Вадим Жук

Я ПЬЮ ЗА ВОЕННЫЕ АСТРЫ…

О.М.

Осень Эмильевна, ясно же, чья вы сестрёнка,
Мальчика бледного катит по Невскому конка.
Осень Эмильевна с гордой своей головою,
Катит невзрачный над осеребрённой Невою.
Цельные улица окна в лепных этажах сохранила.
Вот и письмо с берегов невозможного Нила.
Осень Эмильевна, не сберегли нам братишку.
Астр-то! Астр! Как будто бы даже и лишку.
Надо ответить за Принципа и за Богрова,
Вот мы – лишённые чаши, лишённые крова.
Шерри ли бренди, Эмильевна, шари ли вари.
Астры, Морская, Литейный, Дальстрой, Страдивари.

Нам не позволено каприза и кокетства,
Как мог себе позволить Мандельштам,
Речушкою виясь, впадая в детство.
А нам не по строке, не по летам.
Там лижет слово лист, как соль седые лоси,
И верная оса земную ось сосет.
И как его божественно заносит,
И как несет!

* * *
Дело давнее, дело забытое.
Не знал, просто не знал. По невежеству.
Вещи евреев, вещи убитых,
Попали и в драматический театр в Паневежисе.
Вещи убитых играли в пьесах,
Может быть, Ибсена, может быть, Чехова,
Жили, плакали, тряслись от смеха,
В декорациях «Грозы», в интерьерах «Леса».
Просто я очень люблю Литву.
Теперь мне любить Литву непросто.
Видя, спрятанные в забвения траву,
Расширенные от ужаса зрачки Холокоста.

* * *
Разгоняется звон. Достигает до самого горла.
Всё пекутся один за одним в колокольной печи
Золотые блины. Звонаря невозможно пропёрло.
Погоди, Людвиг Ван. Отдохни, не звучи.
Не влюбился ли ты, в черноглазую с ближнего рынка?
Не напился ли ты, что ни к рясе тебе, ни к лицу?
Или ты соревнуешься с рыжим звонилой с Ильинки?
Или просто сегодня решил дозвониться к Творцу?
Если так, колокольщик, то вервие в руки,
Украшай своей медью пробуждение белого дня,
Оглушай! И в каком-нибудь маленьком звуке,
не забудь и скажи про меня, про меня, про меня…

ЧИСТОПИСАНИЕ

Были тонкие волосяные,
И поля, и наклон, и нажим.
А мои-то – хромые, больные,
Вкривь и вкось нарушали режим.
Зря Татьяны Егоровны проседь,
Наклонялась к бездарному мне.
Утверждала коварная пропись,
Что таким я не нужен стране.
Чудо-пёрышки – уточки-ути,
Предрекали мне страшный конец,
Плакал бедный игумен Пафнутий,
Мышкин князь и Башмачкин писец.
И туманились жизни этапы,
Предстоящий не радовал путь.
Раздирали куриные лапы
Беззащитную детскую грудь…
Как-то выжил. Отважный и гордый
Я теперь под поэта кошу…
– Подходите, Татьяна Егоровна,
Я вам книжку свою подпишу…

Сельскохозяйственная техника
Среди полей, среди лесов,
Давай-ка ухни-ка, да эхни-ка,
В сто миллионов голосов.
Там, за Мартышкино, за Стрельною,
Артиллерийский долгий вой.
Часы рассветные, расстрельные,
В хороших валенках конвой.
Обувка с плотной обсоюзкою,
Небось, вода не повредит.
Один глядит глазами узкими,
Другой лежит и не глядит.
Не слышит. Езжено здесь, хожено.
Белы снега, черны грачи.
Убитым слышать не положено,
Хоть вся вселенная кричи.

ПРОСНУВШИЙСЯ

На летном поле не осталось места.
Готовые служить исправно мне
За рядом ряд летательные средства,
Все, на которых я летал во сне.
Бывавшие в больших аэропортах,
Мои инициалы по бортам.
Заправлены, почищены, притерты
К мужским, высоким, детским небесам.
Теснит виски. Сжимает, как оковы,
Больную голову чужой ненужный шлем.
Скорее мимо. К выходу. Какого
Мне дьявола лететь? К кому? Зачем?

* * *
Мы потерялись. Раньше впереди
Маячил коммунизм. Кривой, нелепый
Со сломанной и проржавевшей скрепой,
Но что-то сдуру шевелил в груди.
Стоял безумный мальчик на часах.
В лесу метался Данко полуголый,
Размахивал сожженной средней школой
И повисал на горьковских усах.
На выпускной повязывали бант.
Скакал Корчагин в роли Ланового,
Болконский выпивал у Броневого,
Но добирал в гаштете «Элефант».
Потом Лолита Гумберту дала
Почувствовать себя сверхчеловеком,
Эдит с Марлен, прикрывшись прошлым веком
Испуганно глядят из-за угла.
Всё кончено. Как царь глядит с афиш,
Любой винтом раскрученный подсвинок.
И очумелый чаплинский ботинок
Грызьмя грызёт компьютерная мышь.

* * *
Не кресла на курортных островах,
А вшей давили в швах да головах,
Да падали в окопах и во рвах.
Не уезжали к дальним рубежам,
А по ножам ходили, по ежам.
За солью по соседним этажам.
Журнал переплетали «Новый мир»,
Теснились в безобразии квартир,
Изобрели и ели комбижир.
В кровать ложились за полночный час,
К семи уже горел на кухне газ,
Как, вообще, они зачали нас?
Гордились, что пальто из ГДР,
Не знали, что такое БТР,
В отчётах назывались ИТР.
Они могли бы птицами летать!
Но даже не желая их топтать,
Им время не дало ни быть, ни стать.
На лермонтовский небосвод взгляни,
Роняет август звёздные огни.
Взгляни на небо – это всё они!

НАСТОЯЩИЕ ПОЭТЫ

Они про Путина не пишут –
Чего мараться?
У них стоит скрипач на крыше,
Играет Брамса.
А у меня стукач в парадном
С прицельным цейсом,
И ворона просить пора бы –
Ты, мол, не вейся.
Ну, может, крутовато взял –
Пока не вьётся.
Но не писать, увы, нельзя.
И остаётся
С кривой улыбкою внимать
Тому, кто краше,
И каждый день не забывать
Таскать парашу.


 

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива