И вот кто-то плачет,
А кто-то молчит,
А кто-то так рад,
Кто-то так рад...
В. Цой
Наверное, мы просто заигрались. И игра-то была незамысловатая - догонялки с водящим, роль которого передавалась хлопком по спине - не футбол там какой-нибудь, а вот поди ж ты - заигрались прямо у крыльца корпуса и забылись - и Равиль забыл, что он один из самых сильных пацанов в отряде, и Валька Зенов, Зен по-простому, забыл, что он как бы при Равиле и что несолидно им вроде уже играть в такие детские игры, и Витька забыл, что не может он дать ни Равилю, ни Зену, а они ему - могут, да и еще много кто может Витьке дать, а он - никому. Но Витька забыл обо всем и об этом тоже, и был он в ту минуту водящим, и, догнав весело убегающего Равиля, уже достал его почти, но в последний момент споткнулся и, падая в пыль, с хохотом сдернул с Равиля его полосатые шорты. Вместе с трусами.
Все замерли, наступила тишина. Медленно оседала тонкая пыль, поднятая нашими кедами. Равиль, красный, со сжатыми до белизны губами, торопливо натягивал шорты. Витька начал было вставать - он еще улыбался, он думал, что игра продолжается, но, увидев лицо Равиля, увидев сжавшего кулаки Зена, увидев наши лица - испуганые, равнодушные, злорадные - Витька понял, что он наделал, и страх сковал его, и он так и остался полулежать на утоптаном пятачке. Зен уже был близко, уже и ногу занес для удара, и Витька уже поднял на него умоляющие глаза и рукой прикрылся - но тут на крыльцо вышла Таня, вожатая. Зен остановился, опустил ногу, а Таню тут же окружила стайка девчонок, и Ирка, самая красивая в нашем отряде, стала торопливо что-то говорить Тане - конечно, рассказывала про Равилев позор, который видела она и все, кто был на территории. Таня повернулась к нам - но все было уже в порядке: Равиль оделся, Зен стоял рядом и что-то тихо говорил ему, и вся их компания - крепкие бойкие пацаны, собрались вокруг, и Витька уже встал и с излишней тщательностью стряхивал пыль с трико.
- Ребята, что там у вас случилось? - спросила вожатая.
- Все нормально, Таня! - крикнул Зен. Она кивнула и отвернулась. А Зен, приобняв Равиля за плечи и уводя его за угол корпуса, бросил Витьке:
- После отбоя поговорим.
А Равиль просто посмотрел на него. Молча и зло.
Пацаны расходились, бросая на Витьку красноречивые взгляды. Он стоял и не знал, куда деваться.
- Пойдем водички попьем, - сказал я ему. Когда мы оказались у фонтанчика, где никого не было, он спросил:
- Васек, что же теперь делать?
Голос его дрожал.
Я пожал плечами. Пить Витька не стал, и мы просто сели на бревно.
- Может, мне сбежать? - спросил он.
Я хмыкнул. Сбежать... Казалось бы, чего проще - забор в лагере невысокий, дежурные только на воротах - Центральных и Малых, десять минут по тропинке через лес - и ты на шоссе, а там остановка 247-го, который идет прямо в город... Но Витька и сам прекрасно знал, что последует за побегом : скандал дома - ведь путевка досталась с трудом и не бесплатно, возвращение на следующий день в лагерь, здесь - проработка у истеричной беременной Зойки - старшей пионервожатой, потом выговор перед строем отряда, и - все та же палата, и отбой, а потом...
- Позвони от директора домой, попроси, чтобы забрали, - сказал я, чувствуя сам всю глупость подобного предложения.
Витька помотал головой, глядя в землю.
- Не. Мать раньше родительского не приедет, она всегда допоздна работает.
- А отец?
- А отец, если узнает, в чем дело, скажет - сдачи дай. Да и не позвонишь от Палыча...
Палыч - пузатый красноносый директор, которого мы видели по утрам на подъеме флага и в столовой за директорским столиком в компании раздувшейся Зойки, длинного завхоза и прочего начальства. Независимо от меню, для них всегда в отдельном чайнике был готов ячменный кофе с молоком, да и порции подавались - не сравнить... И невозможно было себе представить, что Палыч разрешит позвонить из своего кабинета какому-то Витьке из второго отряда, и зачем? - чтобы того домой забрали...
- Тогда жди родительского, - сказал я, - Четыре дня осталось, - попытался я подбодрить его.
- Четыре дня... - как эхо, повторил Витька.
Сегодня понедельник, а родительский день - суббота. Осталось четыре дня и пять ночей. Это совсем немного, если ты просто соскучился по дому и тебе тоскливо в лагере. И это бесконечно долго, если с тобой пообещали разобраться Равиль, Зен и их друзья.
Вообще-то разбирались у нас в отряде часто. Поводом могло послужить что угодно - например, однажды, играя в футбол, я нечаянно толкнул Равиля. Чтобы разобраться со мной, он не стал ждать отбоя или хотя бы конца игры, а сразу ударил меня в солнечное сплетение. Ну да это были мелочи - позадыхался пару минут, поболел живот немного - и отдыхай себе дальше. С Витькой же все было намного серьезнее...
Я не знал, чем ему помочь. Были мы с ним не то что друзья - просто кровати рядом стояли, встык - да и не говорили у нас в лагере “дружить”, а - “ходить”. Мы с ним “ходили”. Потому что нельзя смотреть, как бьют твоего друга, и не заступиться. А заступаться не полагалось - “двое в драке - третий в сраке” - так говорили. А за того, с кем “ходишь”, заступаться вроде бы не обязательно.
Был, в принципе, еще один выход, о котором сказал бы Витькин отец - дать сдачи. Но такого я тоже не видел ни разу. Сдачи мог бы дать Зен, например, или Равиль, но их никто не трогал, а между собой они редко ссорились. Ребята же вроде меня или Витьки даже и думать об этом не могли, потому что знали: стоит ударить кого-то из сильных, и этот твой удар, сдача в ответ на будничный пинок или затрещину будет единодушно воспринят всеми как нападение, как первый удар, и тогда уже он будет защищаться и покажет все, на что способен, чему научили его большие пацаны во дворе и опытный педагог-тренер в секции самбо, а ты будешь валяться на земле и видеть только кеды и сандалии стоящих в кружок зрителей, и рубашка твоя будет в пятнах крови... А потом про тебя скажут, что ты борзый. А борзым всегда достается.
* * *
Андрей еще раз окинул взглядом отряд, шумно рассаживающийся по четверо за каждым столиком. Вроде все на месте, и всем всего хватило... Хлопотный день заканчивался, кажется, без происшествий. На весь второй отряд их было трое - он и Татьяна с Педагогического - вожатые, и Вера Петровна, воспитательница - тетка неплохая, но с ребятней обходится круто - завуч, хоть и на пенсии, школьная закваска. Сегодня она уехала в город, и пионеры держались более расковано, чем обычно - вожатых они, в общем, считали за своих, даже дисциплина позволяла называть их только по имени, без отчества - какая уж тут субординация... Но Андрей и Таня неплохо справлялись и без Веры Петровны - все-таки почти половина смены уже позади, отряд сдружился, да и на должности командира и звеньевых вожатые поставили ребят покрепче и пошустрее - того же Ниязова Равиля, например, и когда вчера вечером Андрей пообещал, что если завтрашний день пройдет без ЧП, то будет отряду поход на речку - парни поняли все правильно и мигом приструнили не в меру расшалившихся товарищей - кому просто кулаком погрозили, а кому и подзатыльник отвесили. Андрей не видел ничего плохого в том, чтобы ребята призывали друг друга к порядку - на вожатских курсах им много рассказывали про “самоуправление”, про обязательное наличие потенциальных лидеров в каждом коллективе, и Андрей чувствовал, что в своем отряде они верно определили этих самых лидеров и дали им возможность проявить себя. По крайней мере, думал Андрей, так лучше, чем самому загонять пионеров в строй пинками под зад, как это делает Сурен, вожатый из третьего, за что его и прорабатывал Палыч на прошлой планерке...
Андрей сел за столик напротив Тани - вожатым накрывали всегда чуть в стороне от отряда.
- Ну, - спросил он, - что у нас сегодня - опять рыба с картошкой?
- А ты думал? - ответила Таня. - Вот у меня подруга в Артеке вожатой была, так она рассказывала...
Андрей ковырял вилкой в пережареном минтае, слушал, чем кормили прошлым летом в Артеке, смотрел на Таню и думал, что сегодня, наверное, ему представится неплохой шанс. Таня ему, в общем-то, нравилась - простоватую ее внешность и веснушки вполне компенсировали статная фигура, высокая грудь и роскошные белые ноги. Иногда ему казалось, что он испытывает к ней почти такой же трепет, как в свое время к Алене. В Алену Андрей влюбился на первом курсе, через полгода они стали любовниками, и связь эта продолжалась почти год, и были в ней и страсть, и по-детски наивная верность, и мечты, мечты... Правда, Андрея насторожило то, что Алена слишком быстро начала заводить разговоры о свадьбе, о будущей семейной жизни, стала то и дело произносить это пугающее любого студента слово - ребенок... Наконец, когда она стала прикидывать фасон подвенечного платья, Андрей порвал с ней, после чего стал относиться к однокурсницам и прочим подругам по-мужски, то есть потребительски - как к мягким, удобным предметам для постельных упражнений. Но Таня подкупила его не только ногами и грудью - почему-то ему показалось, что их отношения могут пойти дальше банального “перепихивания”, если, конечно, Таня не станет сходить с ума по скорому браку. Но для начала, разумеется, нужно было именно “перепихнуться”. И, чувствуя, что Таня поглядывает на него с интересом, Андрей лихо командовал отрядом на строевой - ведь Таня смотрит, демонстрировал пацанам на зарядке подъем-переворот на турнике - конечно, если Таня видит, рассказывал ей анекдоты и универские байки, подавал галантно руку... И вот наступил сегодняшний день. Вера Петровна, следившая заодно, не подают ли вожатые пионерам дурной пример, уехала до завтра. Целая ночь и две комнаты в корпусе - Андрея и Тани с Верой Петровной - были в их распоряжении. И Андрей уже знал, что сегодня он решится, и все в нем замирало в предвкушении победы...
Отряд заканчивал ужинать. Ребята и девчонки сдавали грязные миски в окошко мойки и тянулись к выходу. За окнами столовой начинало темнеть, на танцплощадке взревывала музыка - проверяли исправность динамика.
- Пойдем, потанцуем? - предложил Андрей.
Таня засмеялась - вожатые не танцевали, а только следили за порядком, но побыть вместе летним вечером среди музыки и веселья все равно было здорово, пусть даже и не танцуя.
Таня пошла к выходу, Андрей следом, любуясь ее гладкими икрами. Как и девчонки в отряде, Таня носила пионерский галстук и короткие юбки, но, в отличие от двенадцатилетних пионерок, ей было что показывать...
* * *
Сегодня были танцы. В лагере всегда так: день танцы - день кино. Лучше когда кино, понятное дело. А на танцах заняться особо нечем. Танцует только первый отряд, большие, и малышня. А всем остальным разве придет в голову дрыгаться? Вот и в этот вечер мы просто слонялись вокруг танцплощадки, возвышающейся на задах клуба. На стене висел покрытый серебрянкой матюгальник, из него неслась пенсня за песней. Радиоузел наш работает не только по вечерам - подъем трубит запись горна, а дальше ставят пионерские песни, и хор выводит звонкими голосами про Пионерию и Комсомолию, про детство и юность, неразлучные всегда, и солнце красит розовым слепые гипсовые фигуры на аллеях, и в сортире остро пахнет хлоркой... А вечером набор совсем другой: электрогитары завывают о любви, Пугачева выкрикикает про короля, и, наконец, гвоздь программы - заграничная и, говорят, запрещеная группа “Чингисхан” с песней “Москоу, Москоу”.
- А знаете, о чем они поют? - шепотом говорил всезнайка Юрик Горлов, -
“Москоу, Москоу,
Закидаем бомбами,
Будет вам Олимпиада,
Ха-ха-ха-ха-ха! “,
вот!
Юрику верили - мать у него работала в столовой и жила тут же, в хозкорпусе, но Юрику полагалось ночевать в отряде, хотя тумбочки своей у него не было, только койка, и это говорило об его особом положении. Юрик проводил в лагере по три смены, и уж он-то, наверное, точно знал, что за записи крутит радиоузел.
Под “Чингисхан” танцевалось особенно весело. На дощатом помосте с грохотом прыгали длинные пацаны и девки из первого отряда - последний поток в лагере, скоро в комсомол. Девчонки смеялись и поводили плечами, пацаны крутились вокруг них, секли друг за другом, кто кого пригласил, кто на кого посмотрел... Потом ходили группками в домик дальнего сортира, разбираться. У этих верховодил Матроскин - мускулистый пацан в тельняшке. Позавчера, перед отбоем, я видел в сортире, как он хлестал по щекам какого-то длинного, на голову выше его, парня. Парень стоял, опустив руки, и бубнил между ударами:
- Ну че ты, ну харе, ну кончай...
Видно, приборзел, за то и получал.
На лавочках вокруг танцплощадки сидели воспитатели и вожатые, следили за порядком. По траве неподалеку прохаживался лагерный мент - прыщавый мужик, надевший форму по случаю танцев. Мент гонял в основном местных. Местные - пацаны и девчонки из поселка, который начинался сразу за бетонным забором лагеря, просачивались на территорию, привлеченные музыкой, и тоже пытались попасть на площадку. Мент их не пускал. Узнать их было легко - загорелые, небрежно одетые, даже не пытающиеся спрятать тлеющие сигареты. В ответ на окрики вожатых они хохотали, и только ментовская форма могла их припугнуть. У девчонок на куртках блестели английские булавки. Юрик говорил: сколько булавок - столько раз она это... ну, с пацанами... и Юрик употреблял матерное слово. Иногда булавок бывало много...
Мы, конечно, не танцевали. Бегали вокруг клуба, по аллеям и между кустами, ловили желтых жуков-нахлебников. Потом их можно было бросить в таз с кипятком в ногомойке, но там они умирали слишком быстро, гораздо интереснее было подбрасывать их по одному в муравейник - был у нас один у забора...
Витька бегал вместе со всеми и даже веселился, но иногда его лицо становилось каким-то отсутствующим - видно, он вспоминал, что близится отбой. Помнили об этом и остальные. Юрик шепнул мне:
- Ну и будет сегодня в палате...
- Может, все-таки сказать Андрею? - предложил я.
- Ты че, дурак? - укоризненно посмотрел на меня Юрик, - тебя тогда потом вообще...- и Юрик сказал матом. Он много таких слов знал...
* * *
В палате горел свет, и чернели незанавешенные окна. Кровати были еще заправлены как положено - со второй простыней по диагонали, но на них уже разрешали садиться - до отбоя оставалось совсем чуть-чуть.
Пятнадцать кроватей оставляли в палате лишь узкий проход, да оцинкованный таз стоял у двери - в него полагалось ссать ночью, так как корпус запирали. К утру он наполнялся и стоял зловонный, с пеной по краям, и двое дежурных осторожно выносили его, стараясь не качнуть и не облиться, а все, глядя на них, прикалывались... Сейчас он был еще пустой, и о него звонко спотыкались пацаны, возвращающиеся из сортира.
Витька сидел на кровати, не раздеваясь. Да и никто не раздевался, всем было интересно, все ждали. Равиль, Зен и Володька-командир сидели на Ренатовой кровати у окна, переговаривались, изредка поглядывая в нашу сторону.
Пришел Юрка, уселся, зазвенел сеткой.
- Пацаны, блин, прикол. Щас в сортире раз, двое с третьего отряда стоят у кранов и водой поливаются, и тут мент заходит, а они его не заметили, понятно? Так он им каждому по башке ка-а-ак даст, у них панамки так на пол и полетели, а там, на полу - вода, ссаки... Я прикололся...
В палату заглянул Андрей.
- Ребята, вы почему еще одетые? А ну-ка, три-шестнадцать: чтобы через две минуты все лежали! Володя, давай-ка, командуй!
Володька, здоровый, но почему-то не злой пацан, поднялся в своем углу и крикнул:
- Ну-ка, все-е, бы-ы-ыстро!
Его друзья захихикали. Кое-кто принялся стаскивать рубашку или разуваться.
- Все, укладывайтесь в темноте, небось, не промахнетесь, - сказал Андрей и щелкнул выключателем. Теперь в палату попадал лишь свет из матового окна на крытую веранду и из окошка в белой больничной двери.
- Андрей, да ты иди, - крикнул звеньевой Равиль. - У нас тут все нормально!
- Ну смотрите, - сказал Андрей, - пока что поход на речку вы заслуживаете, - и остановился у самой двери, у кровати Олега, ответственного за стенгазету, стал ему что-то тихо говорить. Я видел, как Витька смотрит на фигуру Андрея, темнеющую на фоне окна - ему так хотелось, чтобы тот не уходил, чтобы задержался как можно дольше - но Андрею больше нечего было у нас делать, ведь все было в порядке, и он вышел на веранду, и дверь за ним закрылась. Было слышно, как шумят в соседней палате, как доносится смех от девчонок, а у нас уже стояла напряженная тишина.
В проход вышли несколько человек - Равиль, Зен, Володька, ребята с соседних кроватей, и в полумраке прозвучал голос Зена:
- Иди-ка сюда, Витястый.
* * *
Таня сидела перед круглым маленьким зеркальцем, в которое даже лицо можно было рассматривать только по частям, и торопливо красила губы. Приближался отбой, пора было идти помогать Андрею укладывать отряд и, как всегда, еще где-то с час сидеть на веранде, чтобы убедиться, что все спят, а потом... Сегодняшний вечер будет необычным, и Таня чувствовала это. Андрей вряд ли упустит такой шанс, а она не должна упускать Андрея. За плечами у Тани уже было три курса Педагогического, и за это время она утратила не только невинность, но и массу предрассудков, которые вырастил в ней провинциальный городок, откуда она была родом. Приезжая туда, Таня почти физически чувствовала, как тесно ей на этих одноэтажных улочках, как скучно с бывшими школьными подругами - беременными женами слесарей и шоферов. И с ужасом представляла она себе возвращение в родную школу - пусть и в качестве учительницы. Был один выход, но он только на первый взгляд казался простым…
С первым парнем ничего не вышло - его смелости хватило только на то, чтобы испортить Таню. Да и никто из остальных немногочисленных Таниных приятелей никак не тянул на роль будущего мужа - Таня и была-то с ними в основном для того, чтобы не забыть, как это делается. И вот появился Андрей, и Таня вдруг почувствовала, что на этот раз ей может повезти. Как-то все удивительно сошлось: был Андрей и городской, и симпатичный, и спортивный, и так мило, ненавязчиво за ней ухаживал, без “баблапа” в первый же вечер, и было с ним интересно и весело...
Поэтому, когда Таня узнала, что Вера Петровна уезжает с ночевкой, она уже знала: если Андрей решится, то и она сделает этот шаг.
И вот, после танцев, Таня оставила Андрея на некоторое время одного с отрядом, а сама уединилась, чтобы приготовиться. Быстренько помылась в тазу - особенно те места, что могли пригодиться ночью, одела самую короткую из своих юбок, подкрасилась... Она не могла увидеть себя в зеркале во весь рост, но знала, что выглядит соблазнительно. И она прочитала это в восхищенных глазах Андрея, когда вышла на веранду и нашла его там одного - отряд уже улегся в темных палатах.
- Ну, Татьяна, ты сегодня вообще, - улыбнулся ей Андрей. - Садись, заступаем на вахту.
И они устроились на низкой скамейке напротив дверей всех четырех палат. Когда Таня садилась, юбка поднялась еще на несколько сантиметров, но она не стала поправлять - так было даже лучше.
Андрей дотянулся до выключателя и оставил гореть только одну лампочку в дальнем конце коридора. Наступил интимный полумрак.
* * *
Витька стоял перед Равилем, не зная, куда девать руки. За Равилем толпились остальные. Все, кто непосредственно в процедуре не участвовал, смотрели, свесившись через спинки кроватей. И я вместе с ними. Глаза уже привыкли к полумраку, и я видел лицо Равиля - узкие злые глаза, желваки на скулах. Лица Витьки видно не было, он стоял ко мне спиной.
- Ну че, ка-а-азел, - тихо сказал Равиль, - борзый, да? Дескать, бич, да? - при этом он медленно двинулся на Витьку, несильно толкая его в грудь расслабленым кулаком. Витька стал отступать.
- Равиль, слышь... Ты извини... - голос его дрожал.
- Извини-и, - противным голосом передразнил Равиль. - Извиняться будешь дома перед мамой, понял? - и стал бить его уже со всей силы, в плечи. Я знал такой удар - это было очень больно. Витька вздрагивал и пытался закрыться руками.
- Руки опусти, я сказал, - прошипел Равиль, - Зен, ну-ка подержи его, он тут, блин, руки поднимает!
Зен подскочил к Витьке сбоку, схватил за запястья и так держал, не сопротивляющегося, а Равиль, хэкая, бил его в грудь и в плечи, но не в лицо - то ли откладывал на потом, то ли не хотел оставлять следов. Наконец он ударил Витьку в живот, особенно сильно. Тот застонал, согнулся, ноги у него подкосились, Зен его не удержал, и оба они упали на грядушку ближайшей кровати. Кровать с грохотом сдвинулась, и через секунду Олег, стоящий у двери, подал наш обычный сигнал опасности, крикнув:
- Тазы!
* * *
На веранде было тихо. Андрей сидел, обняв Таню за талию, а правая рука лежала на ее коленях. При этом они болтали вполголоса о пустяках, делая вид, что опасное сближение их тел - процесс случайный и, в общем-то, не стоящий внимания.
- Мне сегодня девчонки рассказали, - говорила Таня. - Пономарев с Ниязова на улице трусы снял.
- Он что, голубой? - пошутил Андрей. Посмеялись.
- Да нет, просто баловались.
- Ну и что Ниязов?
- Да ничего. Пономарев-то, наверное, извинился, и все. Он мальчик вежливый...
- Ну и ладно... - рука Андрея продвинулась чуть выше. Уже настало время поцеловать Таню, но он боялся, как бы кто из не заснувших еще пионеров не выглянул в коридор. А вести Таню в свою комнату было вроде рановато.
Вдруг они услышали, как во второй палате кто-то сдвинул кровать, потом будто что-то упало на пол.
- Я пойду посмотрю, - сказал он Тане, с сожалением отпуская ее, мягкую и теплую. Чтоб вы провалились, подумал он, подходя к двери. Услышав сдавленый крик: “Тазы!”, он удивился - при чем тут какие-то тазы? - и вошел в темную палату.
* * *
Олег едва успел шмыгнуть под свое одеяло, не раздеваясь, как в палату шагнул Андрей. Зен уже поднялся, и только Витька полулежал на полу, судорожно хватая ртом воздух - точный удар Равиля сбил ему дыхание.
- В чем дело? - грозно спросил Андрей. Увидев, что кто-то лежит на полу, он щелкнул выключателем. От яркого света все зажмурились.
- Пономарев, ты почему лежишь? Володя, что происходит? - обратился вожатый к командиру отряда.
- Андрей, мы сейчас все объясним, - ответил вместо него Зен. - Вот этот, - он презрительно ткнул пальцем в пытающегося встать Витьку, - сегодня с Равиля штаны стащил, при девчонках, при всех! Вот мы его и наказываем. Разве мы не правы?
Андрей растерялся. На вожатских курсах никто и словом не обмолвился о подобных ситуациях, и он понятия не имел, что должен делать педагог в таких случаях. С одной стороны, он понимал, что, по идее, это безобразие необходимо пресечь - по крайней мере, так поступила бы Вера Петровна. Но это значило - торчать чуть ли не всю ночь в палате, охраняя этого разгильдяя, и потом следить, не побили ли мальчика - а ведь, в сущности, заслужил... С другой стороны, было ясно, что безнаказанным Пономарев все равно не останется, и какая разница, когда это произойдет - сейчас или потом... А на веранде ждет Таня... Он вспомнил ее круглые колени, как будто светящиеся в полумраке, вспомнил, что Вера Петровна приезжает уже завтра и подумал - какого черта? И потом - будут ли его уважать пацаны, если он пойдет против их кодекса чести?
Андрей откашлялся.
- Ребята, вот что... Равиль, пусть Пономарев попросит у тебя прощения - и все, инциндент исчерпан, договорились?
- Да? Прощения? - выкрикнул Равиль, сжав кулаки. - Пусть он лучше при девчонках трусы с себя снимет! Или я с него завтра сам сниму!
- Ну тихо, тихо, разбуянились... - Андрей видел, что утихомирить ребят не удастся. В конце концов, подумал он, не убьют же они этого Витьку, и даже не покалечат... Дадут раз - другой по шее, и все...
- Так, ребята, даю вам пять минут. Разберитесь, кто тут прав, кто виноват - и по койкам. И чтобы без ЧП - Равиль, Володя, вы меня поняли? О речке не забыли?
- Нет, не забыли... Да, поняли... - загомонили активисты.
- Андрей, не волнуйся, - сказал Зен. - Мы его немножко накажем - и все, и отбой.
- Ну смотрите, я проверю, - и Андрей погасил свет. И вышел. И закрыл дверь плотно.
А Витька, уже встав и отдышавшись, смотрел ему вслед - он все еще не верил, что Андрей уйдет вот так, оставив его здесь, и пока не погас свет, я видел глаза Витьки - полные ужаса, слез и мольбы. Но Андрей в них не посмотрел ни разу.
В наступившей темноте я услышал, как Володька тихо сказал:
- Равиль, Зен, слышьте - по морде не надо, а то нос разобьете, а завтра Верка приезжает, поняли?..
- Не боись, - успокоил Зен, - мы аккуратно...
* * *
- Пойдем ко мне? - вдруг предложил Андрей, оторвавшись от Таниных губ, и замер - что она скажет?..
- Пойдем...
В комнате Андрей даже не стал зажигать свет - все было уже ясно, не нужно говорить лишних слов, намекать и разгадывать намеки - отношения вступили в ту фазу, когда тело руководит разумом, и ты подчиняешься только желаниям и инстинктам. Скоро лишняя одежда уже не скрывала от Андрея плавных изгибов Таниного тела, и он подумал про себя, что хотя бы тут не ошибся, ну а что до всего остального - видно будет. Он повалил ее на свою кровать - было узко и тесно, но Андрей заранее подложил второй матрас, и стало хотя бы мягко, и сетка не так скрипела. Андрей совершал обычные в таких случаях манипуляции, и Таня податливо извивалась, и охнула, когда он вошел в нее. Кровать заскрипела равномерно...
* * *
Пацаны распалились. Витька уже лежал на полу - видно, он надеялся, что лежачего бить не будут, - но Зен схватил его за руки и поволок, как мешок с песком, а Равиль, нагибаясь, бил Витьку кулаками. Потом он стянул с него трико - кто-то из зрителей засмеялся, и стал бить ногами, стараясь попасть по почкам или в пах.
Хорошо, что Равиль в кедах, подумал я, все-таки помягче... Витька уже не просил прощения, не умолял не бить - он только тихо плакал и охал от каждого удара. Наконец Володька обнял Равиля за плечи:
- Ну хорош, хорош... Пусти его на фиг...
- Отпусти меня! - вырывался Равиль. - Я ему дам, козлу! Я его сейчас к девчонкам в палату загоню, блин горелый!
Зен бросил Витьку и тоже принялся успокаивать Равиля. Тот наконец утих, выругался несколько раз, доплюнул до лежащего на полу Витьки и дал себя увести. Заскрипели кровати - представление окончилось, пацаны укладывались спать. Кто-то пописал в таз - струя оглушительно грохотала о дно.
- На этого поссыте, который без штанов! - весело выкрикнули из темноты.
Витька медленно поднялся, всхлипывая, добрел до кровати и рухнул на нее, не раздеваясь. Плечи его тряслись, он скулил, как брошенный щенок.
- Кончай реветь, нюня, - буркнули сбоку, - спать не даешь, блин...
* * *
Андрей удивлялся. Помня зажмуренные глаза и стоны Алены в такие минуты, он не понимал, почему Таня молчит, только охает иногда. И глаза открыты...
- Тебе... хорошо?.. - задыхаясь, спросил он.
- Да, - спокойно ответила Таня.
Наконец все кончилось. В общем-то, даже неплохо, думал Андрей, лежа рядом с Таней. Не высший класс, конечно, но все же... Таня села, подрагивая грудями, принялась поправлять прическу.
- Растрепал меня всю, - сообщила она.
- Я пойду покурю, - сказал Андрей, натянул спортивные штаны с лампасами, поцеловал Таню и вышел.
Он стоял на крыльце, слушая ночных кузнечиков, и курил. Телка, думал он. Самая натуральная телка. Ладно, до конца смены сойдет. Конечно, при Вере Петровне такой финт ушами не пройдет, но вон она, лагерная водокачка за дырявым забором - там и днем-то никого, а по вечерам - тем более, и трава по пояс... Он выпустил дым через ноздри, стряхнул пепел и улыбнулся.
Таня лежала на Андреевой кровати, накрывшись одеялом. Она чувствовала себя умиротворенной, выполнившей свой женский долг. Ему ведь было хорошо с ней, он так стонал и дергался... Тане вдруг показалось, что Андрей уже ее муж, и между ними только что произошло то, что скучновато именуется “супружескими обязанностями”, а до этого она накормила его борщом и котлетами, и уложила спать сынишку...
Таня мечтательно улыбалась, глядя в окно. В квадратике неба, очерченном форточкой, сияла звезда, и девушке казалось, что это звезда ее удачи, ее любви...
* * *
Витька лежал поверх одеяла, уткнувшись в подушку, и бесшумно плакал. Плечи его судорожно вздрагивали. Вскоре я услышал, как он бормочет сквозь всхлипывания:
- Уеду... Позвоню матери, скажу, чтоб забирала, и уеду... Завтра уеду...
Никуда ты завтра не уедешь, подумал я. Может, только в родительский. Сегодня понедельник - значит, до субботы еще целых четыре дня остается...