Рыдательное слово о произведениях члена Тель-Авивского
писательского клуба Петра Литвиненко.
Эта речь произнесена на
заседании клуба 25 января 2001 года.
Обязанности, налагаемые дружбой, и требования, налагаемые
литературным вкусом, совпадают не так часто, как мне бы
хотелось. В нашем писательском клубе некоторые участники
дружны между собою, в большинстве случаев - приятельствуют, и
потому художественная критика приобретает характер
междусобойчика, характер необязательности и недалекости.
При
этом несущественно, похвальным будет отзыв или ругательным -
пристрастно судить знакомого человека порой интереснее, нежели
незнакомого.
Но читательская масса, как правило, незнакома с
личностью авторов каких-либо сочинений, а потому, оценивая
плоды литературного труда, она не делает скидок на приятные
человеческие качества оцениваемого. Читатели равнодушно
откладывают тексты подавляющего большинства членов нашего
писательского клуба, не просмотрев в этих работах и половины
слов.
Увы, представляемые на обсуждение литературные
произведения, как правило, обладают одной общей особенностью -
они скучны. Подавляющее большинство этих текстов лишено
занимательности, новизны, живости, художественной
насыщенности, точных и свежих образов. Созданные
многочисленными авторами, числящимися в клубе, сочинения
не только пристойны и удручающе банальны - это еще поддавалось
бы искуплению; но они представляют интерес лишь для самих
сочинителей - а вот это уже неискупимо никакими жертвами.
Сегодня речь идет о текстах моего любезного друга и
коллеги Петра Литвиненко. Как приятель, я говорю ему: дорогой
мой, твои творения заслуживают самой высокой оценки и наиболее
пристального читательского внимания. Как критик я рыдаю в
уголке, а потом размазываю нарыданное по бумажке и несу эту
грамоту напоказ случайно собравшимся на заседание гостям.
Наш писательский клуб разрабатывает новый, особенный и
трогательный жанр литературы - тексты для употребления между
собой. Этот жанр является промежуточным между домашними
поздравительными стихами, то есть так называемыми стихами "на
случай", и произведениями, допущенными к публичному прочтению
со страниц малотиражной периодической печати. Этот жанр
родственен эпистолярному наследию, автобиографиям, дневникам,
а также домашним текстам, вывешенным в Интернете на
собственной страничке автора. Одним из существенных признаков
жанра, в котором работает большинство членов клуба, является
категорическое нежелание какого-либо постороннего инвестора
вложить даже минимальные средства в распространение для
читательской аудитории созданных автором сочетаний слов и
фраз. Возможно, этот признак свидетельствует о высоком
качестве литературы, создаваемой участниками клуба. Но,
по-моему, он указывает на совершенно обратное.
Когда-то, служа уборщиком улиц и помещений, я придумал
заклятие уборщиц: "Чтоб ты всю жизнь подметал на сильном
ветру". Должен отметить, что такое подметание - дело
весьма неудобное. Теперь, общаясь с писателями, мне пришлось
придумать заклятие писателя: "Чтоб ты познакомился со всеми
своими читателями". Оно несколько напоминает фразу
одного из популярных авторов афоризмов: "Женитесь - и
количество ваших читателей удвоится".
Прежде чем перейти к
попытке изъяснить свое мнение о том, почему издатели с
разверстым кошельком не спешат к моему другу Петру Литвиненко,
расскажу еще одну историю. Мне удалось уговорить свою подружку
внимательно прочитать тексты, написанные Петром. Когда мы оба
ознакомились с тем, что изваял Петя, естественным образом
между нами родилась беседа на тему: почему-таки эта литература
не первоклассная. И тут моя подружка, не сочиняющая текстов,
оторваных от сиюминутных потребностей, раздумчиво сказала:
"Петины рассказы имеют такое же отношение к настоящей
литературе, как физкультура к спорту".
Черт побери,
определение образное, но точное! Спорт требует все новых
рекордов, расширяет границы человеческих возможностей,
собирает зрительскую аудиторию и предусматривает общее
информационное поле для воплощения. Физкультура же - личное
дело каждого человека. Она позволяет наслаждаться здоровьем,
не перенапрягая организм. Успехи физкультуры бывают только
массовыми, а не индивидуальными - это очень напоминает связь
между успехами литературы и всеобщей грамотностью населения. И
учеба Петра Литвиненко в физкультурном, то бишь Литературном
институте, лишь подчеркивает эту связь. Как пел некогда
Владимир Высоцкий "Бег на месте - общепримиряющий".
Подобная преамбула, после которой критический отзыв
следовало бы, наверное, окончить навсегда, требует серьезного
обоснования. Наверное, лучшим обоснованием для нее является
сама жизнь. Мне кажется, что я никогда не возьму в руки
собрания сочинений Петра Литвиненко, которое будет издано
типографским способом в твердом переплете. Я был бы очень рад
ошибиться и увидеть такое собрание сочинений. Даже не держать
этих книг у себя дома, а просто увидеть. Увы, говоря "книг", я
тоже преувеличиваю - боюсь, что не выйдет в свет даже одной
книги толще трехсот страниц и в твердой обложке, на которой
будет стоять имя искренне любимого мной Петра. Не уверен, что
увижу какие-либо, любой толщины книги Литвиненко, изданные при
его жизни не за его собственный счет, а на иные средства.
Вернее, я уверен, что никто не увидит таких книг, хотя и здесь
был бы радехонек ошибиться.
Это касается не только его, но и
подавляющего множества наших коллег по клубу. Иными словами,
во всеобщем литературном процессе, происходящем на русском
языке, роль большинства членов тель-авивского писательского
клуба настолько ничтожна, что незнакомые с ними лично люди не
заметят эту роль даже в очень сильный микроскоп.
Что же наложило на людей, числящихся членами писателей,
страшное заклятие? Некоторые примерные причины можно увидеть,
если вы проявите желание их рассмотреть и пойдете туда, куда я
вас поведу.
В подборке, представленной Петром Литвиненко для моего
разбора, имеются двадцать семь машинописных страниц
стихотворений и два прозаических произведения - оба на десяти
страницах, причем одно из них снабжено эпитафией в стихах.
Скажу я в основном о прозе. Хотя бы потому, что для
выступления в качестве эксперта по поэтическому мастерству в
нашем писательском клубе необходимо как можно чаще и
энергичнее устно судить о жанре текстов, употребляемых между
собой. При этом нежелательно излагать критические отзывы и
разборы в зафиксированных на бумаге строках - это может
послужить к умалению величия разбирающего и отнимет его
драгоценное время перед заседанием. Но рекомендуется
обзавестись супругой и добрыми знакомыми, которые подтвердят
несомненное превосходство разбирающего над всеми остальными
критиками.
Не имея ничего, кроме испачканной буквами бумаги,
обращусь к прозе Петра Литвиненко. Это два рассказа: "Игра в
прятки со слепым дождем" и "Брандвахта". Самое кайфовое в них
- дата написания, проставленная автором. Первый рассказ
написан в Москве в декабре 1990 года, второй в том же городе в
1992 году. В сценарии фильма о Петре Литвиненко, который
никогда не будет снят, здесь должна стоять ремарка "Прошло
восемь лет", и такая же надпись должна появиться на экране. Но
экрана нет и не будет. За эти восемь лет Петр не написал прозы
более сильной - иначе он представил бы на обсуждение именно
ее, а не эти рассказы. "Игра в прятки" - это монолог
маленького мальчика, вызывающий у меня жалость, но к автору, а
не к рассказчику и герою. Любимая частица автора - частица
"то". Отсюда - неточность восприятия: на каждой странице по
три-четыре "что-то", "куда-то", "почему-то". Вот цитата: "Ты и
не представляешь, как интересно наблюдать за ветром, когда он
запутывается в акации, прыгает-прыгает по веткам, натыкается
на колючки и что-то им шепчет, а потом устанет, обнимается со
стволом со страшной силой, и опять с ветки на ветку,
расталкивая листья и все больше заблуждаясь". Если вы
заглянете в оригинал рассказа, то увидите, что я выпустил из
середины этой косноязычной фразы длинное вставное предложение,
включающее скобки. Ничего не утверждающий, но заблуждающийся
ветер с разновременными глаголами рядом и взрослым выражением
"со страшной силой" из уст мальца, - помилуйте, да разве это
мастерский текст?
Петр очень милый, очень добрый и хороший человек. Но
литератор Литвиненко пишет слово коридор с двумя "эр" в первом
слоге, а словосочетание "все равно" - через черточку. Он
позволяет себе занимать внимание нескольких десятков взрослых
людей прозаическим текстом о российских дворниках-алкоголиках
(рассказ "Брандвахта"), призванным вызвать жалость и
сочувствие к герою, и при этом вкладывает в уста дворнику
такие слова "Двор и мусорная площадка - это лицо дворника".
Уместно ли отсылать милого Петю к многократно повторенной
поговорке о советской армии "Сапоги - лицо офицера"? В
рассказе "Брандвахта" есть эпизод, в котором начальники
дворника Матвеенко, назначенного автором в герои, сначала
ругают его за грязь на участке, а потом читают ему письмо
пенсионерки, которая недоуменно заявляет: (цитирую) "Как ни
гляну в окно, он все стоит, касат..., - ну, это ладно - метет
да на меня поглядывает, думает, наверное, обо мне, жал...".
Следует полагать, что "касат" означает касатик, а не то, что
дворнику противно касаться метлы, а корень "жал" отсылает
мысль читателя не к ядовитому жалу, но к жалости. Мне жал
касат этой темы, но напомню, что ход, в котором жалоба,
послужившая причиной следствия, своим текстом не ославляет, а
прославляет героя, заезжен до озноба. На моей памяти сразу и
повесть Аркадия Гайдара "На графских развалинах", и повесть
Юлия Крелина о хирурге Мишкине, а внимательный читатель
вспомнит еще десятки других произведений. Не то беда, что ход
этот уже был, а то трагедия, что рассказ написан вялыми
словами о безнадежной ситуации и предназначен для употребления
между собой.
Я помню январь 1990 года и Петю тогда. Мы вместе отирали
ягодицами стулья первого курса московского литинститута, жили
в отселенном здании на улице Каляевской и работали дворниками
во дворе длиннющего дома, на котором со стороны улицы висела
табличка "Министерство внешней торговли СССР. Детский сад
Nо.86". Может, там действительно детьми торговали? Мы делили
работу, хлеб и консервы "Минтай в собственном поту". Мы
мечтали о литературных заработках и делили эти мечты, как
вздутые консервы. Ныне покойный российский поэт Аркадий Тюрин,
работавший в издательстве "Советский писатель", принес группе
литературных дворников подстрочные переводы с казахского языка
стихов некоего казахстанского поэта, имя его Бог ведает, и мы
облекали эти подстрочники рифмами, за два дня превращая чужой
бред в связные стихотворения.
В этой работе участвовали все
имевшиеся в доме литературные дворники, кроме Петра
Литвиненко. И здесь он отошел от широкой магистральной
литературы, а заодно и от возможности заработать хотя бы
крохотные деньги литературным трудом. В институте, чтобы
считаться писателями, приходилось все-таки хотя бы раз в году
участвовать в обсуждении, происходившем на занятиях
творческого семинара. По художественному уровню обсуждаемого
материала и критики подавляющее большинство московских
семинаров практически не отличалось от заседаний
тель-авивского писательского клуба. Вот и приходилось писать
дежурные рассказы в жанре текстов, употребляемых между собой.
Но обучение в институте длилось пять лет и влекло за собой
профессиональное распределение с предоставлением работы,
например в провинциальной газете или в журнале. Там литератор
обучался решать сложые творческо-технические задачи в
ограниченое время или, что хуже, но реже, вылетал со службы к
ядреной матери. Советская система сыграла с нами недобрую, но
и не очень злую шутку. Она дала почувствовать, что человек,
официально признанный писателем, имеет право на бесплатное
жилье в столице, на ничтожную, но существенную в нашем
тогдашнем положении стипендию и на статус "подающего надежды
юноши". Она дала понять, что ежели надежды оправдаются, у нас
появится намного больше прав, включая право напиваться допьяна
в кафе и ресторане центрального дома литераторов. А мы с
Петром не оправдали этих надежд и по очереди бежали в Израиль,
где русский язык является лишь одним из языков галута. И
теперь вместо института мы имеем творческую ежемесячную
йешиву, в которой можно обучаться всю жизнь литературе как
Торе в обществе людей, знающих ее примерно так же, как Петр
или я. Наверное, такой и должна быть награда для граждан
еврейского государства.
Недобрую шутку советская система сыграла не только с
теми, кто специально учился литературе, но и с теми, кто
просто подвизался на этой ниве. В промышленно развитых странах
писатель - это персона, призванная развлечь читателей текстом,
умелец составлять слова во фразы, мастер выстраивать сюжет от
начала до конца, специалист по поиску возможных вариантов
разрешения драматургической коллизии. Иными словами, писатель
- спортсмен художественного слова. В восприятии же многих
сочинителей, создающих на русском языке тексты, которые
предназначены для употребления между собой, писатель
превратился в былинного богатыря, в мифического Илью Муромца,
который тридцать три года на печи сиднем сидел, а потом
успешно отправился мир покорять. Иными словами, писатель -
просто одаренный здоровьем физкультурник художественного
слова.
Сверхзадача спортсмена - поставить хоть маленький, но
свой рекорд и воспитать новых спортсменов. Сверхзадача
физкультурника - здоровым дожить до старости, делая физические
упражнения одному или в компании друзей. Друзья мои, мы легко
доживем до физической старости и литературной безвестности, но
следует ли для этого называть себя писательским клубом? И
только рассказы Петра Литвиненко - если хотите, подставьте в
эту фразу свою или мою фамилию - будут манить нас
необходимостью превзойти их по мастерству. Дай Бог, чтобы это
кому-нибудь из нас удалось.
И вот здесь вырисовывается одна из основных причин
наложения писательского заклятия. Никто никогда не объяснял,
как следует составлять художественные произведения, чтобы
стать участником литературного процесса. А догадаться, как
действовать, и добиться цели самостоятельно - увы, не всем
дано. Не только решение творчески-технической задачи по
написанию запоминающегося текста, но даже постановка перед
собой такой задачи оказывается предметом непосильным. Текст,
созданный для употребления между собой, отличается завидной и
гадкой необязательностью. Этого текста никто не заказывал, но
с автора не взыщется за то, что он его создал, и не спросится
всерьез за то, что написал его плохо и мало. Плохо - это
значит ординарно, блекло, банально, неинтересно, неотличимо от
общего фона, неярко, невпечатляюще.
Напоследок и о стихах следует помянуть. Безусловно, стихи
у Петра хорошие. Всего мне дадено двадцать семь страниц, и
ошибки не на каждой странице. Хорошие стихи,
высокохудожественные. Да что ж я, в конце концов, зоил какой
млм другая сволочь, чтобы у своего друга хороших стихов не
найти? Вот только меня огорчили и порадовали одновременно
некоторые строки. Например: "И каждый Божий день похож на
ночь/Вальпургиваю, где Вы, Мефистофель?/ Сижу один, варю себе
картофель/И думаю: а стоит ли толочь?" Вальпургиваю - это же
глагол. Как выжидаю или выглядываю. Сижу и вальпургиваю. А
если все-таки это такая Вальпургиевая ночь, то ритм строки,
безусловно, изменится. Добавится слог, а в этом случае толочь
его, конечно, не стоит.
Или вот стихотворение о черепахе: "Она
замрет, едва отрыв /свой грот полуметровый /и будет спать до
той поры /пока покров земной коры /не вскроет корень новый".
Просто для интереса спрошу: где здесь подлежащее, а где
сказуемое? Кто кого вскроет? А в остальном стихи симпатичные.
Почти все рифмованные такие. Как верно заметил Петр Литвиненко
в стихотворении "Абхазия впервые": "О Господи, как быть среди
людей? /Мне скучен мат мужской и женский лепет". Во время
дальнейшего сегодняшнего обсуждения мы, надеюсь, услышим
немало того и другого, и тем самым приблизимся к ответу на
риторический вопрос замечательного и бесконечно терпеливого
поэта.
Объявления: