Ирина Каренина
***
Однажды умрем, однажды умрешь, умру, И где-то в конце нам, вроде, обещан свет. И слезы со щек холодных сотрешь, сотру (Сказать бы про жемчуг – но нет, не похожи, бред). Бессмысленным счастьем наполнено бытие, Болящим насквозь – есть пока что, чему болеть. «Мне хочется в сердце тебя целовать», – поет Печальный мой ангел, поскольку умеет петь, Умеет молчать над ухом и за плечом, Умеет подсовывать буковки ни о чем. И голос его – это мой, только я хриплю, И нечем дышать, и бессмертную жизнь люблю.
***
…И хочется – любви, надежды, А – ни надежды, ни любви. Звезда сквозь сомкнутые вежды Струит сияние твои. На высоте многоэтажки, На подступах к весне – такой Подружке, шлюшке, вертопрашке, Что держит за сердце рукой, И то возьмет, а то отпустит, Прижмет, как скрипочку к плечу. Прошу, прошу, не надо грусти, Пойми, я больше не хочу! А яблони цветут духмяно, И мир весь белым заметен, И скрипка плачет полупьяно, И сон – как жизнь, и жизнь – как сон.
***
Что тебе надо, чужой из чужих краев? Что тебе сердце потрепанное мое? Что тебе каждый мой невеселый взгляд? Эй, не молчи, с тобою ведь говорят!
Но он молчит опять, словно тень и тать, Но у него безделушек не сосчитать: Бусинки, пуговки, ножички в рукаве – Чтоб мою бедную жизнь поделить на две,
Чтобы отрезать, выбросить и забыть, Чтобы мне нынешней больше вовек не быть, А та, кто будет дальше с моим лицом, Не обернувшись, так и уйдет с концом.
***
Не пей, молодка, вин – ни яблочных, ни прочих, Тем более что ты уже не молода, И в глотке – пыль дорог, и день стремится к ночи, И песня у тебя – такая, как всегда. «Разлука ты, разлу…» – нет, хватит, безусловно. Ушедшего прости и сердце обесточь. И черные глаза устало и любовно Пускай глядят туда – в чернеющую ночь.
Отец Евсевий
Он ступает на белый песок ледниковых дюн, Под ногами его – осколки былой войны. Этот мир был когда-то мирным – когда был юн. Человек не помнит, но видит, наверное, сны. Старый пес у ног покашливает, больной, Среди прочей паствы – единственное дитя Одряхлевшее... «Пес этот – всю свою жизнь со мной», – Он лобастую голову держит тепло в горстях, Гладя ласково уши, заглядывая в глаза: «Верный спутник мой на песчаных, седых холмах...» На плечо его опускается стрекоза – Слюдяной пропеллер, игрушка, крылатый взмах, Насекомый ее и беспечный, летучий вид – Все поет, все порхает, а осень уже вот-вот. Человек ее потихоньку благословит – И меня заодно, и дальше в песках пойдет.
***
Кто и зачем распахивает объятия, Тихие слезы льет, как всегда, тайком, Стонет «О Боже...», цедит сквозь зубы «Проклятие!..», «Мама» ли всхлипывает, смахивая рукой Их, милосердно-жемчужные, терпко-жгучие Сладостной влаги капли, соленой, как Море, как огурец, как слова колючие Или бусинки пота – в поцелуе – на кончике языка... Кто ты такой, возникший из сна и воздуха, Ждущий ответа? Я сама пересохшим ртом Только и выговариваю, что: «Господи, Не покидай на свете этом и том...»
***
Валентине Беляевой
- Боль моя, прекрати, Жизнь моя, перестань! Не уходит любовь, Как ее ни тирань. Не увидеть сквозь вьюгу Звезд, бело – словно Рай…
- Проворонил подругу – Так один помирай…
***
Лицо округлое – Буше Такое б выписал! Стесняюсь. Какими ватными клише, Мой друг, я с Вами изъясняюсь!
Гляжу, как неумелый вор (Воркуя мягче, чем голубки), На Вашей юности фарфор, Уже надтреснутый и хрупкий,
На тени будущих морщин: Лет пять – они прочертят кожу. О нежность молодых мужчин! Но нет, я Вас не потревожу.
Вы жили там, где нет войны, И выросли, не голодая. Мы разные смотрели сны, Одни комедии Гайдая.
И если б только я могла, И были общими дороги – Я б на руках Вас понесла, Чтоб вы не разбивали ноги!
Однако, к счастью, не судьба. Поверьте, Вам меня – не надо. Ни седины, ни звезд со лба, Ни слов глухих, ни листопада.
***
За безупречность и наглость меня люби. За тишину и нежность меня люби. За холодок и смех мой меня люби, За полуночные «здравствуйте» и «прощай». За не-звонки, за приезды так редко, за Спешку такси в аэропорт – вокзал, Вечную спешку из пункта А в пункт Б. И за все то, что я не дала тебе.
***
Филифьонки великолепно готовят рыбу И сладкий пудинг, и прочее всякое разное. Ты меня любишь, за это тебе спасибо, Так бывает, впрочем, со многими, это заразно, И я не виновата, наверное. Да и во мне ли дело? Я слишком занята, поглощена своими заботами, книгами, нервами, И никого восторгать не хотела.
Филифьонки часто живут в одиночестве. Так у нас получается; не значит, что нам так хочется.
филифьонка, филифьонка, трали-вали, тили-ти- ли, и рвется там, где тонко, и не дергай, отпусти.
***
…Выпей-выпей. Я тебе никто, Лошадь полумертвая в пальто. В рваненькой перчатке в холода Я тебе – никто и никогда.
Я тебе – всевышнее нигде, Отпечатан след мой на воде, Седина моя – как облака, Мед и яд – с двойного языка.
Улыбаюсь половинкой рта, Левый глаз – пустая чернота, Правый – вспышка красного огня. Кто мне тот, кто потерял меня?
Ты мне – тот, кто будет вспоминать, Умирая, не жену, не мать: Мед и яд, забывчивую речь, Крестовину головы и плеч,
Рук распятье, шепоток во мгле, Злые-злые черные криле.
***
…Все это ничего не значит, И ангел мой в окне маячит, Горит, горит моя звезда, Текут медлительные стансы, Белогвардейские романсы Отпеты раз и навсегда.
И жизнь, не глядя на погоду, Идет в любое время года, И горечь, как портвейн, суха, Хотя пьянит не хуже водки… И петербургские колодки Конвойно-строгого стиха.
***
Зачем вы носите спортивные пиджаки? Зачем я не подойду к вам на расстояние вытянутой руки? И даже в мыслях поближе не подлечу. Зачем вы мне – и я вам – не по плечу? Какие погоды! Все аглицкий сплошь туман! Зачем мне от вас не нужна ни любовь, ни обман? Ах, как вам обидно, ах, как со мной тяжело – Ну что ж, отвернитесь, уставьтесь в ночное стекло, Здесь, в этой кофейне, почти что тепло. А я не люблю ни виски, ни фильмы нуар, У меня нет будуара, и я не приглашаю вас к себе в будуар. Держите дистанцию – скорей я крикну «Лыжню!», Чем позову любоваться собой в стиле ню. Ах, как непригоден ваш опыт с такой, как я! С такой, у которой все, что угодно, перевешивает семья, Провал одиночества, теплый домашний плед… Зачем я вам не гожусь, почему отвечаю «нет», Отчего за моей спиной разгорается свет?
***
Я покупаю сухие груши. Я говорю себе: все пройдет. Я привыкаю – пустой, ненужной Быть на полжизни и год вперед.
Что с того, если нет в мире мира, В сердце – угар окаянных дней… Шалью узорчатой из Кашмира Лягут объятья ночных теней.
Прошлое прожито, даль неясна. И постигается не спеша, Как восхитительно мы несчастны, Как бесконечно суха душа.
Собачье-осеннее
Вот так томит осенняя печаль: Ты чувствуешь, как опадают листья; Ты ждешь, как пес, что, может, кто-то свистнет – И можно будет мчаться с лаем вдаль,
Зачем – не важно. Только чтобы знать, Что ждут тебя, что ты любим и нужен, Что радостно несешься ты по лужам, И жив твой Бог, и не страшна беда.
Как много в нашей грусти от собак И чахлых подоконничных растений… Единственную жизнь живем не с теми, С кем надо бы, а говорим – пустяк.
Ах, люди, вас бегу и к вам я льну! Вы знали бы, когда б вы были зрячи, Как ангелоподобен лик собачий, Как позвоночник вытянут в струну!
Тель-Авивский клуб литераторов
Объявления: |