Пассажир ночного автобуса смотрит в окно. Он видит огни, прохожих, стены с вывесками. И это значит, что окно - прозрачно.
Но он видит и себя, видит салон автобуса, видит других пассажиров, видит, наконец, противоположное окно, а в нем - огни, стены с вывесками, прохожие... И это значит, что окно - зеркально.
Но если он смотрит внимательно, он видит царапину на стекле, налет грязи, застывший пузырек воздуха, он может оценить толщину стекла и его крепость.
Литература подобна окну автобуса. Через нее можно познавать внешний мир (прозрачность), а можно себя (зеркальность). И еще при желании можно познавать внутреннее строение самой литературы.
Поговорим о замечательном афоризме Воланда: "Рукописи не горят". Это высказывание оторвалось от породившего его текста, стало крылатым.
Не беремся полностью объяснить, в чем его сила. Но одну частную причину укажем. Сразу вслед за произнесением афоризма следует его зримое подтверждение: появляется восстановленная рукопись. Воланд восстановил рукопись! "Всесилен, всесилен!" - восклицает Маргарита. Рукопись сожгли, но она восстановлена, и потому - "рукописи не горят".
И только одна маленькая ложка дегтя, только одна. Жаль, но мы вынуждены ее добавить: рукопись восстановлена не полностью.
Какой, собственно, роман написал Мастер? Как он называется? Сколько в нем глав, каковы их названия, порядок следования и, наконец, где тексты глав?
Название романа неизвестно. Как неизвестно название написанной Иваном Бездомным поэмы об Иисусе, и имя автора неизвестно. Или, если угодно, его имя - Мастер.
Но какова природа этой неизвестности? Не является ли неизвестность результатом умышленного сокрытия?
"Она гладила рукопись ласково... и поворачивала ее в руках, оглядывая со всех сторон, то останавливаясь на титульном листе, то открывая конец".
Ах, значит, есть титульный лист? А на нем, как положено, имя автора и название романа? Надо полагать. Но прочесть это нам не дано.
Желтый, в дешевом издании,
Будто я вижу роман.
Даже прочел бы название,
Если б не этот туман.
В стихотворении Анненского речь идет о сне. Что ж, давайте продолжим аналогию со сном. Спящему кажется, что он вот-вот прочтет название. Оно есть, но прочесть его пока что не удалось. Туман мешает.
На деле же названия нет. А туман нагнан исключительно для того, чтобы у спящего была благовидная оправдательная причина, почему он не прочел название.
То же и с титульным листом романа о Пилате. Лист - пуст.
Но если он пуст, то как же этого не видит Маргарита? А очень просто. Структурное сознание - сознание высокого уровня (а, значит, невидимое) прокралось в сознание Маргариты и создало там "слепое пятно" невнимательности. Маргарита, может, и видит, что титульный лист пуст, но не придает этому значения.
"Ах, помню, помню! - вскричал Иван. - Но я забыл, как ваша фамилия!" Ах, как кстати забыл Иван фамилию собеседника! Собеседник, видите ли, отказался от своей фамилии, не хочет ее называть, вот поэтому забывчивость Ивана очень, понимаете, кстати. И забывчивость Ивана, и невнимательность Маргариты индуцированы, наведены структурным сознанием.
Формально в "Мастере и Маргарите" лишь две главы вставного романа: "Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа" и "Погребение". Глава "Понтий Пилат" - это рассказ Воланда литераторам, глава "Казнь" - пересказ кем-то (повествователем?) сна Ивана. При этом ясно, что на самом деле это никакой не сон. Например, известно, что в настоящем сне спящий не может читать мысли людей, снящихся ему. А вот Ивану "снятся" мысли Левия Матвея.
Но, поскольку стилистически главы "Понтий Пилат" и "Казнь" соотносятся с главами "Как прокуратор..." и "Погребение", и все четыре резко отличаются от всего остального текста - то мы, так и быть, не будем мелочными. Будем считать, что все четыре главы принадлежат вставному роману и расположены в нем в том же порядке, что и в объемлющем, то есть в "Мастере и Маргарите".
Прекрасно. Но вот с названиями вставных глав такой идиллии уже не будет. В самом деле: роман состоит из двух частей. Нумерация глав сквозная. Номера глав образуют единый числовой ряд, и здесь неважно, относится глава к объемлющему тексту или ко вставному. Но в таком случае то же самое должно иметь место и для названий глав. Иными словами, названия всех глав образуют единый текст одного (первого) уровня и, стало быть, все принадлежат объемлющему тексту!
А теперь обратим внимание на явление, возникающее всякий раз (а всего четыре раза), когда очередной массив вставного романа погружается в объемлющий текст.
1. Воланд начинает рассказ о давних событиях в Ершалаиме: "все просто: в белом плаще
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОНТИЙ ПИЛАТ
В белом плаще с кровавым подбоем..."
Нет, не все просто: почему Воланд пропустил заглавие? Мы помним, что заглавия романа о Пилате принадлежат объемлющему, а не вставному тексту. Стало быть, глава, рассказываемая Воландом (ведь он рассказывает главу из романа!) имеет, скорее всего, другое название.
Пусть другое, но ведь имеет! А Воланд его пропустил. Разумеется, Воланд волен рассказывать с любого места, и никто ему не указ, но все-таки сделаем для себя зарубку: заглавие пропущено.
2. Повествователь начинает описывать сон Ивана: "и снилось ему, что солнце уже снижалось над Лысой горой...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КАЗНЬ
Солнце уже снижалось над Лысой горой..."
Опять заглавие пропущено. А ведь мог повествователь написать что-то в таком роде: "и снилась ему казнь. Да, снилось ему, что солнце уже снижалось над Лысой горой".
И опять-таки: никто повествователю не указ, но все же, все же, все же... Вторая зарубка.
3. Маргарита читает уцелевший фрагмент сгоревшей рукописи: "...тьма, пришедшая со Средиземного моря...
Маргарите хотелось читать дальше, но дальше ничего не было, кроме неровной угольной бахромы".
Правильно. Лист обгорел снизу, и дальше - бахрома. А вот сверху он вроде бы не обгорел, и непосредственно перед словом "тьма" должно находиться название главы, а Маргарита его пропустила. Впрочем, возможно, что название находилось на предыдущем листе (титульном листе главы), сгоревшем полностью. Возможно. Все возможно. А мы, на всякий случай, сделаем третью зарубку.
4. Маргарита читает восстановленную рукопись: "и сколько угодно, хотя бы до самого рассвета, могла Маргарита шелестеть листами тетрадей, разглядывать их и целовать и перечитывать слова:
- Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город... Да, тьма...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
КАК ПРОКУРАТОР ПЫТАЛСЯ СПАСТИ ИУДУ ИЗ КИРИАФА
Тьма, пришедшая со Средиземного моря..."
Ну, а теперь-то почему Маргарита пропустила название? Четвертая зарубка.
Да, беда с этими рукописями: как не до конца они сгорают, так не до конца и восстанавливаются. Причем если наибольшее сопротивление огню оказывает текст нулевого уровня, то наибольшее сопротивление восстановлению оказывают тексты высших уровней: названия глав, название всего текста, имя автора. Может быть, так происходит потому, что тексты высших уровней составляют как бы покрытие основного текста, и потому сгорают первыми и невосстановимо?
А может быть, текстов высших уровней и не было? Может быть, Мастер выполнил то, что хотел, но не посмел сделать манновский Серенус Цейтблом - написал текст без разделителей, одним потоком?
О нет, прокуратор, не так. И огонь тут ни при чем, и Мастер написал все как положено. Но структурное сознание знало, что тексту Мастера предстоит быть погруженным в некий объемлющий текст и, стало быть, подвергнуться уплощению. Вот оно и провело уплощение. И проследило, чтобы нигде никакой фрагмент уничтоженных текстов высших уровней не всплыл.
"Это была какая-то глава из середины романа, не помню какая". Конечно, Мастер не помнит: структурное сознание знает свое дело. И в тот момент, когда Воланд восстанавливал рукопись, оно, "стоя за его спиной и выглядывая из-за плеча", позаботилось о том, чтобы был восстановлен лишь нулевой уровень.
И Воланд, всесильный Воланд, не заметил подлога! Ибо он, при всем своем могуществе, всего лишь персонаж нулевого уровня, к тому же не получивший - в отличие от того же Цейтблома - филологического образования.
Теперь мы знаем, что не сожжение виновато в отсутствии высших уровней романа о Пилате. Но оно, сожжение, выполняет маскировочную функцию. Если у читателя возникают вопросы; "Почему вставной роман дается фрагментами?", "Почему у вставного романа нет названия?", то подсказывается ответ: потому, что он был сожжен. Сожжение - это ширма, за которой прячется структурное сознание.
У сожжения есть и скрытая сюжетная функция: уничтожение улики. Ведь в доносе Алоизия Могарыча упоминается "нелегальная литература", а ею может быть только роман Мастера - ведь именно им интересовался Алоизий. Благодаря тому, что улика уничтожена, Мастер отделывается лишь тремя месяцами заключения.
А все-таки: почему вставной роман распался на три массива?
Ну, во-первых, потому, что нужно по возможности соблюдать единство места и времени, и каждое такое единство оформлять в отдельную структурную единицу. Во-вторых, потому, что это помогает избежать дурацких ляпсусов, вроде такого:
"Было около десяти часов утра.
Солнце уже снижалось над Лысой горой..."
В десять часов утра солнце поднимается, а не снижается. Последняя фраза главы "Понтий Пилат" и первая фраза главы "Казнь", будучи поставлены рядом, выглядят странно, и потому их надо разнести по разным главам, да и сами главы отодвинуть друг от друга. А раз главы друг от друга отодвинуты, то мотивировка появления в них вставного текста должна быть у каждой своя: в одном случае что-то рассказывает Воланд, в другом - что-то снится Ивану.
Как видим, потребности структурного сознания обеспечиваются сюжетными ходами. Структурное сознание выше сюжетного!
Из школьного курса алгебры мы помним выражение: "привести к виду, удобному для логарифмирования". И теперь можем ответить на вопрос "Зачем горят рукописи?"
Рукописи горят, ветшают, пересказываются дословно или "близко к тексту" и претерпевают прочие неприятности и метаморфозы, чтобы в конце концов принять "вид, удобный для логарифмирования", то есть для погружения в объемлющий текст.
Рукописи умирают, чтобы возродиться.
"Смерть для жизни новой".