Алексей Слаповский       

ПЯТНИЦА

 

В Москве есть неожиданные, удивительные места вроде известного многим поселка художников на Соколе, где тебе кажется, что ты вдруг угодил в тихий дачный пригород; слава богу, люди там пока еще живут старинные, часто небогатые, и дома тоже преимущественно старые, не обезображенные позднейшей архитектурой, именно дома, а не строения, называемые припрыгивающим от петушиной гордости словом «коттедж».

А есть и вовсе укромные уголки, где редко ступает нога постороннего человека, о них никто не знает, кроме своих, то есть тех, кто там живет или работает.

Если с одного из оживленных проспектов свернуть в неприметную улицу, по обеим сторонам которой высятся серые бетонные заборы и пыльные тополя, можно попасть в так называемую промзону: какие-то корпуса, трубы, эстакады, железные дороги местного значения. А примерно в середине этой улицы есть в заборе ворота, обычные металлические ворота, крашенные в зеленый цвет, с дверкой, в дверке кодовый замок и кнопка вызова. За воротами – деревня деревней, но деревня благоустроенная, с асфальтовыми дорожками между домами, с клумбами, газонами, а вон там две березки, а там плакучая ива, на окнах одноэтажных домов и домиков – занавески, пусть казенно одноцветные, но все же веют уютом, почти семейностью. И ничуть не удивишься, когда увидишь греющуюся на солнышке кошку, и поневоле ждешь, что сейчас из-за угла появится, кудахча, наседка с цыплятами, а из будки забрешет не злой, но исполнительный хозяйский пес.

Пса и наседки тут, конечно, нет, а кошка пришлая, это все-таки учреждение, причем довольно серьезное: отдел техническо-документальной экспертизы большого предприятия. Давным-давно, гласит предание, в тридцатые годы прошлого века, когда строили завод – спешно, лихорадочно, задействовав все ресурсы, снесли отжившую своё полукустарную фабричку, а дома, где работали и тут же рядом жили конторские служащие, не тронули. Они были крепкие, из красного кирпича первоклассного обжига, да и деревянные дома оказались долговечны. Сначала здесь разместили дирекцию строительства, потом управление нового предприятия, а потом управление перевели в центральный корпус, сюда сослали второстепенную службу то ли техники безопасности, то ли пожарного надзора, потом посадили переводчиков и бюро научно-технической информации, потом еще кого-то, последние же тридцать или сорок лет обретается небольшой коллектив экспертов. Некоторые строение за это время пришли в негодность, их снесли, некоторые используются как склады неходового инвентаря и всякого хлама вроде пишущих машинок, которыми уже давно никто не пользуется, но они в рабочем состоянии, списать и выкинуть жаль, вот и пылятся здесь год за годом, накрытые чехлами.

Сотрудники, а их с начальником семь человек, не считая приходящую уборщицу, помещаются в одном здании. Здесь несколько комнат-кабинетов, небольшой зал для совещаний, в котором редко когда собираются, что-то вроде кухни: стол, несколько стульев и пара кресел, холодильник, микроволновка, кофейная машина, чайник, шкаф с посудой. Регулярно кто-то из начальства пытался запретить эту неуместную одомашненность, но ему приводили резоны, что до заводской столовой идти полчаса, да столько же обратно, поэтому людям придется питаться всухомятку, а это и вредно, и противоречит трудовому законодательству, кухня же не раз проверялась на предмет пожарной безопасности и в этом смысле безупречна. Хорошо вы тут устроились, говорило начальство с легкой завистью, и отступало, имея более масштабные заботы.

В доме есть центральный вход, есть и заднее крыльцо с навесом и лавочками по бокам, там курящие курили в хорошую погоду, а в плохую сидели в сенях – дощатых, оклеенных обоями, где всегда лежали на столике старые газеты и журналы.

Здесь было уютно в любую погоду – уже потому, что погода эта была рядом, за окошком, близкая и свойская: если снег, то вот он, лежит прямо перед глазами, если дождь, то через окошко можно наблюдать крупным планом, как стучат капли по листьям травы, если ветер – залюбуешься, как гибко и стойко принимает тонкая березка его порывы, распрямляясь после очередного налета, как ни в чем не бывало, чуть ли не символом вечной непокорной девственности.

Рядом с этим зданием – сарайчик, в котором хранятся лопаты, грабли, вилы, метлы, все, что нужно для благоустройства двора. Сотрудники, обжившись здесь, поневоле стали немного садоводами, они с удовольствием занимаются планировкой, высадкой многолетних и однолетних цветов, охотно обсуждают и сравнивают их достоинства, советуются, не посадить ли, например, там рябину, а там, быть может, даже яблоню, и она, быть может, даже будет плодоносить.  

С огромным удовольствием после снегопада все выходят расчищать тропинки и дорожки, даже к тем зданиям, к которым месяцами не подходят, но зато потом очень приятно из окон видеть во всем порядок и ухоженность. Когда-то трава здесь росла дикая, сорная, лет пятнадцать назад Борис Соломонович Шеймниц на своем личном автомобиле привез несколько бумажных мешков с черноземом из магазина «Дачник», разбросал перед входом в здание, разровнял, посеял траву, весной появился газончик. Это понравилось, стали просить начальство привезти несколько самосвалов земли, взяв обязательство в нерабочее время распределить ее по всей территории и засеять культурной травой. Начальство пошло навстречу. А вот ручную газонокосилку купили в складчину сами и установили очередь, когда кому на ней работать, потому что хотелось всем.

Люди, стремившиеся продвинуться, сделать карьеру, тут долго не задерживались, и постепенно сложился костяк, гвардия, патриоты. У всех был немалый стаж работы на одном месте, а именно:

У Бориса Соломонович, старшего эксперта, – тридцать восемь лет;

у Павла Кочетова, тоже старшего эксперта, – двадцать один год;

у Ирины Сергеевны, инженера-техника, - четырнадцать лет;

у Влада Корнявина, еще одного старшего эксперта, - около десяти лет,

у Марины Чурковой, эксперта первой категории, - восемь лет;

и даже у молодой Лизы Станюк, пока просто эксперта, - четыре года с лишним.

Недавнего начальника Локошина не упоминаем – он вышел на пенсию, коллектив ждал нового руководителя.

 

Имелась здесь традиция, укоренившаяся с незапамятных времен: дни рождения и другие примечательные даты отмечали коллективом, дружно, семейно. Правда, не в любой день, а в пятницу. Оно и понятно, пятница – рубежный день, будни кончились, а выходные, каждый час которых приближает новые будни, подобно тому, как каждый день жизни приближает смерть, еще не начались.

Впрочем, в советское время этот обычай процветал во всех учреждениях, потом его стали искоренять, потом вошли в моду корпоративы с выездами, но сейчас, по нашим наблюдениям, все возвращается на круги свои, к обычным учрежденческим посиделкам, правда, часто второпях, на ходу: бутылка шампанского, виноград, яблоки, конфеты, выпили, поздравили – и опять работать. Это называется: проставиться.

Но в нашем отделе техническо-документальной экспертизы (ОТДЭ) это приняло особые формы. Борис Соломонович, страстный преферансист, в давние времена приохотил своего друга-начальника и двух коллег (коих уже нет в живых) расписывать пятничными вечерами пулечку-другую. Все были людьми скромными и дельными, к преферансу полагался только чай, редко когда бутылочка коньяку на четверых, вход на территорию был обозреваем, улики легко убираемы, поэтому никаких подозрений ни у кого не возникало, а то, что сотрудники ОТДЭ в конце недели всегда составляют отчеты, что ж, такая у них, видимо, работа, считали посторонние, да и руководство, вникавшее в результаты деятельности, но не имевшее досуга разбираться, как организован сам процесс.

 Начальники и коллеги менялись, пулечки некоторое время сохранялись, потом умельцы-преферансисты повывелись, но пятницы остались неизменными. Уже не надо было повода, в самом этом ритуале появился свой, независимый ни от чего смысл. Как в старину русский человек с радостью ждал банного дня, так сотрудники ОТДЭ ждали и ждут свою пятницу.

Вот как это происходит сейчас:

Борис Соломонович приносит бутылку водки, которая неделю настаивалась на каких-либо травах, каждый раз новых, это позволяет сравнить вкус и оценить разницу.

Павел Кочетов любит готовить домашнюю буженину в фольге, которая тоже имеет всегда свои оттенки вкуса, в зависимости от исходного материала, как выражается. Кочетов.

Ирина Сергеевна и Марина Чуркова любят готовить на месте всякие салаты, ингредиенты для которых они приносят отдельно, заранее сговорившись, кто, что и в каком количестве купит.

Влад Корнявин умеет удивить бутылкой редкого вина: его бывший одноклассник заделался крупным виноторговцем и охотно снабжает Влада редкостями по сходным ценам, а иногда и просто дарит с условием рассказать о впечатлениях, которое вино произвело на тех, кто его отведал.

А Лиза, юная сторонница здорового образа жизни, приносит разные сорта зеленого чая, каждый раз подробно объясняя, как их готовить, как пить и какую пользу организму они приносят.

Уже пятничным утром все начинают мимолетно улыбаться друг другу: пришел НАШ день. Не говорят об этом, ни в коем случае не интересуются, кто что принес (помимо упомянутых продуктов бывают часто сюрпризы), подчеркнуто деловиты, стараются не оказываться вместе на кухне, чтобы не создалось ощущения репетиции вечернего праздника.

И это ожидание, это подмывание где-то под сердцем – едва ли ни лучшее состояние для них за всю неделю, если только у кого не случилось какой-то незапланированной радости.

Когда бьет шесть часов, никто, естественно, не кричит «ура», не захлопывает с треском журнал учета, не выключает компьютер. Наоборот, делают вид, что рабочий день как бы еще не кончен. И только минут через пятнадцать, двадцать, иногда и через полчаса послышится протяжный, ироничный голос Бориса Соломоновича:

- А что, не пора ли нам?

Именно он должен дать команду, и никто это право не оспаривает. Если новый работник по неопытности рискнет, тут же получит тихий вежливый выговор от ближайшего к нему коллеги.

Не спеша идут в кухню, накрывают стол, готовят салаты, режут буженину, расставляют приборы.

Садятся.

Павел Кочетов наливает Борису Соломоновичу, Ирине Сергеевне и себе водки, Марине Чурковой и Владу Корняеву вина, а Лизе минеральной воды.

- Вот и прошла еще одна неделя нашей довольно бессмысленной, но при этом, как ни странно, не бесполезной жизни, - произносит Борис Соломонович свой обычный тост, и все с удовольствием выпивают, начинают кушать и обмениваться впечатлении о выпитом и съеденном. Бывает иногда легкая критика, но чаще, конечно, все сводится к справедливым похвалам.

Время словно исчезает или замедляется.

Они говорят о событиях в мире и стране, о том интересном, что нашли в интернете, затрагивают политику, экономику, искусство – в меру своих интересов.

Говорят и о семейной жизни, которая такова:

Борис Соломонович в свои шестьдесят восемь лет одинок – жена умерла, а дочь в Америке;

пятидесятилетний Павел Кочетов в разводе, встречается с соседкой;

у сорокашестилетней Ирины Сергеевны проблемный муж, сын-студент и дочь-школьница;

тридцативосьмилетний Влад Корнявин имеет жену и десятилетнего сына;

тридцатидвухлетняя Марина не замужем и не собирается;

а двадцатишестилетняя Лиза Станюк живет с молодым человеком, снимают квартиру.

И, конечно, как и у всех нас, личная жизнь у них не идеальна.

Борис Соломонович обижается на дочь, которая сроду не позвонит первой, впрочем, обижается без зла, с усмешкой понимания, которая готова у него на все случаи жизни;

Павел Кочетов сетует на то, что, с одной стороны, он привык к соседке Светлане, которая моложе его, довольно стройна и симпатична, у них бывает приятный интим, но очень мало общих интересов;

Ирина Сергеевна недоумевает: живя двадцать три года с мужем Андреем, она до сих пор не может понять его характера: то спокоен, все делает по дому, общается с детьми, то вдруг замыкается, сидит молча перед телевизором, пьет пиво, а может и вообще вдруг собраться и заявить, что уходит жить к маме; бывает, и уходит, но возвращается через три дня, максимум через пять;

Влад Корнявин о жене и сыне не распространяется: либо у него все хорошо, либо так плохо, что невозможно выразить словами;

Марина Чуркова ничего не говорит о настоящем, зато подробно и аргументировано объясняет, какими подонками, недоумками, дебилами были ее предыдущие мужчины; а если они и оказывались более-менее сносными, то все равно не дотягивали до её интеллектуального уровня; был, правда, в ее жизни мужчина с умным лицом актера Ричарда Гира и тонкой чеховской душой, но она сама виновата, испугалась своих комплексов, отказала ему, а он постеснялся прийти еще раз, а она не решилась позвать;

Лиза Станюк в своих воззрениях близка к позиции Марины, но она точно знает, что одиночество вредно и психологически, и физиологически, поэтому, не пылая страстью к очередному бой-френду, живет с ним и ждет, что будет дальше.

- Держишь синицу в руках, а сама смотришь на журавлей в небе? – подшучивает Павел Кочетов.

- Почему нет? Журавля может и вообще не быть, с чего от синицы отказываться?

В этом своем кругу, уже почти семейном, они делятся иногда тем, что доверят не всем друзьям и родственникам, настолько доверительно сложились их отношения, в которых есть оттенки и призвуки особого свойства: все видят, например, что Борис Соломонович, мужчина хоть и в возрасте, но стройный и по-своему симпатичный, неравнодушен к Ирине Сергеевне, да и он ей нравится своим умом, ровным характером, умением с юмором взглянуть на окружающее; она никогда не видела его жену, но была уверена, что та прожила с Борисом Соломоновичем счастливую жизнь, без скандалов, придирок, без мрачности и обиженного сидения по углам, как бывает, увы, в ее семействе: муж, как коршун крылом, накрыл всё своим дурным характером, своим вечно унылым настроением.

А Павел Кочетов, и это тоже все понимают, не может без умиления смотреть на малышку Лизу, но переводит все в шуточки, то и дело говоря:

- Взять бы тебя на ладошку, а другой прикрыть.

- Это зачем? – усмехается Лиза.

- Просто так. Хочется.

- Не такая уж я и маленькая. Метро шестьдесят семь. У Мэрилин Монро знаете, сколько было? Метр шестьдесят шесть, то есть даже меньше.

Симпатизирует Лизе и Влад Корнявин. Правда, однажды, года два назад, когда была не просто пятница, а отмечали день рождения Марины, он выпил больше обычного и, когда вышел с именинницей покурить и подставлял ей зажигалку, и увидел ее склоненную голову с красивыми густыми волосами (волосы у Марины великолепны!), с аккуратным ушком, вдруг убрал зажигалку, взял руками ее голову, начал целовать и говорить:

- Скажи: все брось, и я завтра же приеду к тебе жить. Скажи!

Марина не сказала.

Весь вечер они ходили курить и целоваться, потом вызвали такси и вместе уехали, направились в район, где жила Марина, в машине Влад протрезвел и, когда приехали, спросил Марину:

- Тебя проводить?

- Обойдусь! – резко ответила она.

Что это такое было, они не поняли и не выяснили до сих пор. Держались друг с другом спокойно и ровно, через некоторое время Влад начал оказывать явные знаки внимания Лизе, Марина решила, что он выбивает клин клином: не имеет насчет Лизы никаких серьезных намерений, но хочет таким образом вытравить в себе чувства по отношению к ней, Марине. Она могла бы напрямик, откровенно с ним об этом поговорить, но все откладывает. Да так, пожалуй, и интересней – наблюдать за его неуклюжими стараниями. Кого из них предпочитает Лиза – Влада, который моложе, но женат, или Павла, который старше, но свободен, непонятно, она не раскрывается, эта интрига всех увлекает, однако никто не делает решительных шагов.

Было время, Борис Соломонович пытался совратить всех преферансом, но дамы оказались категорически не обучаемы, да и что это за преферанс с шестью игроками, когда то и дело пропускаешь по две раздачи? Зато Павел, который в эпоху, когда открыли границы, проходил стажировку в одном из американских университетов, привез оттуда увлечение несложной карточной игрой, называемой почему-то «литература», хотя к литературе она не имеет никакого отношения. Игра не очень сложная и как раз на шестерых: две команды по три игрока стараются набрать карты одной масти, близкие по достоинству, побеждает команда, первая набравшая больше четырех карт. Павел показал, как играть, правила оказалась понятными, а процесс весьма увлекательным, со своими тонкостями, с психологической даже подоплекой, неизбежной в коллективной игре. Команды составлялись всегда разные, по жребию, что уже само по себе было интригой: то вдруг все мужчины ообъдинялись против всех женщин, то Влад попадал в команду с Лизой и Мариной, что вызывало тончайшие намеки, при любом раскладе считалось, что повезло той команде, где Борис Соломонович, но это вовсе не предопределяло ее выигрыш.

Игра в литературу занимала вторую половину пятничного вечера, самую интересную. Когда кого-то не хватало по какой-то причине – болезнь или, что реже, командировка, вечер получался слегка испорченным, но все равно играли – в дурака, например, - подкидного, переводного, армянского или двойного.

Легкий, приятный азарт игры, обмен шуточками, несерьезные споры партнеров и противников, сдобренные взглядами, а иногда и легкими касаниями личного характера, вот за что все так любили пятницу, так ждали ее, приучив всех к этому распорядку. Лиза раз и навсегда сказала своему бойфренду, что пятница в этом странном учреждении издавна авральный день, горячее подбивание недельных итогов, никто раньше десяти не уходит, Ирина и Влад тоже ссылались на обязательную с незапамятных времен пятничную переработку, Павел не считал нужным отчитываться перед своей подругой-соседкой, а Борису Соломоновичу и Марине отчитываться было и вовсе не перед кем. Если кто-то из домочадцев что-то подозревал, он всегда мог позвонить не по мобильному обманчивому телефону, а по рабочему, верному, который никуда с собой не унесешь, - и убедиться, что все в порядке, все действительно на работе, а не где-то.

Дополнительное осложнение: в этот день Павел, Ирина и Влад приезжают не на своих машинах, а общественным транспортом, но и тут у них есть объяснение дл домашних: в пятницу идет отгрузка продукции, занята вся территория, включая автостоянки сотрудников, негде поставить машины, что поделаешь, всем приходится терпеть эти неудобства. Борис Соломонович остается здесь спать в секретной каморке одного из зданий, ему это даже нравится, а остальных до метро подвозит непьющая Лиза или они вызывают такси.

Эти невинные уловки еще больше сближают дружный коллектив, все чувствуют себя отчасти заговорщиками, что придает их посиделкам особую остроту и пряность.

Пятничные вечера стали настолько привычными, что даже во время отпусков все вспоминают о них с грустью, мысленно желая оказаться сейчас хоть на несколько часов там, среди своих дорогих друзей, которые сейчас, небось, коротают время за нудным дураком, но при этом не скучают, посмеиваются, подкалывают друг друга, Марина делает вид, что обижается и сердится, Борис Соломонович выдает саркастические реплики, Павел смешно вдавливает пальцы в свою облысевшую голову, как бы стимулируя мыслительный процесс, Влад вечно недоволен картами, а Лиза то и дело повторяет: «Все, я пропала!»

Кажется, что такого в этой фразе, но вы не слышали ее живьем, не видели, как Лиза морщит свой симпатичный носик и по-детски надувает губы, как увлажняются ее глаза, будто сейчас расплачется, все это страшно смешно и ужасно мило, всем в этот момент хочется, как и Павлу, взять ее на одну ладошку, а другой прикрыть.

Мешает также летний дачный сезон: дачи есть у Ирины и у Павла, Марина должна помогать матери на ее участке, Лиза своим родителям, это ломает график, но московское лето, к счастью, короткое, с первыми дождями и похолоданиями все возвращается на свои места.

 

Но вот произошло событие: назначили нового начальника вместо вышедшего на пенсию Локошина, человека болезненного, анемичного, просидевшего здесь ради пенсионной выслуги три года и не оставившего о себе доброй памяти. Но и дурной тоже.

Марина, чаще других бывавшая на предприятии, уже знала, кто ожидается: некий Дымшев. Около сорока лет, внешность – ничего особенного, главное – он переведен сюда с понижением за какую-то провинность чуть ли ни из министерства.

- Сидел где-нибудь в высотке на сороковом этаже, смотрел оттуда орлом, а его спихнули на самую землю, вот он на нас теперь отыграется! – предвещала Марина.

- Нас ущипнуть не за что, - успокаивал Влад.

- Дымшев – то же самое, что и Дымшиц, - вслух размышлял Борис Соломонович. – Ох, не люблю евреев!

Все рассмеялись, оценив шутку Бориса Соломоновича.

- А что в них плохого? – подыграла Лиза, округляя глаза.

- Как тебе сказать, дитя мое. В них, если в общем, ничего плохого, вернее столько же, сколько и во всех. Но еврей-начальник – это…

- Что? – заранее смеялся Павел.

- Да ничего, - развел руками Борис Соломонович. – Это и плохо! Я знаю, если сравнить с армией, что такое сержант-хохол, старшина-татарин, а уж что такое лейтенант-грузин, о, это песня, лейтенант-грузин, это праздник, который всегда с собой! А вот что такое сержант-еврей или старшина-еврей, или даже лейтенант-еврей, я сказать не могу: во-первых, это в определенном смысле нонсенс, учитывая нелюбовь этой нации к армии, Израиль опускаем по умолчанию, там другое, а во-вторых, и это основное: еврей-руководитель есть загадка и неопределенность. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Вот что самое сложное.

- А откуда вы про сержантов и старшин знаете? – спросила Лиза. – Вы разве служили в армии?

- Это так сложно представить? Служил, дитя мое, и не в армии, а во флоте, четыре года! Правда, в береговой артиллерийской службе.

- Правда? А расскажите!

- Обязательно. В пятницу.

Все поняли и согласились: самые интересные разговоры всегда приберегались для пятницы.

Как нарочно, именно в пятницу Дымшев и явился. Обычный мужчина, без признаков национальной принадлежности, светловолосый, очки в дорогой оправе (определила Марина, разбирающаяся в этом), костюм и туфли из Европы (тоже авторитетное свидетельство Марины).

Он прибыл так, словно с самого начала имел задачу испортить о себе впечатление: въехал в ворота на представительской «Audi A8», с шофером, который не церемонясь поставил машину прямо перед входом в здание в ОТДЭ, нагло наехав колесами на кромку газона. Сотрудники свои машины ставили не во дворе, чтобы не портить вида, а за воротами, где, между тополями, устроены были специальные места с полосками. Потом выяснилось, что машина с шофером – не бонус от руководства предприятия, просто Дымшев привык на своих должностях ездить именно таким образом и, уйдя с высокого поста, умудрился выкупить машину по остаточной стоимости и платил водителю зарплату от себя лично.

- Оно явилось! – прокомментировал Влад.

Борис Соломонович на правах старшего познакомил Дымшева с коллективом: назвал всех поименно, указал должность, обязанности и дал краткие характеристики – естественно, самые лестные, сдабривая, как всегда, свою речь смешными словечками.

Дымшев ни разу не улыбнулся, но и не дичился, всем пожал руки и сказал:

- Ну, а я Дымшев Николай Павлович. Будем с вами работать.

Работать он взялся старательно, долго беседовал с Борисом Соломоновичем, вникал в суть, а к концу дня заявил:

- Ну что ж, я еще тут посижу с бумагами, в понедельник опять увидимся. С утра ровно в девять планерка. Теперь, так сказать, по производственному быту. Я заметил, некоторые курят (Марина, Влад и  Павел переглянулись), так вот, в здании, естественно, никаких курилок.

- У нес их и нет, - сказал Павел. – Мы на улицу выходим.

- Это сейчас, пока еще тепло. А потом?

- Там сени есть, тамбур такой…

- Нет. Тоже на улицу, извините. Или бросайте, что намного лучше. Далее. Надо будет сделать небольшой ремонт, переедем временно в главный административный конкурс. А может, там и останемся, тут, извините, курятник какой-то. Далее. У вас тут, я смотрю, столовая прямо по месту работы…

- Кухня, - вставила смелая Марина.

- Неважно. Это, конечно, абсурд. Кофейный автомат можно оставить, я понимаю, все мы люди, остальное придется убрать.

- Нам разрешило руководство, - негромко сказал Борис Соломонович.

- Теперь я ваше руководство, - сказал Дымшев, и все поморщились от кислой банальности этой фразы.

Выходили все вместе, поникшие. Шли мимо машины, где дремал шофер Дымшева.

- И не очумеет так весь день сидеть, - пробормотала Ирина.

Вышли за ворота.

- Кого подвезти? – спросила Лиза.

- Я пешком, - сказал Борис Соломонович.

Решили отправиться пешком и остальные.

Понуро брели к метро.

Говорить не хотелось, да и так все ясно: пятница испорчена. Что будет с последующими пятницами, неизвестно.

- А может, в ресторанчик какой-нибудь? – предложил у метро Павел, не надеясь, что с его предложением согласятся.

И, конечно же, не согласились. Ресторан – совсем не то. Свои припасы не выложишь, в карты не поиграешь. Да и вообще…

- А у меня сегодня водка на бадьяне, мускатном цвете и кардамоне, - грустно сказал Борис Соломонович.

- А у меня вьетнамское вино, которое даже во Францию на экспорт идет, - добавил Влад.

- А я буженину из кабанятины сделал, - добил Павел.

- Да ну вас! – махнула рукой Ирина. – Только травите! А вот переселят нас в промзону, это вот серьезно. Я тогда уволюсь.

 

Но с переселением не получилось: руководство хоть и уважало бывшего министерского работника, но свободных площадей не нашло. Раздосадованный Дымшев выбил ремонт здесь. Пришли рабочие, начали ломать, перестраивать, штукатурить, красить, гоняя всех из комнаты в комнату.

На планерках Дымшев выслушивал, что сотрудники намереваются сегодня сделать, давал указания, содержательность которых сводилась к напоминанию о том, что все надо исполнять вовремя и качественно. Кухню разгромили. Все приносили обеды в контейнерах, Марина предприняла демарш: пошла в столовую и вернулась через полтора часа, дождалась вопроса Дымшева и ответила:

- Идти полчаса туда и столько же обратно, полчаса на обед, учитывая очередь, а жрать бутерброды, извините, я на рабочем месте не буду – это негигиенично, свински выглядит, и у меня слишком нежный желудок.

- Хорошо, - спокойно отреагировал Дымшев. – Будете задерживаться на полчаса в счет обеда.

- А какой-нибудь автобус нельзя до столовой организовать? – спросил Борис Соломонович.

- Я узнаю.

Неизвестно, узнавал Дымшев или нет, автобуса не дали. Скорее, не стал докучать руководству предприятия пустяками, зная по опыту, что мелочная забота начальника о подчиненных у нас выглядит либерализмом или, того хуже, заискиванием перед нижестоящими, а это начальника не красит.

О пятницах теперь не было и речи. Один раз, когда Дымшев убыл на несколько дней, остались, но все было как-то не то: вокруг строительный мусор, вместо нормального стола накрытый бумагой офисный, ничего нельзя ни толком порезать, ни разогреть, водка теплая, так как холодильник убрали…

Но вот стали замечать: Дымшев все чаще отлучается, постоянно с кем-то созванивается, закрывшись в кабинете, не каждый день проводит планерки.

- Арол ищет новый гнэздо! – с кавказским акцентом сказала Марина.

- Дай бог, чтобы так, - откликнулся Влад.

Они с Мариной улыбнулись друг другу и поняли, насколько же истосковались по прежним вечерам, сидению за картами за одним столом, нечаянным взглядам, оброненным словам, легким намекам… У Марины даже в глазу защипало.

Ждали: вот-вот Дымшев уберется, все будет по-старому.

Но он не убрался, что-то у него не ладилось с возвращением на орлиные высоты.

Ремонт закончился, стало стандартно, офисно, неуютно: дерево везде, где могли, заменили на пластик, поставили стеклянные прозрачные двери, убрали с окон занавески, повесив жалюзи. Марина этого не вынесла, собственноручно сняла жалюзи с окна, возле которого сидела, повесила занавесочки. Дымшев, увидев это, постоял, посмотрел, но ничего не сказал.

Заметили, что вид у него не всегда свежий, а глаза бывают красноватыми.

- Пианство! – поставил диагноз Павел. – Вот что губит орлов!

Кстати, «наш орел» стало укоренившейся кличкой Дымшева.

А потом исчезла и машина с шофером. Дымшев приезжал сам, но все-таки на «мерседесе», хоть и не самом крутом и не новом, а иногда его доставляло такси – когда он был очень уж несвеж после вчерашнего.

Никто в его дела не лез, он, естественно, тоже не собирался откровенничать. Целыми днями сидел в своем кабинете, перестал собирать планерки.

- Орлы вспоминают минувшие дни! – громко шептал Павел.

- В тетрис играет, - усмехался Влад.

- С женщинами на сайтах знакомств переписывается, - подхватывала Марина.

- Или порнографию смотрит, - хихикала Лиза.

- А может, просто спит, - предполагала Ирина.

Борис Соломонович молчал – не из-за уважения к начальству, просто не в его характере было подтрунивать над слабыми и неумными.

Однако, как бы ни был слаб Дымшев, а жизнь испортить им сумел, уничтожил пятницу. Правда, и сам по пятницам не задерживался, но устраиваться кое-как среди новой офисной мебели, пахнущей химикатами, не хотелось.

В начале декабря выпал первый снег, потом растаял, потом навалило за ночь столько, что нельзя было пройти, все весело взялись за лопаты, расчистили дорожки, навалив по бокам сугробы-отвалы, стало по-новогоднему красиво и празднично.

И так всем захотелось пятницы, так затосковали по ней!

Марина сказала:

- А знаете что? В комнате, где кухня была, там же только копировальный аппарат стоит. Она пустая! Взять да и привезти все обратно. То есть новое. Стол, холодильник, ну, понимаете, да?

Она была почти уверена, что ее не поддержат: очень уж радикально.

Но Борис Соломонович ответил абсолютно серьезно:

- Мне нравится. У нас тут материальные пропуска не нужны, в субботу сами все привезем и оборудуем.

Все почувствовали себя бунтовщиками и революционерами.

- Нет, а что он нам сделает? Уволит? В суде оспорим! – разошлась тихая Ирина.

- Вот именно! – поддержал Павел. – Какой-то пацан будет тут! У меня язва уже, между прочим!

Всю неделю заговорщики обсуждали план действий, собирали деньги на приобретение всего необходимого.

- Еще и плиту поставим! – грозила Марина.

- Нет, это чересчур, пожарники не разрешат, - урезонила Ирина Сергеевна.

И в субботу все исполнили, как задумали, удивляясь, как все оказалось несложно и быстро. И недорого.

Кухня приняла почти прежний вид, хотелось тут же засесть за стол, начать праздновать и сыграть мощную серию партий в литературу аж до полуночи. Но сдержались: надо все же посмотреть на реакцию Дымшева.

В понедельник он приехал поздно, около двенадцати, сразу прошел в кабинет. Через полчаса вышел и направился к кофейному автомату. Там была Лиза. Она испуганно посторонилась, Дымшев налил себе кофе, оглядел все мутным взглядом и ушел, не сказав ни слова.

Так и просидел в кабинете, а перед уездом громко сказал, ни к кому не обращаясь:

- Упрямые вы люди, я смотрю!

Очень странная фраза, если подумать. Кто упрямый, то как раз он – прицепился к кухне, которая ему не мешала. Да уж, есть люди: обвиняют других именно в том, в чем сами виноваты!

 

У Дымшева, видимо, миновала черная полоса, он опять с кем-то активно переговаривался по телефону, был свеж, деловит, даже возобновил планерки. Главное – ровно в шесть исчезал.

И настала пятница – первая пятница после долгого перерыва.

С утра все были слегка возбуждены.

- Я перед первым трахом так не волновалась, - сказала Марине Лиза, иногда допускавшая такие выражения, хотя и была девушка в целом интеллигентная.

- И не говори! – отозвалась Марина.

- Ничего особенного не случилось, - обмолвился Борис Соломонович, мудро умеряя чрезмерный восторг: завышенные ожидания чреваты разочарованиями.

И вот Дымшев уехал.

На этот раз не стали оттягивать, и без того истомились, тут же начали готовиться, накрывать на стол, резать, расставлять, раскладывать.

- Прямо счастье какое-то! – сказала Ирина Сергеевна, утирая глаза.

Борис Соломонович достал водку.

- На чем? – спросило Павел.

- Ни на чем. Чистая. В определенном смысле жизнь начинается с нуля. Вернее, с простых величин.

- Это очень верно, - покачала головой Ирина Сергеевна, глядя на Бориса Соломоновича с откровенной нежность, - вы даже не представляете, как это верно!

То был, наверное, лучший вечер их жизни. По крайней мере, той жизни, которую мы можем назвать пятничной.

Они сидели допоздна: сначала как следует пообщались за едой, потом играли в литературу – с азартом, с наслаждением, расходились довольные, как дети после елки.

И была еще одна пятница, и еще одна, и еще.

Первым тостом Бориса Соломоновича теперь были слова:

- За вашу и нашу свободу!

Всем понравился красивый лозунг, хотя те, кто помоложе, оказывается, не знали его происхождения. Широко эрудированный Борис Соломонович рассказал об исторических корнях этого призыва, о протестном движении в послевоенной Польше, о вводе в 68-м году советских войск в Чехословакию, о демонстрации на Красной площади, когда горстка отчаянных людей вышла с плакатами протестовать, была схвачена, избита, а потом их отправили кого в психушку, кого в тюрьму, кого в ссылку.

- Какое у нас было государство агрессивное! – удивилась Лиза.

- Оно и сейчас такое, Лизанька, - усмехнулся Влад.

- Ну, я бы не сказала! – возразила Марина, хотя тоже так думала. Просто она немного ревновала Влада к Лизе.

И в тот вечер некоторым казалось, что в руках у них не карты, а крамольные антиправительственные листовки.

 

Однажды вечером, когда они закончили ужин и, убрав со стола, переходили ко второй части – к картам, вдруг распахнулись ворота и въехало такси.

Из него вышел Дымшев.

Карты, конечно, тут же убрали, наскоро распихали по углам посуду и другие приметы пиршества, но все сделать не успели, Дымшев уже стоял на пороге кухни и наблюдал за суетой. Он все понял. Неровными шагами направился к столу, сел за него, широко оперся руками и спросил:

- По какому поводу? День рождения? Взятие Бастилии? Хэллу… Хэллоуин?

Ирина Сергеевна, тихая женщина, иногда проявлявшая редкостную смелость, решила все взять на себя:

- Это все я, Николай Павлович. У меня… Годовщина работы здесь, пятнадцать лет, вот я и…

Но Борис Соломонович не позволил ей геройствовать и не хотел ею прикрываться. Он сказал:

- Мы просто остались после рабочего дня пообщаться. Это запрещено?

- Вообще-то да, если с выпивкой, - ответил Дымшев. – Да и без выпивки не приветствуется.

- Насчет выпивки вам лучше знать! – отчеканила Марина.

Дымшев повернулся к ней. Долго смотрел в глаза, слегка покачиваясь на стуле. Марина спокойно выдержала этот взгляд.

- Ладно, - сказал Дымшев. – Вас понял.

Он вышел, прошел в свой кабинет, что-то взял там и уехал.

На другой день им было объявлено, что кухня упраздняется окончательно. Включая кофейный автомат. Мебель и прочее, купленное на личные деньги, вывезти в три дня. А пока помещение будет закрыто.

И явился человек, и врезал замок в дверь.

Это было объявлением войны. Вернее, уже ее началом.

Через пару дней кто-то, оставшись вечером, взломал замок.

Дымшев распорядился поставить дверь металлическую, с замками особой сложности и прочности.

А в коридоре у входа появился охранник.

В России тех лет, о которых мы повествуем, не оставалось ни одного здания, ни одного хоть сколько уважающего себя учреждения без охранника, сотни тысяч, а то и миллионы мужчин в униформе сидели или слонялись у входов – все чем-то похожие: неопределенного возраста, неуловимой внешности и с одинаковой непроницаемостью бог знает о чем думающих глаз.

Но ОТДЭ эта зараза миновала – было бы нелепо, учитывая малочисленность сотрудников и то, что ни разу за всю историю отдела не было попыток проникновения, воровства или промышленного шпионажа – слишком специфичной и узконаправленной была его деятельность.

- Автобус для столовой не сумел выбить, а охранника выбил! – возмущалась Марина. – Как он сумел, интересно, у нас же штат лимитированный!

Вскоре выяснилось, как: Дымшев уволил Бориса Соломоновича.

Не подкопаешься – по возрасту.

Хотели устроить демонстративные проводы: сдвинуть в пятницу вечером столы, принести с собой все необходимое, включая шампанское, но Борис Соломонович отговорил.

- Не надо, все равно нам будет не по себе. Лучше просто посидим в ресторане.

 

Без Бориса Соломоновича стало пусто и скучно, будто не один человек ушел, а половина коллектива.

Павел предложил устроить итальянскую забастовку: все делать только в строгом соответствии с правилами и инструкциями. Не подкопаешься! – спросят, почему экспертные отчеты стали составляться так медленно, мы ответим: начальство требует пунктуальности, вот мы и стараемся!

Но выяснилось, что отдел и без того всю документацию оформлял по правилам и инструкциям, с соблюдением всех мыслимых и немыслимых закорючек. Кто и когда это завел, неизвестно, возможно даже Борис Соломонович, но факт остается фактом: медленней работу делать было невозможно, ибо она и так уже делалась максимально медленно. Зато максимально скрупулезно.

Ограничились тем, что перестали общаться с Дымшевым. Только если о чем спросит. Отчеты приносили и клали ему на стол молча.

Он терпел. Или не подавал вида, что его это волнует. Или его это не волновало.

Тем временем Лиза Станюк поменяла бойфренда и квартиру, жила теперь далеко. И решила уволиться.

Без нее Павел и Влад заметно увяли, Марина это видела, ее это обижало. Она шарила по интернету, искала другую работу.

Пришли предновогодние дни, которым раньше радовались, украшали елочку, растущую у входа, игрушками, вешали на нее электрическую гирлянду, разбрасывали канитель по другим деревьям, в сугробы вдоль дорожек втыкали сосновые веточки, специально купленные на рынке.

Сейчас ничего этого не хотелось делать. А когда несколько дней подряд валил снег, не взялись, как раньше, за лопаты и метлы, протоптали только дорожку от ворот к двери. По распоряжению Дымшева была пригнана небольшая снегоуборочная машина, та за пару часов, бесстыдно тарахча и бесцеремонно катаясь туда-сюда, сгребла весь снег за ворота, оставив голое неприглядное пространство и выворотив, это уж как водится, пару бордюров из окаймления дорожек, которые никто и не подумал поставить на место.

О пятницах забыли.

А потом был нанесен последний удар: ОТДЭ перевели в главный административный корпус, сотрудников посадили в огромной комнате, похожей на цех, в ней за перегородками стояли десятки столов, при этом Павел, Ирина, Влад и Марина сидели даже не рядом, а там, где нашлись свободные места. Сначала они ходили друг к другу в гости, а потом Марина, отыскав работу получше и поближе к дому, уволилась, за нею уволился и Влад, остались только Павел Кочетов и Ирина Сергеевна, которые и раньше были не особенно дружны, а теперь и вовсе не общались.

 

Прошел год.

Однажды Марина стояла, ждала маршрутку (старая ее машина была в очередном ремонте), мимо проехал маленький красный автомобиль, притормозил, сдал назад, из него выскочила Лиза – похорошевшая и даже как бы помолодевшая, хотя куда уж больше.

Подруги обнялись, наскоро обменялись сведениями о жизни: у них все было хорошо, Лиза собиралась замуж, Марина, как выяснилось, тоже.

- Сама удивляюсь, но – повезло, встретила приличного мужчину. Как миллион в лотерею выиграть!

- Но кто-то ведь выигрывает.

- Вот мне и выпало.

Порадовались друг за друга, Лиза предложила подвезти.

В машине вспомнили о работе в ОТДЭ, о пятницах, об игре в литературу.

- Как там Борис Соломонович? – спросила Лиза.

- Прибаливает. Павла встретила, он рассказал.

- А что с ним?

- Возраст.

- А это, как его… Дымшев. Вернули его в министерство?

- Понятия не имею, - сказала Марина. – Зато знаю, почему он был таким странным. Когда нас в корпус перевели, мне одна женщина из отдела кадров рассказала. У него, оказывается, жена и маленький сын попали в аварию, погибли оба. Какой-то грузовик виноват, но по суду вышло, что как бы не виноват. Дымшев нашел водителя, избил до полусмерти, ему дали условный срок, посоветовали затаиться, найти скромную работку. Вот он у нас и пересиживал.

- Надо же, - Лиза сморщилась от сострадания. – Если бы мы знали…

- А что бы изменилось? У человека в жизни что угодно может случиться, но он при этом должен человеком оставаться или нет?

- Это верно, - кивнула Лиза.

Некоторое время они молчали, размышляя о крутых поворотах жизни.

Потом Лиза, глядя на сияющую предновогодними огнями витрину универмага, улыбнулась и сказала:

- А я часто вспоминаю наши пятницы.

- Я тоже.

- Хорошее было время.

- Еще бы, - в лад и в тон ответила Марина, но тут же вдруг сама себе возразила: - Да ничего хорошего на самом деле! Так бы и сгнили там насмерть!

- Тоже верно, - согласилась Лиза. – Но все-таки хорошо же было?

- Я и не спорю.

 

 

ПОНЯТОЙ

 

Кориков возвращался домой после ночной смены – он работал инженером-диспетчером теплосетей.

Лифт не работал, пришлось подниматься пешком.

Ничего, это даже хорошо для здоровья, подумал Кориков. Особенно когда всю ночь сидишь.

На площадке четвертого этажа стояли два человека в полицейской форме и курили. Рядом с ними жалась к стене женщина с испуганным сонным лицом. Кажется, она здесь живет.

Занятная сценка, подумал Кориков. Что бы она значила?

И еще мысленно осудил полицейских: сами запрещают курение в общественных местах, а сами дымят где попало. И это у них во всем: инспекторы дорожного движения ездят по осевым, игнорируя знаки и правила, борцы со взятками то и дело сами попадаются на взятках, чего же тогда от простых граждан требовать?

- Здравствуйте! – сказал один из полицейских, выше ростом и званием – он был капитан. А второй был младший лейтенант, с одной звездочкой.

- Здравствуйте, - ответил Кориков.

- Не поможете?

- Это чем?

- Ну… Поприсутствовать надо.

- При чем?

- Да ничего страшного, - успокоил младший лейтенант. – Просто – по-соседски.

- По-соседски – в семь утра?  - усмехнулся Кориков. – Извините, в другой раз.

Известны ему эти штуки, не зря он тридцать восемь лет прожил в этой стране. Вляпаешься там, где и не ожидаешь, а уж где ожидаешь, туда лучше вообще не лезть.

И он пошел дальше, считая разговор исчерпанным.

- Минутку! – окликнул капитан. – А вы вообще здесь живете?

- Здесь, здесь.

- Вы его знаете? – обратился капитан к женщине.

Та замялась, не могла сообразить, как правильно ответить.

- Видела вроде…

- Видели или вроде?

Сомнения женщины показались капитану достаточным основанием к дальнейшим решительным действиям.

- Документы, пожалуйста, покажем! – сказал он Корикову.

- С какой стати?

- С такой, что имеем право проверить.

Кориков знал, что такого права у полицейских нет. Только в каких-то особых случаях. Но черт их знает, что у них сейчас за случай.

Он достал и подал капитану свое служебное удостоверение с карточкой-пропуском.

- А паспорт?

Кориков подумал, достал и паспорт. В конце концов, что в этом такого? Посмотрят – отдадут.

Но капитан, посмотрев, не отдал, а сказал:

- Ну вот и славно.

И кивнул лейтенанту:

- Звони.

- Э, э, погодите! – возмутился было Кориков, но капитан приложил палец к губам.

Лейтенант позвонил раз, другой. В двери высветлился глазок, сонный женский голос просил:

- Кто?

- Полиция, к гражданину Бакаеву! – крикнул капитан громко, но без угрозы. - Мы в законном порядке, беспокоиться не о чем!

Тишина.

Лейтенант принялся опять звонить.

Потом постучал кулаком. Соседке в это время стало нехорошо, он побледнела и взялась за сердце.

- Не привлекайте внимания, не в ваших интересах! – крикнул капитан.

Через некоторое время дверь приоткрылась на цепочку.

Мужской хриплый от сна или волнения голос спросил:

- Вы чего ломитесь? У вас ордер есть?

Капитан оказал в щель бумажку.

- Сами понимаете, Виктор Викторович, лучше без эксцессов!

- Я сейчас звоню Киселеву. Знаете Киселева?

- Знаем. И он знает, что мы тут. Открываете или звать моих ребят? Они там внизу скучают.

Кориков знал, что капитан блефует: он не видел у подъезда никаких ребят. Стояла только полицейская машина, которой он не придал значения. Ему бы сообразить, что неспроста, переждать, но кто же знал?

Дверь открылась.

Дальнейшее происходило очень быстро.

Бледную соседку ввели и посадили в прихожей на обувной ящик, она была в ступоре. Корикова оставили в коридорчике, откуда были видны двери в кухню и две комнаты. Лейтенант сразу же направился в одну из них, а капитан пошел в кухню.

- Куда, там ребенок спит! – бросилась за лейтенантом женщина в халате. А мужчина с голым торсом, густо поросшим темными волосами, в пижамных штанах, пошел за капитаном, спрашивая:

- Может, объясните? Или представитесь хотя бы? Алё?

Капитан, не оборачиваясь, показал ему красную книжечку. Мужчина хотел рассмотреть, но в это время в комнате заплакал ребенок. Судя по голосу, совсем маленький.

- Ты чего там делаешь? – развернулся мужчина в сторону детской. – Вышел от ребенка сейчас же!

И пошел туда.

Таким образом Бакаев с женой оказались вместе в детской, а капитан в кухне остался один. Он быстрым взглядом окинул окружающее, потом прикрыл дверь.

Кориков, сам не зная, почему и зачем, сделал несколько шагов и заглянул в щелочку между дверью и косяком. И увидел крупно, как в кино, отдельную руку капитана, которая открыла ящик шкафа и сунула туда небольшой бумажный пакет.

Кориков отшатнулся.

Отошел.

Капитан вышел и позвал лейтенанта:

- Сережа, ты чего там?

- Ничего, провожу осмотр, - вышел из детской лейтенант.

- Какой вам осмотр в комнате ребенка? – кричала жена Бакаева, укачивая на руках двухлетнюю плачущую девочку.

А дочери Корикова четыре. Он бы убил, если бы ее вот так потревожили.

Но и Бакаев, похоже, готов был убить: стоял со сжатыми кулаками, стиснув зубы, бурно дышал и ненавидящим взглядом смотрел на полицейских.

- Спокойно, спокойно! – приговаривал капитан. – Татьяна Сергеевна? Татьяна Сергеевна?

- А? Что? – соседка не сразу поняла, что к ней обращаются. Встала.

- Нормально себя чувствуем?

- Ничего.

- Так. Значит, там мы были, пройдем сюда! – и капитан пошел в другую комнату, которая была спальней супругов.

- Вы что ищете, сволочи? – не сдержался Бакаев.

- Выбирай слова, папаша! - посоветовал ему лейтенант, а капитан весело ответил:

- Что мы ищем, Виктор Викторович, вы и без нас знаете! Вас мы ищем! И нашли.

- И что?

- Ничего, действуем по инструкции.

Он заглянул в платяной шкаф, открыл тумбочку возле кровати, приподнял и бросил журналы на столике.

- Теперь что у нас? Кухня? Там я не успел ничего посмотреть, а надо!

В кухне капитан открывал все подряд ящики. Будто не знал, какой ящик нужен.

Кориков внимательно смотрел.

И вот оно: рука капитана достает пакет.

- Дешевка, кто тебе поверит? – закричал Бакаев. – Тупая работа, капитан!

Кориков поднял пакет в вытянутой руке:

- Татьяна Сергеевна! Алексей Олегович! Мы видим обнаруженный в квартире гражданина Бакаева некий пакет! Что в нем?

Он развернул пакет, в нем оказалось еще два свертка. В том, что побольше, была пачка стодолларовых купюр, а в маленьком – белый порошок.

- Звери! Сволочи! Гады! – кричала жена Бакаева.

- Нина, отойди и успокой Лану! -  приказал ей Бакаев. – Не бойся, я это разрулю, им это не пройдет!

- Пройдет, - заверил капитан.

Он еще что-то говорил – и Корикову, и Татьяне Сергеевне, и лейтенанту, и Бакаеву, потом сел за стол, вынул из папки бланк, начал заполнять.

С Кориковым что-то случилось: он все видел и слышал, но словно не понимал. Такое с ним уже бывало. Однажды с пацанами играли на стройке, вдруг подошли трое неизвестных, постарше, что-то спросили, к чему-то привязались и вдруг построили всех в ряд и начали бить по затылку. Били и смеялись. Приказывали не плакать. Кто плакал, того били еще. Лешу Корикова тогда не поставили в избиваемый ряд – может, потому, что он выглядел очень уж маленьким. Но он все равно стоял и ждал своей очереди. Мог бы ведь убежать или просто отойти, чтобы обозначить свою непричастность. Нет, стоял, онемев и оглохнув, поняв тогда правду книжного выражения «страх сковал все тело». И другие были случаи, последний – в метро, где двое пьяных парней пристали к девушке, хамили ей, трогали ее, мужчины отворачивались, женщины возмущались, в Корикове закипала кровь – он это почти физически ощущал, он чувствовал, что еще немного и не выдержит, вступится. И будь что будет. Но не успел: поезд подошел к станции, девушка выбежала, придурки остались, уставшие от своего веселья, никого больше не тронули.

Он очнулся от тычка в плечо.

Это выводил его из забытья лейтенант:

- Ау, в чем дело, спим на ходу?

- А что?

- Распишитесь, - капитан протягивал ему ручку и указывал на лист бумаги.

Кориков машинально взял ручку.

Слышались плач девочки и глухие рыдания женщины. Бакаев стоял у стены, скрестив руки.

Кориков взял лист. Увидел свою фамилию. Слова скакали перед глазами. «В присутствии»… «Обнаружены…» «По свидетельству»…

- Это что? – спросил он.

- Формальность. Вы видели то, что видели, подтверждаете это в качестве понятого, вот и все.

- Не формальность! – подал голос Бакаев. – Вы откуда этих людей взяли? Они свои права и обязанности знают? Вам объясняли? – напрямую спросил он Корикова.

Кориков растерянно смотрел на него.

- Бакаев, усугубляете! – сказал капитан. – Опытный же человек, в курсе: действие вызывает противодействие. Не ставьте нам палки в колеса.

- Вам поставишь, у вас колеса литые! – отреагировал Бакаев, и Кориков мысленно оценил присутствие духа этого человека: он не только спорит с правоохранителями, но и находит остроумные формулировки. А может, он закоренелый преступник, и ему это не впервой?

- Не тянем время, подписываем! – понукал капитан. – Все оформлено грамотно, не волнуйтесь.

Сейчас подпишу и пойду домой, подумал Кориков. Юля, жена, умница, конечно уже проснулась и приготовила завтрак. Странно, кстати, что не звонит, не беспокоится. Но времени прошло совсем мало, не больше получаса. Или все же больше? Он зачем-то посмотрел на часы.

Да, чувство времени у него отличное: сейчас половина восьмого.

Юля старается разнообразить: то омлет с помидорами, то блинчики, то паровые котлетки – все легкое, утреннее, но сытное и вкусное. А потом Кориков поцелует спящую милую Ульянку и сам завалится в нагретую телом жены постель. А может, и пошалит с Юлей, такое у них еще частенько случается.

С удивлением Кориков почувствовал в теле признаки возбуждения – совершенно неуместные в этих обстоятельствах.

Но он же видел, как капитан подложил пакет! Он подпишет и пойдет яишенку кушать и теплую жену ласкать, а этот человек, возможно, отправится на несколько лет в тюрьму, осиротив на это время жену и дочь!

Вот он, момент выбора.

И тут Корикову стало стыдно.

Он, интеллигент, сын родителей-интеллигентов (мама – учитель, отец – госслужащий), еще сомневается! Он, видите ли, думает, подписать ли ему ложное показание или не подписать!

И Кориков положил ручку на стол.

- В чем дело?

- Понятой в любой момент имеет право отказаться! – за Корикова ответил Бакаев. – Молодец, мужик, уважаю!

- Помолчи, юрист! Что происходит? – спросил капитан Корикова.

Кориков откашлялся и сказал:

- Я видел, как вы подложили этот пакет.

- Чего?

- Я видел, как вы сунули этот пакет в тот ящик.

- Ага! – закричал Бакаев. – Съел, капитан? Совсем уже оборзели, даже не скрываются! А не все на свете суки, не все оподлячились, понял? Мужик, ты мужик! Ты гений! Ты человек! Нина!

Тут же пришла Нина – одна, без девочки, та, видимо, опять заснула.

- Нина, они облажались! – захлебывался радостью Бакаев. – Вот этот человек видел, как они порошок и зеленку совали! Ты запиши, запиши это в протокол! – тыкал он пальцем в бумагу. – Ты обязан это сделать, сто тридцать пятая статья!

- А ну, замолчал! – цыкнул лейтенант на Бакаева.

- Я сейчас замолчу кому-то, пацан! – огрызнулся Бакаев.

- Значит, это что, провокация? – спросила Нина.

- Спокойно! – поднял руку капитан. – Во-первых, гражданин не утверждал, что он что-то видел! Он сказал: кажется.

- Нет, - возразил Кориков. – Я действительно видел. И готов это подтвердить в письменном виде.

Решимость его росла с каждой минутой. Он чувствовал себя справедливым героем. Он был почти счастлив.

- А вы видели? – спросил капитан Татьяну Сергеевну.

- Что?

- Как я что-то куда-то подкладывал?

- Нет. Можно мне домой?

- Видите, она не видела, а вы видели, это что получается, клевета? Так любой может сказать: видел! Может, вы его сообщник? Кстати, Сережа, пробей по базам, кто он и чего.

- Ладно, - сказал Сережа и вышел из кухни.

- Можете пробивать, - сказал Кориков, улыбаясь. – Можете делать, что хотите. Я заявляю в присутствии всех: я видел, как вы подбросили пакет! И могу это подтвердить письменно. С полным осознанием ответственности за…

- Дачу ложных показаний, - подсказал Бакаев.

- Вот именно.

- Хорошо, - сказал капитан, засовывая листок в папку. – Хотите подтвердить – сделаем все по правилам, в отделе. Поедете с нами.

- Зачем? – удивился Кориков.

- Прессовать тебя там будут, - сказал Бакаев. – Капитан, отстань от человека. Ну, сорвалось, признай это.

- Каждый, кто выгораживает преступника, сам преступник! – отчеканил капитан. – Пройдемте.

Он встал и пошел к двери, вытягивая руку и приглашая Корикова следовать перед собой.

- Куклу забери! – сказал ему Бакаев, кивая на пакет с деньгами и порошком.

- Она не моя.

- И не моя. При свидетелях все делаю! – выкрикнул Бакаев, схватил пакет, быстрым движением открыл окно и выкинул пакет на улицу.

- Хочешь тоже со мной проехать? – спросил капитан.

- Хочу! – смело заявил Бакаев. – Поехали, я тебе там такой геморрой устрою, рад не будешь! И советую, капитан, больше ко мне тропинку не топчи, Бакаева на дурку не возьмешь, понял?

- Посмотрим, - процедил капитан.

- Мужик, а ты не ходи с ним! – посоветовал Бакаев. – Имеешь полное право.

- Куда он денется, документы у меня! – капитан помахал паспортом Корикова.

У того мелькнула мысль: выхватить и не отдавать. Но у капитана еще удостоверение и пропуск. Не надо горячиться. Скорее всего, капитан сейчас попеняет на испорченную операцию, что-то скажет – и отпустит. Ведь никакого серьезного обвинения он Корикову предъявить не может, а если что, Кориков дойдет до самого высшего начальства, и капитану не поздоровится.

 

Выходя из подъезда, Кориков посмотрел вверх, на окна своей квартиры. Может, Юля смотрит? Увидит его с полицейскими, испугается.

Надо ей позвонить.

Он достал телефон.

Капитан быстрым движением выхватил трубку и кинул лейтенанту, стоявшему возле машины. Тот ловко поймал.

- Беспредел, господин капитан? – спросил Кориков, стараясь быть спокойным.

- В машину!

- А если не пойду?

- Сережа! Коля!

Лейтенант подошел к ним, шофер, мальчик в мешковатой форме, тоже выскочил.

- Без рук! – сказал Кориков. – Ладно, поедем. Думаю, ваше начальство в отделе уже присутствует? А если нет, рано или поздно появится.

- Появится, появится.

Под взглядами троих служителей порядка Кориков сел в машину на заднее сиденье. Капитан и лейтенант уселись по бокам, тесно сжав его.

- Отъедь немного, - сказал капитан водителю.

Машина тронулась, свернула за угол дома, остановилась.

- Урод! – перестал сдерживаться лейтенант и поднял руку, растопырив пятерню, словно желая обхватить и смять ею ненавистное лицо Корикова.

- Тихо, тихо, - остановил его капитан. – Ну что, Алексей Олегович, я тебе сейчас все объясню. Мы этого типа уже пятый год ловим. Думаешь, он и в самом деле живет в этом говнюшнике? У него дворцы по всему миру, понял? Это он к своей подружке приезжает раз в год. Я мог бы тебе не говорить, но говорю. Думаешь, мы такие лохи, что так тупо действуем? Вариантов не было, понял? Все в спешке. Иначе были бы у нас и понятые свои, и под полом у него оружие нашли бы при свидетелях, понял? А теперь он улетит на какой-нибудь лазурный берег, а на руках у него, чтобы ты знал, кровь людей!

- Полынкина нашего убил! – зло сказал лейтенант.

- Полынкина, нашего сотрудника, убил, - подтвердил капитан. – И других многих, если не сам, то через посредников. Он тысячи людей наркотой отравил, тысячи русских парней и девушек… у тебя дети есть?

- Есть, но…

- И если бы не твой козлизм, он бы ехал сейчас с нами, а не ты. Но мы можем все исправить. Ты подписываешь акт, мы возвращаемся и берем его.

Кориков, знавший о работе и бывший милиции, и нынешней полиции только из фильмов и сериалов, был удивлен: капитан говорил вежливо, довольно грамотно и от души. Его боль можно понять. Но все равно, подбрасывать нехорошо, беззаконием беззаконие не победишь, мысленно сформулировал Кориков, сам стесняясь пафоса своих мыслей.

- Нет, но я же уже сказал… Он слышал…

- Что он слышал, это пофиг. Тебе показалось, а потом ты вспомнил, что ничего не видел. Ты видел только, что я у него нашел.

- Нет, ребята, извините. Ваши косяки, вы и распутывайте. И отдайте телефон.

- Кто тебе ребята, урод? Мы? – лейтенант заорал ему в лицо, широко разевая рот и брызгая слюной.

- Не надо кричать, - попросил Кориков.

- Мы не кричим, мы волнуемся, - объяснил капитан. – Вор должен сидеть в тюрьме, ты слышал этот закон? Его даже президент недавно говорил.

- Это не закон, это из этого фильма, как его… «Место встречи»…

- Мы в курсе. Неважно. Слова – золотые. Согласен?

- Должен, да. Если доказано.

- А мы докажем, не бойся. Нам только взять его, мы все докажем.

- Бесполезный какой-то разговор. Я не буду подписывать.

Юный водитель оглянулся с веселым удивлением. Наверное, не часто видел таких чудаков – да и вообще немного еще в жизни видел.

- Тогда так, - капитан стал жестким и недобрым. – Тогда сидеть будет не он, а ты.

- За что?

- Да хоть за ту же наркоту и валюту, которая неизвестно откуда.

- Какая… Он же все выкинул…

- В кармане у тебя, - сказал лейтенант.

Кориков сунулся к карману куртки, пощупал – и правда, там что-то есть. Вот это работают! Он хотел залезть в карман и выбросить подложенное, но лейтенант ударил его по руке.

- Не суетись!

- Вот именно, - сказал капитан. – Вынешь при свидетелях под протокол. И от пяти до семи лет строго режима. Если сомневаешься, что мы это можем, могу объяснить подробно. Хранение и сбыт наркотиков, статья двести двадцать восемь, пункт один.

- То есть будете фальсифицировать?

- Догадался наконец! – поздравил лейтенант.

- Не получится. Была соседка, она…

- Она скажет, что ты пришел в квартиру любовницы Бакаева за наркотиками и деньгами. Гарантирую.

- Конечно, слабая и больная женщина…

- Да ты и сам скоро станешь слабый и больной! – гарантировал лейтенант.

Эти слова подействовали на Корикова неприятно, он вопросительно глянул на капитана, тот сразу же понял его настроение.

- Это не угроза, Алексей Олегович, а реальность. Я сейчас вам расскажу, что будет. Наше начальство страшно обрадуется, что мы поймали пособника Бакаева…

- Слушайте…

- Это вы слушайте! Пособника, да еще с коксом и зеленью на кармане, да еще в гостях у самого Бакаева! Это будет повод Бакаева тормознуть, он не полетит ни на какой лазурный берег. Мы его тормознем, возьмем, он начнет тебя сливать, ты окажешься его правой рукой и левой ногой – это я тебе гарантирую, он всех своих сдал, а уж чужих не пожалеет! Пока ты будешь просить адвоката, звонить кому-то, жалобы писать, придется сидеть в сизо. И там, прав мой коллега, станешь слабым и больным. Контингент там такой, что ни у кого ни стыда, ни совести. Ты же еще молодой парень, сколько тебе?

- Тридцать семь, при чем…

- Через месяц будешь выглядеть на сорок семь.

- А чувствовать себя на семьдесят, - добавил лейтенант.

Водителю слова лейтенанта понравились, он рассмеялся. Но не в голос, как рассмеялся бы равный, и тихо, подчиненно.

- Ты семейный? – спросил капитан.

- Жена, дочка.

И тут Юля, будто услышала, позвонила. У Корикова несколько узнаваемых звонков для близких – для мамы и отца, для Юли, для некоторых друзей. Сейчас была мелодия Юли – песня «Близко и далеко», которую она очень любит.

- Мне надо ответить, - сказал Кориков.

- Извини, не сейчас.

- Слушайте, но вы же не до такой степени…

- До такой, - обрезал капитан. – Ты скоро сам будешь упрашивать, чтобы мы дали тебе подписать эту бумагу, а мы еще подумаем.

Мелодия звонка оборвалась, но тут же опять зазвучала.

- Дай телефон немедленно! – сказал Кориков лейтенанту.

Но лейтенант ответил Юле сам.

- Здравствуйте, - сказал он.

И включил громкую связь.

- Кто это? Где Алеша? Алеша, кто это говорит, ты где? – прерывистым голосом спрашивала Юля.

- Я тут! – крикнул Кориков. – Юль, не волнуйся, меня тут…

Лейтенант зажал ему рот ладонью. Грубо, крепко. Кориков дернулся, но капитан обхватил его и зафиксировал намертво.

Кориков извивался и мычал, а лейтенант громко говорил Юле:

- Вашего мужа задержали по подозрению в серьезном преступлении! Он сообщник! А может, и организатор. Ему тут надо одну бумажечку подписать, и его сразу отпустят.

- Алеша, в чем дело, какая бумага, кто они? Подпиши и беги от них! – кричала и плакала Юля.

Лейтенант отключил телефон. И выключил его совсем.

Корикова отпустили, он, собиравшийся выплеснуть все, что думает, вместо этого, словно растратил все силы, откинулся на спинку, глотал воздух и молчал.

Он думал.

Ему впервые стало по-настоящему страшно.

Они ведь не балагурят, не пугают, все так и будет. Сочинят дело, начальство их покроет, его посадят в сизо, а там будут морить скверной кормежкой, издеваться, причем и надсмотрщики, и сами заключенные. Могут опустить, изнасиловать, заставить спать на полу, мочиться в парашу на виду у всех…Могут и убить.

Кориков не удивлялся, что он знает все эти подробности, кто их не знает в нашей стране чуть ли не с рождения – из книг, из кино, из рассказов соседей, попутчиков, друзей, сослуживцев… Да и просто – в воздухе носится.

И за кого он грудью встал? За преступника? Действительно, припомнил он, мужчине-то лет пятьдесят, а женщине нет и тридцати, очень похоже на правду то, что он навещает любовницу, у которой от него ребенок. И татуировка какая-то на руке была. Может, символы воровского ранга – как погоны на плечах полицейских?

Главное, больше всех пострадают Юля и Ульянка. Юля ведь сейчас не работает, семья держится на зарплате Корикова – слава богу, довольно приличной. Если он сядет, сначала, да, будут помогать родители, но родители не вечны, дела не всегда у них самих будут идти хорошо.

Соучастие в подлоге смущает? Смотрите-ка, чистоплюй какой у нас нашелся! А работа теплосетей, их строительство, ремонт, эксплуатация, распределение энергии, учет гектокалорий, фантастические метаморфозы, когда вода на пути от ЦТП (центральных тепловых пунктов) к потребителям вдруг начинает сама собой нагреваться, хотя потребители этого не замечают, и так далее и тому подобное – не один большой ежедневный подлог? Что, не знает этого Кориков? Знает. В определенном смысле соучаствует. Расписываясь в книге дежурств, фактически соглашается с тем, что подлог этот прекрасно видит, но ничего против не имеет. Хотя не имеет и барыша.

Имеют те, кто, как и этот Бакаев, строят себе коттеджи в Подмосковье и виллы на лазурных берегах.

Да и вообще, если взять широко, вся наша жизнь пронизана большими и маленькими подлогами, даже Ульянку Кориков обманывает, говорит, что в шкафу-купе живет некий Мерзюк, противный, пыльный и серый, поэтому открывать шкаф и залезать туда нельзя. Выдумано было после того, как она прищемила себе дверцей шкафа палец.

Капитан и лейтенант молчали – наверное, были уверены, что мыслительный процесс у Корикова развивается в нужном направлении.

Лейтенант нетерпеливо поерзал, глянул на часы.

- Через пробки к отделу пробиваться будем, - сказал он.

- Мигалку включим, - откликнулся водитель.

- Так что? – спросил капитан, открывая папку. – Сейчас вернемся, скажем, что ты после работы был усталый, на секунду задремал, вот тебе и показалось.

- Да и говорить ничего не надо, - скривился лейтенант.

- Тоже верно, перед кем оправдываться? Перед преступником? Подпиши – и до свидания.

Кориков взял ручку.

И опять он вспомнил детский случай на стройке.

Он ведь всегда вспоминал его не до конца. Рассказывал несколько раз разным людям, в том числе Юле, все ахали: какая у нас жестокая страна, какие жестокие дети! – но конец всегда опускал, словно его не было.

А он был, и был он такой: пришлые подростки, бившие его друзей, наконец вспомнили и о нем, подозвали. Он подошел на ватных ногах. Встал рядом, зажмурился.

Нет, смеялись подростки, ты не понял. Мы справедливые. Ты вот маленький, они тебя обижали? Обижали? А?

Кориков тогда шмыгнул носом, это приняли как утвердительный ответ.

И сказали: ну вот, теперь ты дай им по шее. Каждому. Вперед.

Не хочу, сказал Кориков.

Тогда мы тебя на этот пруд жопой посадим, показали они на торчащий прут арматуры, и Корикову стало страшно и жутко больно, прут был острый, длинный, он мог проткнуть его до самого горла.

Ну, ну, ну, кричали подростки. Давай.

И Кориков это сделал. Плача, он дал каждому по шее.

Сильней, сильней, кричали подростки.

Он старался.

После этого весь двор не дружил с ним месяц или больше. Потом простили или просто забыли.

А Кориков не забыл, в нем это жило, жгло – всю жизнь, оказывается, жило и жгло. Особенно сейчас.

То был один раз, говорил он себе, то было детство. А сейчас не детство, сейчас ты это закрепишь, и станет ясно, что тогда был случай не случайный, что уже тогда ты был сволочь – и теперь это окончательно и навсегда подтвердишь. И будешь с этим жить до смерти.

И что-то горячее разлилось в груди Корикова, будто был он на войне, будто перед ним вражеский дот с пулеметом, на который надо броситься с гранатой – и нет другого выхода, нет другого решения. Почему? Да потому. Нет, и все.

Кориков взял бумагу и порвал ее.

И тут же получил кулаком по скуле от лейтенанта. Резко повернулся к нему – шею обхватила рука капитана.

- Погнали! – крикнул капитан водителю.

Машина тронулась.

- Ну, блядь, начнем наше путешествие, хороший ты мой! – прошептал капитан в самое ухо Корикову жарким и каким-то очень интимным голосом, будто кровному родственнику с тоской и радостью сообщал страшную, но великую новость. – Как ты понимаешь, теперь для нас пути назад нет!

Кориков понимал.

Ему было больно, он задыхался, с изумлением ощущая при этом, что боль на самом деле переносима и удушье не смертельно, больше того, сквозь эту боль каким-то дальним и глубинным огоньком мерцает предвкушение невероятной, нечеловеческой радости, о которой он не имел никакого понятия.

Он не знал, что с ним будет, но знал, что теперь готов ко всему.

 

 

 

МЕЧТЫ

 

1.      

 

            Игорь подходит к дому. У подъезда стоит огромный черный джип, сверкающий лаком и стеклами. Он почти уперся в дверь – лестницы нет, дверь на уровне земли. Приходится протискиваться между тушей машины и бетонной стеной-опорой подъездного козырька. Машина одна, без владельца, поэтому кажется при всей своей массивности уязвимой, словно крепко заснувшее животное. Но при этом все же опасной, таящей угрозу. Вот проснется – и убьет.

            Игорь спотыкается о булыжник. Этим булыжником подпирают дверь, чтобы она не захлопывалась, когда выносят или вносят вещи и строительные материалы: в доме постоянно переезды, ремонты, смена мебели. Народ обогащается и обустраивается.

            Игорь смотрит на булыжник. Овальной формы, гладкий, так и просится в руку. Игорь нагибается, поднимает его. Оглядывается. Никого. Камеры наблюдения у подъезда нет, Игорь это знает от матери, работницы технического подразделения, обслуживающего дома их района.

            Игорь не раз видел человека, который приезжает на этом джипе. Толстый, с брюзгливым выражением лица – будто недоволен, что приходится ездить в эту многоэтажную глушь. Он  посещает какую-то женщину. Костюм, галстук, одеколон. Какую-то красивую женщину, любящую не толстяка, а его деньги.

            Так и отец Игоря несколько лет ездил к любовнице на другой конец Москвы, пока мать не раскрыла его. И попросила немедленно уйти из дома. Что он и сделал. Некоторое время не показывался на глаза, потом навестил сына. И еще пару раз навещал. Мать не препятствовала.

            А недавно у него было пятидесятилетие, он собрал в дорогом ресторане большую компанию, пригласил и мать, и Игоря, и они решили пойти: почему нет, жизнь продолжается. Там Игорь услышал, как отец радостно сообщал кому-то по телефону:

            - Здесь все абсолютно, а тебя нет, обидно, абсолютно все пришли, даже старая моя семья пришла, а тебя нет!

            Вот как мы называемся, подумал тогда Игорь. Старая семья. Мама, которой всего сорок два года, - старая. И он, которому девятнадцать, - старый.

            Вроде бы мелочь, но после этого он перестал встречаться с отцом. Не принимал от него денег. Мать деньги брала, он не одобрял, но на эту тему с ней не разговаривал.

            Игорь вспоминает это мельком, секунду или две – не события, а собственные воспоминания, поэтому и быстро.

А потом размахивается и изо всей силы ударяет булыжником по стеклу. В нем образуется дырка, вокруг нее – густая сетка трещин. Наверное, так бывает, если стекло пробьет пуля. Машина воет сигнализацией, Игорь бьет еще раз и еще, разбивая стекло окончательно. После этого сует булыжник в карман куртки (отпечатки пальцев!) и входит в подъезд. Он спокоен и нетороплив. Если что, он ни при чем. Бежали какие-то мальчишки, чем-то кинули.

            Он дожидается лифта, едет, выходит не на своем этаже, а выше. Идет к мусоропроводу, тщательно обтирает камень полой куртки и бросает в мусоропровод.

            Идет домой.

            Выходит на балкон.

            Смотрит вниз.

            Толстый мужчина бегает около машины и что-то кричит в телефон. Шарит глазами по округе. Поднимает глаза. О чем-то спрашивает Игоря. Игорь приставляет ладонь к уху.

            - Ты никого не видел? – кричит мужчина.

            Мы с тобой не знакомы, хам, нечего мне тыкать, мысленно отвечает Игорь и отрицательно качает головой.

            И уходит. Ему уже неинтересно.

 

            Рано утром он, выгуливая своего спаниеля Чекса, который еле ковыляет старыми и больными лапами, смотрит на машины, заполонившие двор и думает: стало невозможно нормально ходить, негде бегать детям, вонь, грязь, шум. Машина толстого хама получила по заслугам, но и эти достойны того же. Даже странно, что их не уничтожают. Это ведь легко. Например, сжечь. Всего-навсего купить бутылку очистителя или растворителя, сунуть в нее фитиль, бросить ночью под машину, под бензобак, и все. Взрыв, огонь, машины нет. И никто никогда не найдет виновника.

            Эта мысль не дает Игорю покоя. Днем он едет в хозяйственный магазин – в другой район, там покупает бутылку растворителя и резиновые перчатки.

            Нетерпеливо ждет вечера.

            С наступлением темноты выходит из дома.

            За плечами у него небольшой рюкзак, вид слегка озабоченного подрабатывающего студента.

Едет в метро, выходит на предпоследней станции своей ветки.

Углубляется в микрорайон.

Выбор велик, машин, как и везде – море.

Вот глухое место между старыми гаражами, куда затесалась машина, наивно чувствуя себя в безопасности. На самом деле самое опасное место: машину не видно из окон.

Игорь надевает перчатки, вытаскивает пакет с бутылкой. Открывает пробку, обмакивает в растворитель шнур, сует в бутылку, поджигает, ставит под машину. Ждет. Огонь подбирается к горлышку. Бутылка вспыхивает.

Игорь уходит.

На другой день ищет в интернете информацию о поджоге машины.

Ничего нет.

Вечером все повторяет – в другом районе.

Потом еще раз и еще.

Появляются сообщения с заголовками: «Массовые поджоги автомобилей». Все строят догадки, но, естественно, неправдоподобные.

А потом поджоги учащаются, причем в тех районах, где Игорь никогда не бывал.

Он догадывается: кто-то подхватил его инициативу. Это его радует.

Игорь перестает отлучаться по вечерам, чтобы мать ничего не заподозрила, да этого уже и не нужно: поджоги машин ухватили всю Москву, а Игорь, гордясь этим, чувствует себя идейным вдохновителем.

Автовладельцы организуют охрану и патрули, это не помогает. Из кустов, из проезжающих машин, с балконов многоэтажек летят в автостоянки бутылки с зажигательной семью, и уже не только бутылки, а настоящие взрывные устройства.

А потом кто-то начинает поджигать подмосковные богатые особняки и квартиры в центре, стоящие миллионы долларов.

И вот уже новостная лента вьется в истерике: поджоги в Петербурге, в

Новосибирске, в Саратове – везде, по всей стране!

            Какие-то умельцы мастерят ракеты, которыми начинают обстреливать Кремль. Горят его здания и башни, полыхает храм Василия Блаженного…

 

            Нет, думает Игорь, глядя на камень, лежащий под ногами – овальный булыжник, который так и просится в руку. Нет, храм Василия Блаженного жалко. Пусть останется, решает он. Но остальное сжечь.

            И протискивается к двери подъезда.

 

2.      

 

            Игорь едет в метро. Неподалеку стоит очень красивая девушка. Черные волосы, красный берет. Глаза сине-зеленого цвета, какие-то инопланетные.

            Девушка тоже пару раз глянула на Игоря.

            И вдруг ему становится так жарко, будто попал из московской холодной осени в турецкую жару (в детстве летал в Турцию с родителями, запомнил, как охватило душной влагой, едва вышел из самолета).

            Игорь понимает, что такого с ним никогда не было, что это любовь с первого взгляда. Ему нужна эта девушка. Только она, и больше никто на свете.

            А двери уже открылись. «Отрадное». Девушка выходит, а ему ехать до станции «Алтуфьево».

            Никакого Алтуфьева.

            Игорь продирается сквозь входящих в вагон, не обращая внимания на толчки и ругательства.

            Он шарит глазами, видит ее берет, бежит.

            Она уже на эскалаторе.

            Люди стоят в два ряда, час пик, не протолкнешься.

            Игорь не спускает глаз с берета.

            Он мечется в переходе – берета нигде не видно. Здесь два выхода наверх – к Северному Бульвару и улице Декабристов. Куда бежать?

            Он бежит к Декабристом.

            Наверху дома, дома, дома… Девушки с инопланетными глазами нигде не видно.

            Я упустил свою судьбу, горюет Игорь.

            Нет, тут же отвечает он себе, не упустил. Я найду ее.

            Это вполне реально: скорее всего, она здесь живет. Время, когда он ее встретил, было вечернее, когда обычно возвращаются с работы или учебы.

            Надо просто стоять в метро у эскалаторов, как стоят заботливые и тревожные отцы и мужья, встречая своих дочерей и жен.

            Игорь со следующего дня заступил на дежурство.

            Каждый вечер с шести и до закрытия он стоял там.

            Он не мог ее пропустить.

            Куда же она делась?

            Или все-таки она живет не здесь?

            Но зато ездит по этой ветке.

            Игорь начинает курсировать по Серпуховско-Тимирязевской линии. Встречаются девушки и в беретах, и с сине-зелеными глазами, и просто очень красивые девушки, но все не то. Ему нужна только эта девушка.

            Через неделю ему приходит в голову мысль: на самом деле такие инопланетные девушки в метро попадаются не так часто. Почему? Потому, что они ездят на машинах. Она оказалась в метро случайно: машина сломалась или еще что-то.

            Значит, надо изменить алгоритм поиска.

            Игорь устраивается курьером в интернет-магазин, оговорив, что доставлять будет только в район возле метро «Отрадное». Район обширный, работы хватит.

            И ее действительно оказалось много, в день Игорь обходит десять-пятнадцать квартир. Он уверен, что рано или поздно дверь откроет инопланетная девушка.

            Он расспрашивает о ней, описывая волосы, берет и глаза, говоря, что девушка обронила бумажник, он поднял, но не успел ее догнать, она живет где-то в этом районе.

            О том, что от метро ходят маршрутки и автобусы в другие районы, о том, что девушка могла приехать сюда в первый и последний раз по какому-то делу, в какой-то магазин, он не хочет даже думать.

            Ищет и в интернете: кропотливо обрабатывает в фотошопе фотографии разных сетевых красавиц. Комбинируя и составляя что-то вроде фоторобота, он получает очень похожий потрет. Размещает в социальных сетях, просит откликнуться. Откликаются разные другие. Некоторые посмеиваются. Некоторые издеваются. Игорю на это наплевать.

            Так проходит год.

            Опять осень.

            Он звонит в квартиру, никто не отвечает.

            Странно, восемь вечера, сказали, что в восемь вечера будут дома.

            - Извините, я здесь, я выходила ненадолго, - слышит он голос.

            Игорь оборачивается и видит девушку с инопланетными глазами. На этот раз она без берета.

            Девушка улыбается – как-то очень странно, загадочно. А потом говорит:

            - Наконец-то ты меня нашел!

 

            Все это Игорь успевает сочинить в тот момент, когда открываются двери на станции «Отрадное» и девушка в берете выходит. Спохватившись, он бросается к выходу, но поздно: двери закрылись, голос механически объявляет: «Следующая станция «Бибирево».

            Ладно, думает Игорь, не последняя девушка в моей жизни.

 

3.      

           

Так он мечтает каждый день, когда едет на учебу и возвращается домой.

            То наказывает гостей Москвы, ведущих себя слишком шумно, его ранят ножом, он попадает в больницу, в него влюбляется медсестра.

            То вдруг решает изобразить слепого, вешает табличку на грудь: «Потерял зрение, глядя в телевизор», все смеются, оценивая его юмор, стучат его по плечам и щедро кидают деньги в пакет, после первого дня он с удивлением обнаруживает, что набралось восемь тысяч, через год шутливой работы покупает подержанный автомобиль.

            А то представляет, что в метро крушение и он единственный не теряет рассудка, выводит всех через огонь, обломки и дым, делает искусственное дыхание девушке, которая, открыв глаза, благодарно улыбается и…

 

4.      

           

Он перестает мечтать. Он начинает усиленно учиться. Устраивается в мощную корпорацию рядовым сотрудником, но так проявляет себя, что его делают руководителем подразделения. Он отправляется в командировку в составе большой команды босса, у босса пресс-конференция, ему задают коварный вопрос, босс в затруднении, команда растеряна, а Игорь, сидя за спиной босса в третьем ряду, негромко дает подсказку.

Босс уверенно отвечает, а потом жмет руку Игорю и говорит:

- Когда станешь президентом, не забудь обо мне.

Такая у них в корпорации шутка – ибо из нее многие переходят в правительственные структуры, идут в политику, занимают высокие должности в Думе и т.п.

Игорю выпадает именно этот путь. Он энергичен, полон идей и при этом, что самое важное, честен.

Это кажется невероятным, но кто бы поверил, если бы и о нынешнем президенте тридцать лет назад сказали, что он будет главой государства?

Игорь одержал победу в президентских выборах 2034-го года.

Мама гордилась им, отец, поздравляя по телефону, рыдал – возможно, впервые в жизни.

Но потом началась работа, рутина, повседневные хлопоты, и почему-то все чаще накатывала беспричинная печаль.

Однажды, пролетая на вертоплане над районом «Отрадное», Игорь посмотрел вниз, вспомнил свои чудачества, усмехнулся и вдруг подумал: дурак я, дурак, надо было мне выйти за этой инопланетной девушкой, признаться ей в любви, упорством, нежностью и умом добиться взаимности, жениться на ней, родить детей и воспитать их, - и сидеть бы сейчас бы сидеть за вечерним чаем, глядя в глаза любимой женщины! Что еще нужно человеку для счастья? – да ничего!

 

5.      

 

            «Станция «Отрадное!» - раздался голос.

            Девушка в красном берете, пробираясь к двери, оглянулась на высокого юношу с густыми вьющимися волосами и очень большими глазами – такими, как у красавца на обложке книги «Овод», любимой книги бабушки, которую она перечитывает чуть ли ни каждый месяц.

Ведь всю дорогу на меня пялился, подумала она, взял бы да и вышел сейчас, догнал бы, познакомились бы.

            «Осторожно, двери закрываются!» - услышала она, выйдя на перрон и, даже не оглядываясь, знала: нет, не вышел.

 

6.      

 

            Какого черта я делаю здесь? – думает Игорь, глядя на заставленный машинами двор из окна кухни, находясь в одной из квартир четвертого этажа дома №20, корпус 2 по улице Декабристов. Как я оказался рядом с этой рыхлой сорокалетней теткой, чужой для меня и душой и телом? Почему этот восемнадцатилетний дебил с лицом ленивого самоубийцы – мой сын? Почему эта хитренькая девочка-лисичка, умеющая только вытаскивать у папы деньги, чтобы обвешивать тряпочками свое тощее тельце, моя дочь? Что у нас общего? А все началось с красивой глупости: выскочил из вагона за приглянувшейся девушкой, ляпнул что-то, она рассмеялась – и… И всё, остальное пошло по инерции. Три комнаты, двое детей, жена, безденежье… А мог бы стать кем угодно, если бы не торопился, - хоть президентом! С моими-то способностями!

            - Кушать не хочешь еще? – спрашивает жена.

            - Еще как хочу, - улыбается он, обнимая ее за гибкую талию и прижимая к себе.

            - Опять тискаетесь? – входит сын, ироничный, как всегда, но при этом добрый, славный парень.

            - Кто тискается? – со смехом влетает дочь. – Третьего ребенка хотите, да? А нас спросили?

            Игорь и жена переглядываются: они знают, что этот вопрос уже решен.

 

7.      

           

...

8.      

 

 

            …

 


Оглавление номеров журнала

Тель-Авивский клуб литераторов
    

 


Рейтинг@Mail.ru

Объявления: