Мирон Х. Изаксон
Из сборника "Бапаам хазот" (2011)
Перевод с иврита – Роман Кацман
Хлопнула дверью и вышла душа
בפעם הזאת
Хлопнула дверью и вышла душа
Рахиль, нынче она умерла.
Однако случалось не раз, что она
За ветром иным уносилась вдаль.
Она гимназистка, ей хочется знать,
Меняют ли запах кривые предметы,
Разит ли иначе буланая сталь,
Ржавея ободранными краями.
Душа сквозь года прорастёт волосами,
Пока не встретит новую любовь.
Так сын иль дочь косу свою сплетают,
Пока к ним в руки не падёт
Их детство со своих высот.
Похожий человек
איש דומה
В начале возник похожий.
И я понял, что сам человек придёт тоже.
Люди шлют пред собой гонца –
Не сласти и не ветрá –
Черты похожего лица,
И потому пестуют сына-спринтера
Или соседа, тоже как вылитого,
И, перестав казаться похожими, они расстаются;
Так любимая, уходя, оставляет пакетик с ручкою,
И то, что в нём, всегда меньше того, что было.
פיזיקה
Расчёт слабости "слабой силы"
Не удался, откуда нам знать
Как она слаба. Как знать,
Как голоден человек.
И когда человека бьют,
Числа растут, их никак не прервать,
Пока не возьмут его душу туда,
А в приборе линия ещё жива,
Прямая, как человек, упрямо не желающий лгать.
Слышит тело
שומע גופו
И услышит о смерти грядущей
Безответное бренное тело;
И нельзя не ответить. Оно
Будет думать о том, что покой
Не найти ему в кресле своем,
И что вещи пришли, чтобы место –
То, что свято – занять поскорее.
И услышит тело человека
Как его уходят молиться шаги,
И семья на старые фото глядит
Его, и к его столу обедать садится,
К яствам, так ненавидимым им.
И услышит тело человека
Как его закрываются книги
На помеченных им страницах –
И само оно тоже спешит удалиться.
יצאתי
Я тело её покинул,
Словно юноша, впервые покидающий дом:
Будто нечаянно забыв дома книгу,
Он возвращается, решительно целует мать,
И наконец, свою юношескую кровать взваливает на плечо.
Я в тело её вернулся,
В заботах о многих и многих родных,
Чьей смерти мне выпадет быть утешеньем.
Огненный столп в голове заботливо
Поспешил погасить волос моих гриву.
מתי
Когда горницей стал твой голос,
А порог стал телом речей,
Были бунту предначертаны твои волосы,
И хлеб заповедный старости лёг на столе.
Улица сбросила вывески, сочится
Последний фимиам проводов,
Моих ног скрещенье покинули силы,
По пути исказив моё лицо.
Я спрошу тебя: сильны ли как прежде
Твои руки или деяний сердце,
Пряча бисер дорóг в моих карманах,
В память о полёте моего детства.
למצוא
Мужчина бежит каждый день по берегу,
И ищет всей своей жизни женщину:
Я только ту выберу, чей нос и лик
И в теле родящем будут милы.
А после они построят дом,
Водрузят тень его на плетень:
Явится тот, кто узнать захочет,
Как воплотится грядущий день.
И пойдёт тогда женщина улицей,
Несхоже удваивая свой лик:
Вот, я отражаюсь дважды, иначе
Возрождаясь с каждой стороны.
Женщина вновь добредёт до берега,
На коленях свернёт своё время, впервые закурив:
Возможно, потушит море и
Пред чужими богами утратит лик.
טוב לאדם
Хорошо человеку, с которым рядом –
В доме его или во дворе –
Те, кто милы
Его слуху и стенам, замыслам и дочерям,
И всем остальным в его покоях.
Однажды к нему придёт другой человек,
Дабы увести его дочь к себе,
И он, как Лаван, произнесёт:
Лучше отдать мне её за этого, чем за другого,
Но ещё лучше ей остаться со мной навек.
А ночью войдёт он к жене,
Со страстями со всеми своими –
Жёны и сны, нараспашку чужие,
Упрямо гасящие его пыл, и где –
В её тела чертогов пустоте.
Другой ночью, на неё он будет лишь
Смотреть, внимая словам её сна,
Что, с её носа слетая, дают ему пищу,
Вдыхают запах его лица
В усталости закрытых покоев.
הראש הזה
Я знаю эту голову тысячу лет.
Она всегда была мила, не кричала, почти не плевалась,
Запретными мыслями не трясла,
И словно мальчик, вцепившийся в пятнашки,
Ворочала мыслями туда и сюда.
Я знаю эту голову.
Она со злодеями не якшалась
И в радости болью не истязала,
Поглаживала глаза волосами
И от огня зажимала нос.
Но сегодня, проснувшись, она закричала:
Чтоб забеременеть, женщине одного раза мало,
Но много ночей собираются в ней семена,
Пока не захватят они её тело.
Жена гладит лысину головы мужней:
Наконец, я в тебе без всяких препон,
Дорогая голова, как моя рука ловит
В плоти твоей то, что не скрылось ещё.
אדם מוכר
Человек продаёт свои вещи,
И всегда оставляет себе одну из ста,
Он идёт во все перевёрнутые места,
Как оборотная сторона ковчега Торы,
И ударяется о детский мяч.
Человек говорит своей жене: Вот ты брошена от меня,
Но не твои волосы, твоя рука, нога твоя,
Но не та ночь, единственная из тридцати.
Вот я – тебе, как будто очки,
Зрение себе присвоившие.
Человек возвращается к жене, входит в дом, говоря:
Я отныне люблю тебя,
Но не твои места,
Я отныне – тебе,
Кроме моих поцелуев, оставленных телом в небытие.
בדיקה
Я не знаю, остановишь ли ты моё сердце
Однажды лаской своей руки,
Как останавливает ребёнок мельницу.
"Я только проверю, насколько исправно
Твоё течение", -- прошепчешь ты.
Моей нечистоты глаза закрыты
Удивлённо от мощи слабости твоей.
Одна из моих голов говорит
Тебе о моей любви,
Другая голова, вечно одна,
Не ведает алгебры ревности.
Нынче отлетает, старея, твоего тела цветенье,
Поверяя свет прокажённый,
Словно ранняя авдала
Субботы преждерождённой.
כבר אינו
Света уже не хватает,
Его силу скорость умчала вдаль,
Его день брюки складывает, как холостяк,
Зрачки отца набухают
От детства, припасённого на день чёрный.
Нежится день в слабом свете,
Всё готово пролиться в теле,
Никаких соков течение
Не пробудить из далёка ночи.
לעולם
Никогда одна половина
Не равноценна другой.
Яблоко, берег морской, поцелуй любимой –
Вот свидетели половинок разновеликих.
Никогда на подъеме слабость
Не догонит силу на спуске,
И наклон с одной стороны
Ног моих не утешит с другой.
Ничто на себя не похоже,
Свой исток презирает мысль,
И часть забывает место своё, как детство.
Даль изгнания из дома
От страха воет пред далью дороги к дому,
И только вечный один безбожник,
Вдруг станет упрямо писать для себя Тору.
יקום
Одночасье мирозданья,
Отказали все часы,
Нет ни утренней усталости,
Ни установленных светом встреч.
Грань мировая ещё не решилась открыться,
Как поучающий сына старик-отец:
Будь же отныне мне только единственным "ты",
И напоследок возьми моё сердце.
רגיל
Нашло же сердце время
Быть органом обычным,
Бояться травмы, как нога простая,
И от прикосновения дрожать, как мышца.
И никогда предчувствие дурное
Не поцелует больше в нём её имя,
Как обычно, зачешется кожа,
И пот будет смыт перед сном, как обычно.
Сердце пульс передаёт и клянётся
Клятвой последней в укромных чертогах его:
Отныне о пощаде не станет просить оно
И к женщине другой не переметнётся.
שברים
Лишь морские капли
Да стекла осколки
Проникают в плоть глубоко.
Остальные утомлённо
Падают далёко.
Твой образ мерит нынче
Тобой взращённые побеги новые моих осколков;
Впервые твои слова,
Быть может, не несут
Твоей красоты печать.
Мой лоб гуляет со мной по берегу,
Кожей извлекая соль из тревог,
Каждый мой орган дышит в своё время,
Дабы перепутались во мне мои годы.
Ещё не упав без чувств,
Человек уже – в поле мертвец,
Он хранит битвы жизни и родины,
Дабы не умереть в одиночестве.
דיבור
Человеческого голоса реченья –
Это только беседа с собой,
И имеющий уши – услышит.
Человеческого голоса реченья –
Это всегда беседа с людьми,
И если душа вдруг услышит – пусть услышит.
И как человек узнает:
Его речь – это только щекотка ума
Или могучий сын его старости,
Рождённый во время великого пира.
נהר
С чего начинается эта река,
С дождя, что, придя, не решился пролиться,
С моря, пролившего семя на берегу,
Так и не отдавшемся ему.
С тех, кто рыдает на речных берегах,
Чтобы мир снизошёл в их промокшие души.
С чего начинается та река,
Что мне перепрыгнуть ещё не трудно,
Чьи новые камни
Ещё не умеют лица омыть водой.
С чего начнётся та река,
Что разделит мой город на берега
И очертит линию огня.
А пока река вскрывает бережно
Посылку, в которой она пришла,
Как осторожный и робкий ребёнок.
נמלט
Мы сберегли одну собаку,
Чтоб слышать её ушами,
Мы сберегли одну лишь землю,
Чтоб укрываться ею.
Собака сбежала, захватив свои уши,
Так и не дослушав детские увёртки,
Земля отказалась покрывать в одиночку
Нашу великовозрастную пустоту.
И вот нас зовут на берег моря
Любоваться чужою страною, шумной и мокрой:
Кто же её голоса останется слушать,
Кто её горницы прахом теперь покроет.
עד יום מותי
Человек сказал в бреду:
Я до самой смерти
Помнил рану эту, вдруг
Снова ожившее сердце.
Я спросил: с каких же пор
Хлопают в ладоши
Умолкнувшему сердцу, всё же
Зовущему ноги бежать за собой,
Точно к первой любви. Я до смерти запомнил.
ניתן
Мостик можно разобрать,
Разберите деревяшки,
И отдайте огню или малышу, карабкающемуся вверх.
Душу можно разобрать,
Человек клянётся ею
И отнимает себя у неё скорее.
И даже ветер, колышущий дерево
На подъёме крутом тропы,
Даже ветер, колышущий душу
На спуске упрямом лжи,
Можно легко разобрать, как и всех,
Разящим глаголом судьбы.
לפני
Трепещут все деянья человека
В преддверии его последней смерти,
Боясь, как будто, вместе с ним исчезнуть,
Подобно всем великим переменам.
На миг один, пред смертью Моисея,
Стал снова Осией Иисус Навин,
Сын своего завтрашнего имени не ведает,
Ведь отец, лежащий на одре пред ним,
Дал ему имя.
Если человек построит дом или возьмёт жену,
Взрастит виноград иль язык оживит,
То всё задрожит – буквы и лица,
Женщины и стены: а вдруг,
Они исчезнут с ним.
И тогда всё, что его крушило иль наполняло силой,
Вдруг заживёт по его мерилу.
ואם לא
Если бы был сотворён человек не на земле,
А в других краях,
Тех, что земли не коснутся,
Иной была бы его беда,
И в день другой был бы и грех.
И тогда, как во время Ноево, всякое крыло
Парило бы одно, невинное,
И пернатыми были б не только птицы.
А пока, всякий, кто в ковчеге оказался,
Должен был решить: он самец или самка,
Иначе его бы стёрло,
Как черту на лике потопа.
И потоп, в конце-то концов,
Пролился на землю водой,
А если б он был песком,
Из него бы построили дом.
Оглавление журнала "Артикль"
Клуб
литераторов Тель-Авива