и разложена, бабуины приступают к быстрому и сосредоточенному процессу ее поглощения, после чего расходятся. Как зоологическое значение, так и смысл подобного обычая остались для людей совершенно непонятными. Еще более их озадачивал тот факт, что для подобного - вероятно ритуального – поедания бабуины категорически отказывались использовать как вареную рыбу, так и сушеную воблу из монастырских погребов, предложенную им озадаченными монахами.

Наиболее убедительное объяснение подобной роли пищи, пожалуй, может быть связано с пониманием того особого значения, которое различные формы стадности и социального чувства играют в сообществах бабуинов. Любой бабуин точно знает, к какому бабуиноклану, стаду, подвиду и виду он принадлежит. Более того, несмотря на неистребимое желание причинять членам своего стада физическую боль и различные символически обозначенные унижения, степень самоидентификации бабуина со своим стадом чрезвычайно велика. Однако проявления этой самоидентификации обычно лежат в плоскости скорее ненависти, нежели симпатии. Так, при встрече со слабейшим бабуином из другого стада бабуин будет склонен издавать всевозможные агрессивные звуки, он может принять воинственную стойку или даже напасть, в то время как представители своего стада скорее всего оставят его равнодушным. Исключением являются те случаи, когда встреча между одностадными бабуинами происходит на территории чужого стада. В этих случаях бабуин также обычно оказывается склонен размахивать всевозможными предметами, связанными для него с его кланом, стадом и видом. При кровавых же стычках между стадами баубинов – которые происходят достаточно часто и причины которых, в большинстве случаев, наблюдателям не удавалось понять – леса оказываются наполненными трупами бабуинов, а шакалы – в значительных количествах живущие на Кармеле - обеспеченными изобильной едой на продолжительное время.

Впрочем, еще большую агрессию, чем чужаки, вызывают те члены своего стада, чье поведение – по каким бы то ни было причинам – не соответствует нормам стада. Даже если причиной несоответствия является болезнь, она вызывает сильное раздражение. В случаях же тех форм несоответствия, которые не являются прямым результатом той или иной физиологической причины, неприязнь – а часто и ненависть – сообщества может достигать достаточно разрушительных форм. В то же время следует отметить, что на ранних этапах развития подобных социальных несоответствий, попытки коррекции индивидуальных поведенческих отклонений будут связаны с частными – на первый взгляд, нескоординированными - проявлениями личной неприязни. В зависимости от обстоятельств, другие бабуины могут начать шипеть на отклонившегося бабуина, пытаться выдрать клочья шерсти или украсть те или иные ценные предметы, представители другого пола станут с презрением убегать при появлении десоциализировавшихся особей, старшие  же бабуины будут склонны демонстрировать знаки негодования.

Однако на более позднем этапе приходят в действие и формально организованные механизмы социальной коррекции, важнейшим из которых является обряд "бабуинации". Несмотря на то, что когда-то зоологи назвали его по аналогии с обрядом "инициации", при ближайшем рассмотрении оказалось, что сходство между двумя обрядами является крайне поверхностным. Со стороны, обряд "бабуинации" выглядит чрезвычайно просто и безобидно. Бабуин, чувствующий себя социально отклонившимся, приходит - или же, что бывает еще чаще, его приводят члены того же "бабуиноклана" - к другому бабуину, обладающему чрезвычайно решительным видом. В течение приблизительно сорока минут отклонившийся бабуин воет, плачет, рычит, лает и урчит с различными интонациями, будучи временами прерываем субъектом бабуинации, которого бестиарии называют "бабуином-бабуинатором". Время от времени "бабуин-бабуинатор" пытается отрывистыми жестами показать границу и незлобно лает на бабуина, проходящего бабуинацию, при попытке выйти за эту границу. После чего отклонившийся бабуин уходит, опустив голову, для того, чтобы вернуться через неделю или две, а его место занимает другой бабуин. Любопытным образом, подобный обряд оказывается задействован даже в тех случаях, когда речь идет о таких, казалось бы, относительно частных проблемах, как стремление того или иного бабуина отказаться от социального спаривания или его неспособностью оценить коллективные символы своего стада.

К сожалению, наблюдателям так и не удалось понять, что же именно происходит при обрядах бабуинации. Основываясь на чисто внешних признаках, некоторые исследователи пытались сравнивать этот обряд с таинством исповеди, однако достаточно очевидно, что его фактическая направленность полностью противоположна. Действительно, по крайней мере в теории, исповедь основана на понятии индивидуальной совести и способности различать добро и зло – часто вопреки не только личным интересам, но и самому инстинкту самосохранения индивидуума, обнаруживающего себя в почти неразрешимом этическом конфликте с окружающим обществом. В этом смысле роль исповеди может оказаться достаточно разрушительной. В отличие от исповеди, бабуинация является явлением чрезвычайно положительно направленным. Она ставит своей целью достижение максимальной социальной гармонии между индивидуальным бабуином и его стадом за счет установления полезных поведенческих запретов, не связанных с подобными этическими оценками, и устранения всего того, что отделяет того или иного бабуина – часто, по причине, неблагоприятной среды, в которой он вырос, – от полного соответствия нормам стада. Именно поэтому, в отличие от безжалостного исповедника, бабуин-бабуинатор обычно бывает склонен принимать позицию и интересы своего подопечного. И только если все его усилия не увенчиваются успехом, бабуинатор поднимает лапы и горестно воет. Только тогда – а такие случаи крайне редки - племя бабуинов оказывается вынужденным применять чуть более жесткие методы социализации. Отклонившегося бабуина кладут на землю, и все стадо на нем прыгает до тех пор, пока он не будет сочтен полностью бабуинированным; после этого бабуина возвращают в стадо, хотя и - как кажется - с испытательным сроком.

На уровне фактической социальной организации социальная структура общества бабуинов не менее интересна и не менее сложно устроена. Несмотря на то, что она основывается на спаренных ячейках, о которых шла речь выше, она ни в коей мере не исчерпывается ими. Эти базисные спаренные ячейки встраиваются в более сложные конфигурации, которые бестиарии обычно называют "бабуинокланами", включающие также старших бабуинов со всеми со-приданными им младшими спаренными ячейками и относящимися к ним бабуинятами, а также старшими-старшими бабуинами, в отношении которых сами старшие бабуины играют роль спаренной ячейки. Как и семьи в человеческих сообществах, такие социальные образования обычно связываются между собой пересекающимися побочными ветками, в итоге, образуя сложные структуры взаимнодополняющей собабуинизации, по своей графической структуре чем-то напоминающие спрута. Подобные структуры также склонны собираться для совместного уничтожения пищевых и жидкостных ресурсов в количествах, несомненно превосходящих возможности отдельных бабуинов или спаренных ячеек. В таких случаях члены бабуиноклана, судя по всему, оказываются готовыми приносить себя в жертву социальной собабуинизации, поскольку для многих из них – судя по результатам – такие сборища оказываются достаточно тяжелым бременем для общего состояния организма. Тяжелые отравления, сопровождающиеся рвотой, являются вполне обыденным последствием подобного социального самопожертвования. Впрочем, роль "бабуинокланов" и степень самоидентификации с ними отдельных бабуинов столь велики, что символическое значение подобных ритуалов многократно превосходит наносимый ими физиологический ущерб.

Еще более интересным является понятие малого стада. Каждый бабуин не только точно знает, к какой малой группе внутри стада он принадлежит; поразительным образом, в отношении этой группы поведение бабуина резко меняется. В нормальной ситуации, по отношению не только к людям и животным, но и к другим бабуинам, чрезвычайная рациональность поведения бабуинов не оставляет места тем поведенческим особенностям, которые основаны на самоограничении в стремлении к достижению своих целей, и могли бы быть сопоставлены с человеческими этическими принципами. Однако в отношении членов малого стада подобные самоограничения неожиданно появляются. Даже имея полную возможность, бабуин не укусит члена своего малого стада без особой для себя выгоды и не украдет у него ценный для бабуинов предмет, кроме тех случаев, когда он не может добыть этот предмет другим способом. Более того, бабуин будет рад огрызнуться в защиту члена своего малого стада, хотя в большинстве случаев не вступится за него при появлении фактической угрозы. Более того, как отмечали наблюдатели, поведение бабуинов свидетельствует о высоком уровне осознания корреляции своих действий с социальной структурой и, в первую очередь, с принадлежностью той или иной особи к своему бабуиноклану и малому стаду. Так протянув лапу для того, чтобы украсть тот или иной предмет у другого бабуина из своего малого стада, бабуин может ее отдернуть – помогая себе в этом другой лапой – а потом долго и одобрительно себя поглаживать или гордо бить в грудь. Впрочем, поссорившись с бабуином из своей группы или же обнаружив, что в его распоряжении находится слишком ценный предмет, бабуин, вероятно, исключает его из своего малого стада, поскольку в этой ситуации действует с удивительным спокойствием, или даже с ликованием бьет себя в грудь, укусив соседа или завладев находившимся у того предметом. Таковы парадоксы социального чувства бабуинов.

Именно поэтому было бы ошибкой пытаться описать "бабуиноклан" и тем более "малое стадо" в качестве однородных сообществ, члены которых склонны помогать друг другу. Нельзя сказать, что подобная помощь никогда не оказывается, и все же в абсолютном большинстве случаев такие сообщества скорее становятся полем бесконечной конкуренции, как в практическом, так и в символическом планах. Так, найдя банан или корень, бабуин первым делам поднесет его к морде членов того же бабуиноклана и малого стада, и только потом уже постарается показать его всему остальному стаду. Еще в большей степени на уровне бабуиноклана и малого стада проявляется то исключительное значение, которое бабуины склонны приписывать различным бесполезным для них вещам, случайно им доставшимся. Такими вещами могут оказаться и осколки битого стекла, и выброшенная оглобля от телеги. Для максимальной сохранности подобные осколки стекла бабуин может попытаться вплести в шерсть, а оглоблю будут переносить несколько бабуинов, не расставаясь с ней ни на минуту - даже на время сна. Коровьи колокольчики бабуин не только повесит на шею, но и станет незаметно подпрыгивать для того, что довести до окружающих факт обладания ими. На самом деле, количество подобных предметов, по непонятной случайности ставших объектом восхищения бабуинов, чрезвычайно велико; и, как кажется, при определенных обстоятельствах почти любой предмет может оказаться объектом их гордости и почитания. Более того, парадоксальным образом, часто случается так, что чем более бесполезен тот или иной предмет для определенного сообщества бабуинов, тем больший восторг и восхищение он может вызвать, и тем большую зависть будут вызывать его обладатели.

Впрочем, какими бы ни были причины, по которым тот или иной предмет оказывается значимым для социума бабуинов, оказавшись объектом их желаний, такой предмет немедленно занимает совершенно удивительное место в структуре их социума. Их обладатели могут часами рассматривать подобные предметы даже в одиночестве – состоянии, которое в иных обстоятельствах бабуинов крайне пугает, – или же наоборот пытаться поднести их к мордам иных особей и даже людей. Самка бабуина постарается повесить на себя наиболее ценные из осколков, находящихся в ее распоряжении, при любом сборище своего бабуиноклана. В тех же случаях, когда обладателем подобного предмета оказывается бабуин мужского пола и символическая ценность этого объекта относительно высока, некоторые встреченные им самки будут пытаться продемонстрировать его обладателю свои половые органы. Подобное поведение даже вызывает некоторое удивление. Действительно, в иных обстоятельствах самки бабуинов склонны издавать всевозможные звуки, привлекающие к ним внимание, в основном, при приближении наиболее крупных и агрессивных самцов. Однако при наличии подобных ценностно маркированных предметов внимание значительной части самок переключается и на таких их обладателей, которые в другой ситуации, вероятно, этих самок бы не заинтересовали. Наконец, способность бабуинов обоего пола приносить всевозможные жертвы ради подобных предметов совершенно удивительна. Кармелиты даже рассказывали о многочисленных случаях гибели бабуинов при попытках кражи всевозможной утвари в монастыре или у деревенских жителей. В тех же случаях, когда те или иные относительно редкие предметы бабуинам доставались, они становились объектом восторженного – часто почти религиозного - почитания. Так феллахи рассказывали, что выкраденное у них деревянное корыто стало объектом коллективного преклонения, после чего из деревни исчезли и все деревянные ковшики, очевидно истолкованные как "малые корыта". Спаренная же ячейка бабуинов, во многом, выстраивает свое существование вокруг всевозможных подобных предметов, которые ее членам удалось добыть тем или иным способом.

В свете всего, сказанного выше, нет ничего удивительного в том, что впечатление, произведенное бабуинами на средневекового человека было столь сильным, что и в еврейской, и в христианской, и в исламской иконографии их изображения занимают чрезвычайно заметное место, опережая большинство других животных и "чудовищ". Однако отношение к ним тех людей, которые были вынуждены сталкиваться с бабуинами в повседневной жизни, было во многом противоположно восторженным рассказам путешественников. Оставаясь равнодушными к удивительной рациональности бабуинов, их сложному символическому языку, развитому социальному чувству и сложной многоуровневой социальной организации, крестьяне, рыбаки и монахи Кармеля были склонны приписывать бабуинам всевозможные "пороки", такие как хитрость, корысть, жестокость, беспринципность – как кажется, забывая, что они имеют дело с животными, хотя и чрезвычайно поразительными во многих своих проявлениях. Разумеется, подобное очеловечивание животных является достаточно характерным для первобытного и традиционного мышления, однако – по всей вероятности – неприязнь к бабуинам объясняется и еще одной причиной. В значительно большей степени, чем люди, бабуины казались приспособленными для выживания, их стада были прекрасно организованы, а их члены не испытывали человеческих сомнений в своей правоте. Были ли бабуины действительно лучше приспособлены для выживания, является вопросом чрезвычайно сложным. В любом случае, вероятно, именно это подсознательно ощущаемое чувство зоологического превосходства бабуинов и объясняло ту неприязнь, которую относительно быстро начинали испытывать к ним люди, оказавшиеся рядом с бабуинами.

Разумеется, подобное происхождение человеческой неприязни к бабуинам не говорит в пользу людей. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что у этой неприязни были и более конкретные причины. Бабуины воровали вещи, уничтожали посевы, приставали к крестьянкам и монахиням, портили строения, повозки и всевозможные предметы - особенно те, чье назначение они были неспособны понять, и чьи размеры не позволяли их украсть. К тому же, как уже говорилось, время от времени люди пытались бабуинов приручить, становясь впоследствии объектами их мстительности. И хотя, на первый взгляд, в наивности и нелепости этих попыток можно было обвинить исключительно самих людей, их неприязнь к бабуинам это только увеличивало. Многие люди были склонны обвинять бабуинов даже в тех бедах, которые, несомненно, не имели к ним отношения. Поэтому, на протяжении веков, в деревнях Кармеля – так же как и практически всюду в Палестине – закрепилась традиция ежегодного обряда изгнания бабуинов. Два итинерария утверждают, что этот обряд проводился 17 марта, однако не вполне ясно, в какой степени эти сведения могут считаться достоверными. В день изгнания бабуинов, на закате солнца, крестьяне собирались у источников и рассказывали друг другу истории про хитрость, жестокость и зловредность бабуинов и про то, как разным героям старины удавалось либо изгнать их силой, либо их перехитрить и избавить от них людей. После чего местный раввин, глава самаритянской общины, священник, шейх или даже просто староста деревни торжественно произносил: "Да никогда не придут в наши деревни бабуины, источники всех бед и злосчастий". Услышав эти слова, деревенские юноши, наряженные в маски и костюмы бабуинов, со злобными воплями убегали в лес. Следует добавить, что в двух или трех галилейских церквях до сих пор сохранились изображения Девы Марии, изгоняющей бабуинов.

Но однажды на Кармеле настал год великой смерти. По всей вероятности, ее привезли из Европы крысы, разбежавшиеся из трюмов венецианских и генуэзских кораблей, пришедших в Акру. И в Хайфе, и в рыбацких деревнях на побережье, и в пастушеских деревнях Кармеля люди умирали тысячами, друг за другом. Некоторые запирались в домах с башенками или прятались в хайфских катакомбах, но смерть настигала их и там. Многие падали на улицах; иногда умирали целыми семьями, и некому было похоронить своих мертвых. Вслед за годом черной смерти пришел год голода; и если в год крыс обезлюдели Хайфа и Акра, в год голода пустыми оставались целые деревни. Так случилось, что однажды в одной из деревень староста испугался того, что все жители соберутся в одном и том же месте, и отменил обряд изгнания бабуинов. Впрочем, за годы чумы и голода большинство жителей деревни все равно погибло. Что же касается отмены обряда изгнания, то поскольку подобное произошло впервые с самых незапамятных времен, бабуины решили этим воспользоваться. Поначалу они приходили по одному, со страхом на мордах, осторожно и хитро принюхиваясь, поселяясь в опустевших домах. Но деревня лежала перед ними, полупустая, измученная и беззащитная; сила слова отступила, а у оставшихся жителей уже не было воли сопротивляться. Потом бабуины стали переселяться целыми кланами, а люди продолжали умирать. Их трупы бабуины отдавали воронам и шакалам.

Последней в деревне осталась одна девушка, сохранившаяся в преданиях под именем Бу-Бу, но - вероятно - это не было ее подлинным именем. Черная смерть ее не тронула, но голод подходил все ближе. Она ходила по деревне и пересчитывала всех тех, с кем еще могла говорить. И с каждым днем ее счет становился все короче. Домов же, из которых доносились крики и рычание бабуинов, становилось все больше; они подходили к ней все ближе, становились наглее, и все чаще бабуины предлагали ей понюхать гнилой корень или позвенеть стекляшками, привязанными к хвосту. А потом ее счет стал совсем коротким, и она поняла, что для того, чтобы пересчитать себя, ей уже не нужно выходить из дома. Тогда углем она нарисовала на стене человека, и, просыпаясь, говорила себе: «Это значит, что даже если я осталась последним человеком, это то, что я должна делать». Она все же выходила из дома, ходила по полям и оливковым рощам, искала еду. Но еды становилось все меньше, а бабуинов - все больше. Потом они принесли большое деревянное корыто и установили его посредине деревни. Новоспаренные бабуины забирались на это корыто, украсившись ленточками, осколками витражей и обрывками тканей, и громко выли. Множество других бабуинов собиралось вокруг и им подвывало. Все чаще девушке стало казаться, что она забывает язык людей, и чтобы его вспомнить, она стала говорить сама с собой. Она все больше привыкала к тому, что мир вокруг нее стал стадом пляшущих гримасничающих обезьян и что ей больше не с кем поговорить. Но однажды утром она проснулась и вдруг почувствовала, что невнятные крики, рычание и всхрюкивания бабуинов вдруг стали ей понятнее. И тогда она сказала себе, что теперь понимает их язык. Они называли ее Бу-Бу.

Поначалу ей стало страшно, но потом она сказала себе, что это должно было случиться, и что теперь ей не будет так одиноко. Проходили недели, и она понимала все больше - не только такие простые слова, как "еда", "дай", "хочу" или "сюда", но и более сложные конструкции, связанные с отношениями в стаде, и даже научилась отличать друг от друга разные малые стада и разные типы ленточек, привязываемых к хвостам. Но это не сделало ее менее одинокой, потому что ни о чем из того, что для нее было важным, ей все равно было не с кем поговорить. И чем лучше она понимала язык бабуинов, тем острее ощущала, что для всего того, что было для нее значимым, в языке бабуинов просто не было слов. Поначалу она даже попыталась объяснить им смысл и назначение тех вещей, которые бабуинам удалось добыть, но они отмахивались от нее со смесью скуки и презрения. А потом еда незаметно кончилась; ее не осталось ни в подвале, ни в полях, ни в оливковых рощах. И тогда Бу-Бу стала менять свое время, которое у нее теперь было в изобилии, на еду, которая была у бабуинов. Она делала для них дырки в крышах, оборачивала сырую рыбу в водоросли, раскрашивала ворованные оглобли и даже научилась привязывать ленточки и кусочки витражей к хвостам и вплетать их в шерсть. Бабуины продолжали хихикать и гримасничать у нее за спиной, предлагали ей самую тяжелую и неожиданную работу, но – вероятно будучи, как ей казалось, все же добрыми существами – они всегда оставляли ей немножко еды и не давали умереть. Она постепенно все больше исполнялась чувством благодарности.

А потом произошло чудо. Один бабуин – правда несколько уродливый по меркам бабуинов – согласился с ней спариться. Бу-Бу была уверена, что это случайность, и что на следующий же день он перестанет ее узнавать, но все равно это было чудом, потому что таким образом ее - хотя и косвенно – немножко принимали в стадо. Но, как оказалось, запас невероятных чудес все еще не был исчерпан. Прошло немного времени, и ее бабуин согласился переехать к ней в дом. Она проделала несколько дыр в крыше - для дождя и солнечных лучей - разбросала по всему дому гнилые коряги, заготовила и обернула в водоросли множество сырой рыбы. Впрочем, члены и клана, и малого стада выбравшего ее бабуина продолжали относиться к ней настороженно и немного презрительно. Но на фоне уже произошедших чудес все это казалось мелочами, и Бу-Бу была почти счастлива. Разумеется, бабуины временами щипали и кусали ее, а ее бабуин снова и снова с надеждой проверял, не начнет ли она обрастать шерстью. Однако раз от раза его взгляд становился все разочарованнее и злее. Чувство вины охватывало Бу-Бу, и каждое утро она проверяла не прорежется ли шерсть, но тщетно. Ей было больно, отчаянно стыдно, но с позором своего тела она ничего не могла поделать. Похожим образом обстояло дело и с теми минимальными коллективными навыками, которые требовались для того, чтобы быть частью стада. Довольно быстро она научилась есть руками, а потом уже и без помощи рук, но обломки мозаик и витражей вываливались у нее из волос, как бы туго она их ни заплетала, и за много месяцев она так и не научилась с упоением похрюкивать, когда грызла гнилые корни. С утра до вечера Бу-бу старалась этому учиться, но получалось у нее плохо. Она понимала, что любой другой бабуин давно бы выгнал ее из дома, и каждое утро мысленно благодарила его за понимание и его удивительное, почти не знающее границ долготерпение.

Однако и долготерпению ее бабуина настал предел, и тогда с чувством глубокой благодарности – и столь же глубокой ненависти к себе – она пошла на встречу с тем, кого, как уже говорилось, средневековые итинерарии именовали неуклюжим латинским словом «бабуин-бабуинатор», но которого она мысленно – с восхищением и благодарностью - называла воспитателем. К счастью, не будучи связанной с «образованной средой» в своей предыдущей жизни, до этого она не слышала подобных названий, и хотя бы в этом смысле была свободна от ложных представлений и предрассудков, которые могли бы ей повредить. Поэтому во время первых же встреч она была поражена его глубоким пониманием, искренним сочувствием и состраданием. Всеми своими жестами воспитатель показывал ей, что она не единственная на этом свете, и более того даже не первый в его жизни пример бабуина с физическими и поведенческими отклонениями, который - тем не менее - имеет все шансы стать полноправным членом своего стада. Еще больше ее трогало понимание ее бабуина и их малого стада. Не требуя почти ничего взамен, ее бабуин был готов жертвовать самые длинные бананы и самые гнилые корни, которые она относила в качестве платы воспитателю, а самки из ее малого стада провожали ее до самого дерева воспитателя, а потом выслушивали ее восторженные рассказы. Она чувствовала, как раз от раза она становилась все большим бабуином.

И все же в ее случае, вероятно, помощи бабуинатора было недостаточно. Она научилась вилять телом при ходьбе, часами рассматривать осколки мозаик, грызть коряги, довольно и без всякого притворства урчать, но шерсть так и не росла. Это было ужасно. Чувство удушающей неизбывной наготы и стыда перед ее бабуином, их малым стадом, ее бабуинатором – всеми ними, потратившими на нее столько усилий и терпения, – постепенно стало невыносимым. Что же касается ее бабуина, то к чувству стыда прибавилось еще и острое чувство вины. Бу-Бу понимала, что должна бы быть неотъемлемой частью единой с ним спаренной ячейки, но со своим гладким как тряпка телом она не могла об этом даже и мечтать. Ей стало казаться, что как бы она ни старалась, ей никогда не стать бабуином. Мысль о том, что вместо нее он мог бы найти настоящую самку с длинной шерстью, которой бы не потребовалось учиться повизгивать, урчать и украшать себе хвост, стала для нее невыносимой. Несколько раз она погружалась в непроглядные мысли о необходимости освободить его от себя, но не могла придумать ни одного практически осуществимого способа. И тогда она поняла, что именно ей следует делать.

На следующей встрече Бу-Бу сказала своему воспитателю, что ей может помочь только принудительная бабуинация. Он одобрительно рыгнул, показывая всем своим видом, что давно уже пришел к этому выводу, но надеялся, что и более мягкие средства смогут помочь. То же самое она сказала своему бабуину, и он тоже обреченно кивнул. Она была безумно благодарна ему за согласие. Когда ее разложили на солнце, он даже прыгнул на нее первым, и только вслед за ним тяжело запрыгало все стадо. В эти секунды, пока боль еще не затопила сознание, Бу-Бу была счастлива - счастлива как никогда в жизни. Она думала о том, что несколько сломанных костей и отбитые внутренности это разумная – да, практически, минимально возможная – цена за то, чтобы наконец-то стать настоящим бабуином. Она не смогла больше бегать, но это было и не нужно. Зато с этого дня она начала все воспринимать иначе. Все, что являлось нормальным для бабуинов, стало ей казаться естественным, само собой разумеющимся и даже, в большинстве случаев, единственно разумным. Отклонение же от нормы стада теперь представлялось ей своего рода уродством - впрочем, уродством иногда достойным жалости. В глубине души она, конечно же, ощущала, что не вполне является урожденным бабуином, но обычно ей удавалось ускользать от этого понимания.  Шерсть у нее так и не стала расти, но постепенно все научились ей это прощать, и до конца ее жизни делали вид, что у нее просто короткий белесый мех, невидимый на солнце. Когда Бу-Бу думала о великодушии своего стада, оно трогало ее до слез. Впрочем, она была вознаграждена и еще в одном. Дети бабуина от нее не только выросли полноправными членами их стада, но и стали предками многих из тех, кого сегодня можно ошибочно принять за людей. В каком-то смысле они стали предками новой расы, но Бу-Бу, разумеется, не дожила до того, чтобы ее увидеть. И тем не менее, несмотря на некоторый стыд за неизгладимые следы человечности, окружающим нас бабуинам именно ее следует почитать в качестве своего предка.

     Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива